Сергей Пономаренко - Час Самайна

• Название: Час Самайна
• Автор: Сергей Пономаренко
• Издательство: Книжный клуб "Клуб семейного досуга"
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2008
• ISBN: 978-966-343-542-8

Жизнь Жени, ровесницы века, свидетельницы трагической любви поэта Сергея Есенина и Галины Бениславской, возлюбленной Якова Блюмкина, знаменитого революционера-троцкиста, жутким образом переплетается с судьбой нашей современницы Зоряны, которая по легкомыслию надела найденные на могиле Жени коралловые бусы…

---

Целую вас и люблю. С. Есенин»

Галя зажмурилась, затем открыла глаза.

«Так лучше. Словно письмо мертвеца к другому мертвецу, пока еще живому, — подумала она. — Можно представить, что есть другой мир, немного похожий на наш, может, только более унылый, и Сережа, жалуясь на скуку, работает там, пишет стихи и… ждет меня. Ведь он меня любит — об этом говорят его слова в конце письма».

Аккуратно положила письмо на место. Посмотрела на наган, лежащий на столе.

«Все так просто. Взять его в руку, приставить к виску… Нет, некрасивая буду лежать в гробу, лучше в сердце. Удар свинца — и в небытие…»

Представила, как от выстрела кровь зальет бумаги, которые так бережно собирала, и это ей не понравилось. Встала, набросила пальто, взяла извозчика и поехала на Ваганьковское кладбище.

Стояла чудная зимняя погода с легким морозом, окрасившим Галины щеки слабым румянцем. Народу на улицах было много, детвора тащила санки, собираясь на ближайшую горку. Дышалось легко, но на сердце у Гали было неспокойно: она никогда не меняла принятого решения, так будет и в этот раз.

«Можно повременить, выждать, пока исполнится год со дня смерти Сережи, но тогда здесь будет людно и могут помешать, — подумала она, проходя сквозь кованые ворота и кивнув сторожу, выглянувшему из будочки. — А хуже всего томиться этой мыслью, словно приговоренный к смерти. Я тоже не железная, могу дрогнуть — и тогда всю оставшуюся жизнь буду презирать себя за малодушие».

Недавно выпавший снег накрыл кладбище белым ковром, и ей пришлось протаптывать тропинку к могиле. Ноги промокли.

«И мне их уже никогда не высушить», — подумала она, останавливаясь возле могилы. Достала заранее заготовленную записку и еще раз прочитала: «Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого ещё больше собак будут вешать на Есенина. Но и ему, и мне это будет всё равно. В этой могиле для меня всё самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского[21]и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу».

Достала папиросу, закурила. Никогда табачный дым не был так приятен, как сейчас. Хотелось курить папиросу за папиросой, но она сочла это малодушием и после второй перешла к исполнению намеченного. Достала наган… Но вдруг у нее возникла одна мысль, и она, сунув его в карман, написала на коробке из-под папирос:

«Если финка будет воткнута после выстрела в могилу, значит, даже тогда я не жалела. Если жаль, заброшу её далеко…»

Достала наган, в левой руке держала финку — один из немногих подарков Есенина. В перчатках было неудобно, и она, сняв, спрятала их в карман.

«Как глупо! Будто они могут пригодиться мне в будущем, — подумала она. Металл слегка прилипал к пальцам. — Все так прозаично, просто. Выстрел — и меня не будет. Все вокруг останется, а меня не будет. Я буду лежать на снегу и остывать, и ничего от этого не изменится, все будет идти своим чередом… Только меня уже не будет».

Предательские мысли заставили руку дрогнуть, пальцы задрожать, и Галя не стала больше тянуть. С мыслью «Я иду к тебе, Сергуня!» она нажала на курок. Осечка. Она слышала, что с наганом это бывает крайне редко, а вот сейчас случилось. Видно, судьба давала ей шанс одуматься. Она нацарапала на коробке папирос «1 осечка» и не изменила своего решения, хотя внутренний голос убеждал, что даже приговоренных к смерти второй раз не расстреливают, оборвавшихся висельников не вешают. Но она знала, в отличие от внутреннего голоса, что это неправда: в подвалах ЧК расстреливают до конца, без шансов на спасение. Вторая осечка вызвала удивление, третья — раздражение.

Барабан в нагане двигался, каждый раз щелчком сообщая об осечке. Она не знала, что однажды, напросившись на ночевку, Женя заменила пули в нагане на проваренные, трезво рассудив, что если просто его заберет, то найдется масса других способов свести счеты с жизнью. Но этим утром Галя по непонятной причине вынула из барабана все патроны и снова его ими же зарядила. Только один патрон упал и куда-то закатился. Тогда она зарядила наган новым, «свежим» патроном, шестым в барабане.

«Это судьба, — подумала Галя, когда наган пятый раз дал осечку, что было равносильно чуду. Ее палец устал нажимать на тугой спуск. — Последняя попытка… И если она будет неудачной, то мне суждено жить».

