Николай Арсеньев - Единый поток жизни

• Название: Единый поток жизни
• Автор: Николай Арсеньев
• Жанр: Религия

НИКОЛАЙ АРСЕНЬЕВ

ЕДИНЫЙ ПОТОК ЖИЗНИ

---

Но много образов русской матери — мудрой, горячей сердцем, трезвенно-подлинной и духовно утонченной и, прежде всего, доброй - не навязчиво, не "эмоционально", а истинно доброй, смиренной с забвением себя, религиозно укорененной - встречались мне на моем пути и в России до революции и в эмиграции. Не только, конечно, среди русских. Но разносторонность и трезвенная тонкость и евангельская простота осуществления этого идеала очень типично русские, хотя, конечно, не исключительно.

Но на одном хотелось бы еще здесь остановиться. Чем жили эти матери-христианки — те, напр., о которых я говорил здесь и которых я знал? Оне жили прежде всего из внутреннего устремления, из духовного общения своего с Господом своим. В них уже начинал проявляться тот предельный идеал, о котором пишет апостол Павел: "Живу уже не я, но живет во мне Христос", во всяком случае в обращении взора души своей к Нему, черпали они свои силы. Это был некий органический процесс: начало новой жизни, и жизнь эта изливалась вовне на семью и окружающих.

4

Приведу еще несколько примеров такого образа матери - из материала, связанного с воспитанием и духовным ростом ряда русских замечательных людей, вышедших не только в жизнь, но и вошедших в историю русской культуры. Некоторые из них явились центрами духовного воздействия, очагами сердечной теплоты и просвещения, не только для своих детей, но и для посторонних, особенно для молодежи, бывавшей у них в доме.

Начну с Авдотьи Петровны Елагиной, в первом браке Киреевской, матери братьев Киреевских и родственницы поэта Жуковского (рожденной Юшковой, 1789-1877).

Вот, что о ней пишет известный русский историк права и сотрудник правительства Александра II по крестьянской реформе, профессор К. Д. Кавелин (1818-1885), испытавший ее ласку на себе, когда он юношей часто запросто бывал в этом гостеприимном доме Елагиных, полном молодежи:

"Вводимые в замечательно образованные семейства добротой и радушием хозяев, юноши, только что сошедшие со студенческой скамейки, получали доступ в лучшее общество, где им хорошо было и свободно, благодаря удивительной простоте и непринужденности, царившей в доме и на вечерах. Здесь они встречали и знакомились со всем, что тогда было выдающегося в русской литературе и науке, прислушивались к спорам и мнениям, сами принимали в них участие и мало-помалу укреплялись в любви к литературным и научным занятиям. К числу молодых людей, воспитавшихся таким образом в доме и салоне Авдотьи Петровны Елагиной, принадлежали: Дмитрий Алексеевич Валуев, слишком рано умерший для науки, А. Н. Попов, М. А. Стахович, позднее трое Бакуниных, братья эмигранта, художник Мамонов и другие. Все они были приняты в семействе Елагиных на самой дружеской ноге, — Валуев даже жил в их доме — и вынесли из него самые лучшие, самые дорогие воспоминания. Пишущий эти строки испытал на себе всю обаятельную прелесть и все благотворное влияние этой среды в золотые дни студенчества; ей он обязан направлением всей своей последующей жизни и лучшими воспоминаниями. С любовью, глубоким почтением и благодарностью возвращается он мыслями к этой счастливой поре своей молодости, и со всеми его воспоминаниями из этого времени неразрывно связана светлая, благородная, прекрасная личность Авдотьи Петровны Елагиной, которая всегда относилась к нему и другим начинающим юношам с бесконечной добротой, с неистощимым вниманием и участием".

Авдотья Петровна была вместе с тем человеком большой культуры и образованности. "Основательно знакомая со всеми важнейшими европейскими литературами, не исключая новейших, за которыми следила до самой смерти, Авдотья Петровна особенно любила однако старинную французскую литературу. Любимыми ее писателями остались Расин, Жан-Жак Руссо, Бернарден де Сен-Пьерр, Масильон, Фенелон... Чтобы оценить ее влияние на нашу литературу, довольно вспомнить, что Жуковский читал ей свои произведения в рукописи и уничтожал или переделывал их по ее замечаниям. Покойная показывала мне одну из таких рукописей - тольстую тетрадь, испещренную могильными крестами, которые Жуковский ставил подле стихов, исключенных вследствие ее замечаний... Не было собеседницы более интересной, остроумной и приятной. В разговоре с Авдотьей Петровной можно было проводить часы, не замечая, как идет время. Живость, веселость, добродушие, при огромной начитанности, тонкой наблюдательности, при ее личном знакомстве с массою интереснейших личностей и событий, прошедших перед нею в течение долгой жизни, и ко всему этому удивительная память, — все это придавало ее беседе невыразимую прелесть. Все, кто знал и посещал ее, испытали на себе ее доброту и внимательность. Авдотья Петровна спешила на помощь всякому, часто даже вовсе незнакомому, кто только в ней нуждался. Поразительные примеры этой черты характера ее рассказываются родными и близкими". Свою характеристику А. П. Елагиной Кавелин заключает словами: "Не только нашим детям, но даже нам самим трудно теперь вдуматься в своеобразную жизнь наших ближайших предков. Лучшие из них представляли собой такую полноту и цельность личной, умственной и нравственной жизни, о какой мы едва имеем теперь понятие".[158]

