Дженет Уинтерсон - Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь

• Название: Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь
• Автор: Дженет Уинтерсон
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-03822-1

«Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь» – изящная и глубокая импровизация самого провокационного британского автора последнего десятилетия Дженет Уинтерсон, поэма в прозе об искусстве, эротике и личности. В этой фантазии, разворачивающейся по законам живописи и музыки, Гендель, Пикассо и Сапфо отправляются в мертвом поезде на поиски истины, света и любви – но что отыщут они, спасаясь от ужаса серости и обыденности?

Дженет Уинтерсон (р. 1959) – автор хорошо известных российскому читателю романов «Тайнопись плоти» и «Страсть», переведенных на 17 языков, лауреат нескольких европейских и американских литературных премий. «Пьеса для трех голосов и сводни. Искусство и ложь» публикуется на русском языке впервые.

---

Это было давным-давно.

Кажется, сегодня ночью я что-то видела. Где-то между четырьмя и пятью утра, после последнего пьянчуги и до первой птицы, в тот счастливый час, когда ненадолго затихают даже супермаркеты. Я люблю бродить в этот час по городу, набитому траченной жизнью на квадратный дюйм, опустошенному правительством на мили и мили. В этом месте лучше быть одной.

Никто не говорит, а если говорят, то за них это делают нож или деньги, и не зови, пожалуйста, на помощь. Пожалуйста, не кричи. Ты ведь не будешь, правда? Факт физиологии – кричать под пыткой невозможно. «Она ни в чем не раскаивается. Пырни ее еще разок». Это пустыня. Проклятый круг суши.

Прошу тебя, не плачь. Власти подарили частному сектору позолоченную лейку для освежения города. Вон там, у последнего дома времен королевы Анны, что на мели скотопригонного двора и в узилище подъемного крана, собираются построить раковую больницу и сорок пять стилизованных коттеджей для неизлечимо больных. Замечательно. Много новых рабочих мест. Уборщики, охрана, ночная смена, полоскатели уток, собаководы, шофер для подвоза стерильных бинтов, механики для гигиеничного удаления поджелудочной железы, кишечника, желудка, голосовых связок, печени, костей. Одному разруха, другому зарплата. Они называют это проектом «Прометей».

Я рассматривала дом – темный, лицевой стороной обращенный прочь, – и вдруг мне показалось: чье-то лицо все же смотрит на меня. На узком коньке без видимых вспомогательных средств балансировала женщина, стройная. Рядом на кране скотного двора подмигивали красные предупредительные огоньки, позади нее – бело-розовая луна.

Сапфо, стоящей под уличным фонарем в широкой юбке света, кажется, что в край тротуара бьется море, в изношенных парусах свистит ветер. Но это лишь ветер, что носит мусор, лишь дырявый бак у нее над головой, что же останется? То, что она слышит, или то, что ей слышится? То, что она видит, или то, что ей видится? В конце концов, что видит она, кроме сцепления молекул, на которые воздействует свет, что она слышит, кроме собственных россказней?

Вот что я видела. Женщина, обнаженно-раскрашенная маскировочными красками. Тело оранжевое под натриевыми лампами, пурпурное под багровым небом, золотое от соблазна денег и слегка посеребренное – на счастье.

Во главе ее трехзвездная лента Ориона бдительно вытянулась верным псом у ног хозяйки. Женщина прорвала равнину скальным выбросом. Возвысилась надо мной, как грозный судия. И волосы ее были пламенеющим мечом.

Она ветвилась, как оливковое дерево, и вес ее, и размах ее, и раскинутые руки – столь многое поддерживалось малым. Она стояла вполоборота, ствол ее был гладок и мутовчат. Подожженные листья густо усыпали ей волосы. Она была Дафной в зеленом бегстве. Аполлоном в золотой погоне. Ловчий и Непорочная.

Афродита, богиня желанья, восстань нагой из морской пены, оседлай гребешок раковины, приди сюда, где земля у ног твоих распускается травой и цветами. Голубки и воробьи пусть вьются, сопровождая тебя.

Сапфо слышит море, слышит ветер в изношенных парусах. Она плывет по времени в лодке юной луны.

Сапфо ведомо желанье, ведомо тело, покинутое кровью, ведомо, когда мужество оставляет члены. Ей ведом тот единственный взгляд, что домогается ее взора.

Внизу, на грязном тротуаре, Сапфо подняла глаза. Она смотрела на утес, склонившийся над морем, смотрела на ее тело, склонившееся над утесом. Жесткий белый откос и непрощающее море. Не за любовь к тебе, Фаон, а за утрату ее. И не один, а много раз – за утрату ее. («Поэтесса Псапфо из-за любви к перевозчику Фаону, который отверг ее, бросилась с лесбосских скал в темные воды Эгейского моря». Овидий, римлянин, 43 до Р. X. -17 от Р. X., род занятий – поэт.)

Белое тело цвета кости, разбившееся рядом с каракатицей, принесенной в жертву Афродите. Белое тело цвета кости и белая кость каракатицы. Кость, черные чернила и сухие пески времени. Писатель и написанное. Сапфо (лесбиянка, ок. 600 до Р. X., род занятий – поэт).

Вот что я видела.