Но на этот раз наган ударил свинцом прямо в сердце, и ее тело, словно тряпичная кукла, безвольно упало рядом с финкой, застрявшей в снегу, и наганом, окрашивая все в красный цвет крови. На выстрел прибежал перепуганный сторож, который давно заприметил странную женщину в мужском клетчатом кепи и в черном поношенном пальто, навестившую кладбище в начинающихся сумерках, а теперь слабо подававшую признаки жизни. Это грозило неприятностями, и он бросился в сторожку, открыл дверь комнаты начальника, где был телефон, поднял трубку:

— Барышня! Алле! Срочно соедините с милицией! Милиция! Тут самоубивца, вся в черном, с наганом! Приезжайте, пока жива!

— Разберемся. Давай адрес, — ответили ему.

Через полчаса бездыханное тело Галины Бениславской погрузили в повозку и отправили в анатомический театр на Пироговку. Сторож, обрадованный тем, что в кармане самоубийцы нашли предсмертную записку, которая сняла с него все подозрения, налил себе в кружку целую четверть и выпил не торопясь, словно чай, за упокой души.

— 37 —

Смерть Гали Женя восприняла как катастрофу и серьезно заболела нервами, так что ее положили в больницу Сербского. От сознания, что до нее здесь побывали Есенин и Бениславская, Жене стало еще хуже.

По ночам они по очереди навещали ее, но никогда вместе. Сергей читал свои стихи и объяснял, что истинный поэт не должен принадлежать ни к какой школе, ведь стихи идут от сердца, от восприятия мира, а школы связывают по рукам и ногам. Только свободный художник может нести свободное слово.

Галя жаловалась на несчастную судьбу и на то, что Женя, подруга, ее не уберегла. Женя плакала, просила простить и объяснить, как она должна была поступить. Галя, сделав строгое лицо, отвечала: «Сама знаешь», «Не строй из себя дурочку», «А ты подумай» и тому подобное, а потом исчезала. Раза два появлялась Нина Сац и, каждый раз снимая прозрачную косынку и демонстрируя красные родимые пятна, убеждала, что Яша принадлежит только ей и никому больше. Женя чувствовала, что это только начало, и вскоре к ней хлынула лавина ночных посетителей. Здесь была мама, укоряющая за то, что бросила ее больную умирать, а сама уехала; Иван, красный командир, сообщивший, что погиб при взятии Крыма, и в его смерти виновата она вместе с Блюмкиным; Володя Кожушкевич, умалчивающий об обстоятельствах своей смерти, но заявляющий о ее доле вины в этом, и еще много других — знакомых, юнкеров, подруг, объявляющих о своей смерти и частично обвиняющих в ней Женю.

Каждое утро, проснувшись, Женя поражалась очередному известию о смерти знакомого ей человека, пришедшему во сне. О своих ночных кошмарах она никому не рассказывала. Самочувствие ее ухудшалось, и, несмотря на старания врачей, она таяла на глазах.

На седьмой день ее навестил Барченко. Он посмотрел на нее, достал из кармана конверт с пометкой «номер два» и сказал:

— Посмотри, проверь печати.

Женя проверила. Они были не тронуты, конверт не вскрывали.

— Как вы догадались, что в конверте? спросила она.

— А я и до сих пор не знаю, что в нем. Он твой. Хочешь — можешь порвать не вскрывая. Извини, я пойду. Много работы. Приду послезавтра, так что выздоравливай. — И он, кивнув, вышел из палаты.

Конверт был тонкий и легко порвался на мелкие кусочки. Она тщательно собрала их и, завернув в газету, спрятала под подушку. Вдруг ощутив необычную слабость, Женя уснула. Проснулась лишь на следующее утро и с удивлением поняла, что ночью ей ничего не снилось. Встала, слегка покачиваясь от легкого головокружения, пошла в туалетную комнату и сожгла разорванное письмо. С того времени она быстро пошла на поправку и через неделю была уже дома.

Выйдя на работу, первым делом Женя зашла в кабинет Барченко и настояла, чтобы он вскрыл сейф, достал письмо под номером четыре и прочитал. Она стояла напротив, бледная, взволнованная, и ждала, пока Барченко закончит читать.

— Спасибо, — сказал Барченко, — но я не фаталист. Признать неразрывную цепь происходящих событий, которую ничто не может нарушить, — это значит признать существование демиурга (сценария, в котором все заранее расписано, и ничто не может нарушить этот порядок), тем самым отрицая роль случая. Я признаю детерминизм[22], ясновидение, предугадывание событий, но не признаю их нерушимость. Судя по тому, как ты описала, это произойдет нескоро, и цепочка событий, которая выстраивается сейчас, может быть нарушена. В любом случае, я исследователь и как ученый буду идти до конца, даже предполагая подобный исход.

Женя, лишившись Гали, чувствовала себя крайне одиноко и, практически превратившись в затворницу, после работы сразу спешила домой или в институт. Она часто вспоминала слова Гали «Не вижу людей», сейчас полностью осознав их скрытый смысл.