Это — настолько интересное свидетельство с точки зрения культурной и динамической связи между поколениями, что я привел это почти целиком. А сколько жизнь прошлого (даже и настоящего — даже под советским игом, даже в эмиграции) представляла нам подобные примеры, не записанные в книги, не фиксированные в написанных воспоминаниях, но живых в памяти, живых в своем воздействии, составляющих тайный, скрытый поток творческой, духовной жизни, протекающих через семью. К этим носителям духовного оплодотворения жизни — в частности и в семье - могут быть отнесены слова из Евангелия от Иоанна о том, что у верующих — "из чрева потекут реки воды живой" (7. 37), т. е. что они становятся местом прохождения, живым каналом, через который в жизнь нашу втекают потоки высшей, оплодотворяющей действительности. Невольно думаешь об этом, когда, например, читаешь в воспоминаниях философа князя Евгения Ник. Трубецкого (напечатанных уже в эмиграции в 1921 г., Baden bei Wien, но относящихся к его детству, т. е. к 60-м-70-м годам прошлого века) - о незабываемом воздействии на его душу и на его братьев и сестер его матери, княгини Е. А. Трубецкой (рожд. Лопухиной), истинной христианки, человека огромного духовного горения. Особенно замечателен рассказ его о том, как она вложила в своих детей мысль о вездеприсутствии Божием, о том, что взор Божий проникает повсюду, и не укроешься от него.

Мы знаем, какое огромное влияние на духовное развитие Л. Толстого имела беззаветно его любящая тетя Татьяна Александровна Ергольская, которая заменила ему мать с самых ранних его лет и которая была живым образом отдающей себя, смиренной, благостной любви, которая, как он говорит, учила не словами и даже не делами, а всем существом своим учила.

"Главное свойство ее жизни, которое невольно заражало меня была ее удивительная, всеобщая доброта ко всем без исключения. Я стараюсь вспомнить, и не могу, ни одного случая, когда бы она рассердилась, сказала резкое слово, осудила бы — не могу вспомнить ни одного случая за 30 лет жизни... Никогда она не учила тому, как надо жить, словами, никогда не читала нравоучений. Вся нравственная работа была переработка в ней внутри, а наружу выходили только ее дела-и не дела... а вся жизнь, спокойная, кроткая, покорная и любящая не тревожной, любующейся на себя, а тихой, незаметной любовью. Она делала внутреннее дело любви, и потому ей не нужно было никуда торопиться. И эти два свойства - любовность и неторопливость — незаметно влекли в общество к ней и давали особенную прелесть этой близости... Не одна любовь ко мне была радостна. Радостна была эта атмосфера любви ко всем присутствующим и отсутствующим, живым и умершим, людям и даже животным..."[159]

Вот, напр., образ Бабушки из - Воспоминаний московского городского деятеля, человека большой доброты и чистоты сердца, Николая Ивановича Астрова (ум. в Праге в 1934 году):

"Бабушка! Воспоминание о ней — одно из самых светлых и очаровательных воспоминаний моего детства и юности. Я не помню человека, который бы так всегда неизменно оставался самим собой во все минуты жизни, во все переживания. Какая-то светлая тишина окружала ее. Это было излучение глубокой сосредоточенности ее внутренней духовной жизни...

Тихая, неторопливая поступь, полная сдержанности и достоинства. Тихая плавная речь, мелодичный голос, как--то удерживаемый в переливах своих звуков, подчиненный все той же чарующей тишине, составлявшей ее стихию. Красивое, кроткое, озаренное лицо. Даже в минуты волнения и гнева, — а чувство, подобное гневу, охватывало ее, когда до слуха ее долетела чья-либо гадкая брань или "черное слово", — оно не теряло озаренности. Напротив того, в те минуты оно становилось особенно ярким, заставляя смущенно умолкать нарушителя душевной тишины. Ее прелестные голубые глаза, тонкие черты лица довершали образ.