Женщина балансировала на краю парапета, ее руки вытянулись долгими крыльями. Она оперила свой страх, обернув свое сердце в заемные перья. Как иначе она могла сбежать, если ее темный дом заперт и охранялся, лишь хитрая уловка окон и дверей? Вокруг нее сложили кирпичные стены лжи, сцементировав их притворством; у ног ее гнила широкая деревянная лестница.

Для бегства оставался лишь один маршрут, и он мог стоить ей жизни. Следовательно, жизнь свою она оценила и поняла, что она ценнее толстых ковров лжи и безвоздушных комнат, которые называла своим Домом.

Она сделала крылья из найденных перьев. В доме не оказалось ничего пригодного. Она сделала крылья, прикрепила их, маскарадный костюм напускной храбрости, боевая раскраска против страха.

Прыгай. Она должна прыгнуть. Тяжелое тело в невзвешенном воздухе. Ее бароскопом станет собственное сердце. Кальций и Вода против Азота и Кислорода. Негостеприимная стихия и предмет ее желанья.

Ее раскрывающийся элерон ненадолго прерывает слишком гладкий спуск. Мгновение она способна парить a la belle étoile [19]. Она сказала мне, что ее зовут Монгольфье, но произнесла его по буквам, как ИКАР.

Ветер, погреби ее в себе. Сделай воздушной, желанной для воздуха. Пусть ее кости дышат, пусть жидкости ее испаряются. Она должна поймать поток уверенным крылом.

Если я позову, ответит ли она плавными виражами средь дерев? Сложит ли славу свою к моему запястью? Если я позову, пролетит ли равноудаленно и от обжигающего солнца, и от хлябей морских?

Балансируя на первозданном выступе, она ждет дара языков. Она – зияющее чрево перед пришествием Слова. У нее нет имени для ночи, нет имени для дня, нет имени для своих страхов. Ею владеют безымянные вещи.

Слово зовет ее. Слово, которое есть дух, дыхание, слово, что вешает мир на свой крючок. Слово возносит ее, переводя невнятную плоть в воздушный синтаксис. Слово поднимает ее с четверенек и влагает в ее уста бога. Одной октавой языка она омахивает съежившийся мир.

Крылатое слово, Гермес, бог Красноречия и Воров; а если по-римски – Меркурий. Стремительное слово в крылатых сандалиях, что училось ворожбе у Фрии на горе Парнас. Слово среди гальки в пруду. Мужское сверло в женском ложе, искусство добывания огня – вихрем палочки в камне. Слово, добытое из огня, огонь – из слова, Сапфо, 600 до Р. X.; или лучше звать ее Гермафродитом? Мальчик-дочь, девочка-сын, мужское сверло в женском ложе, родившийся из ночи похоти Гермеса и Афродиты. Мальчик-дочь, девочка-сын, союз языка и страсти.

Такова природа нашего пола: она берет слово, пристегивает его и глубоко проникает в меня. Слово у меня внутри – я становлюсь им. Слово долбит мое лоно, мое лоно вздувает его. Новые значения распускаются из моих бедер. Мы вместе разграбили словарь, прикарманив лексикографический секс. Мы предпочитаем не замечать гладких романтических слов и копаем глубже, разыскивая удовольствия распутника. Зрелое, сочное слово, созревшее за многие века, слово многослойное, полное ассоциативных наслаждений. Потасканные слова нравятся нам больше. Для меня в этом – извращенное стремление вернуть шлюхе девственность. Разве мы не куплет? Не две строчки подряд, рифмующиеся друг с другом? Прильни глазом к замочной скважине и увидишь нас – одну на другой, мы бараемся, как идеальная пара дактиля и спондея. Клетку для спаривания, где мы должны свести концы с концами. Мою хорошо покрытую кобылку и меня, ее всадницу, – в воздухе.

Увидь меня. Сейчас же. Я не р(Р)омантик, а настоящий К(к)лассик. Я не верю в любовь с первого взгляда. Я не увлекусь тобой, но еще один шаг – и ты повлечешься за мной.

Что вообще влачится?

Однажды некий ангел спрыгнул с небес, чтобы найти себе новые миры, и руки его запутались в звездных зигзагах. Люцифер, чьи раны источали свет…

Молния громовержца Зевса – сквозь робкие облака голова кометы, золотом брошенный ядерный диск.

Мертвецы – в Тартар, черные тополя у черной реки. Черное древко, гладкое, и пес с зазубренными клыками.

Икар, летучий мальчик, тело которого глазировано солнцем. Его обожженное тело, разбившее зеркальное море.

Осень. Длинные листья, ярко ниспадающие с деревьев.

Гермес. Со шпорами звезд.

Увлекись мною, повлекись за мной, как падает яблоко, как падает дождь, потому что так нужно. Пусть тяготенье станет якорем твоему желанию.

Она упала, как голос мальчика-певчего на нотном стане сладострастия. Голова закинута, горло обнажено, тело изломано, голос сломан в экстазе хвалы. Хвалы из уст, из бедер ее, эстетичные и экстатичные в покровах пламени.

Стащи рубашку через голову, брось ее и сама бросься в мои объятия, любовникам время без нужды. Афродита приканчивает Кроноса. Пади сквозь бездонную бочку наших часов. Это время – наше, не Времени. Тут, там, нигде, неся белые розы – не красные.