Адин Штайнзальц - Социология невежества

• Название: Социология невежества
• Автор: Адин Штайнзальц
• Жанр: Религия
• Год: 1996

Исходная посылка авторов этой книги состоит в следующем: на протяжении всей истории человечества различные группы интересантов стремились к монопольному обладанию знанием, препятствуя его распространению и сознательно поощряя невежество, которое, по Орвеллу, - могучая сила. Все развитие общества рассматривается авторами с этой точки зрения. Они анализируют происходившее в различные эпохи в разных регионах мира и обращаются к современности, в частности, к тем общественным группам, которые декларируют идею т.н. «открытого знания».

---

Различие этих двух эпох станет особенно очевидным, если обратить внимание на изменения, происшедшие с понятием коммен-сенс (здравый смысл). Со времен Аристотеля и примерно до 17 века здравым смыслом называлось то шестое чувство, посредством которого человек согласует и соотносит между собой свои ощущения. При помощи него мы, например, определяем, что звук, форма и запах принадлежат одному и тому же объекту. Итак, это — техническое понятие, область применения которого весьма ограничена. Однако в 17 веке с ним произошли изменения и оно превратилось в некий идеал, то есть здравый смысл уже перестал быть простой способностью, выполняющей определенные конструктивные функции, а сделался чуть ли не мерой оценки всех вещей. Это значит, что здравому смыслу подсудны все вещи, все понятия, все знания: они должны быть определены и испытаны им, поскольку на нем основывается всякая способность суждения. Стало быть, здравый смысл — это не столько общее чувство, присущее человеку, сколько весьма многозначное понятие, указывающее на чувство, общее для всех людей, на источник воззрений, понятных для каждому. Поэтому если у человека возникает ощущение, что какое-нибудь мнение противоречит здравому смыслу, то это значит, что это подозрительное и скорее всего неверное мнение. Постигать вещи и судить о них должен здравый рассудок. Этот рассудок — не профессиональный навык, он по своей природе интуитивен, но он присущ каждому человеку в той мере, в какой тот является человеком, и поэтому он служит критерием и мерилом всех вещей. В этом духе Томас Пейн, являвшийся, с одной стороны, крупным просветителем, а с другой — одним из лидеров американской революции, написал свою. книгу, названную им Common Sense, которая в какой то мере была опровержением теологии и служила своеобразным введением в американскую революцию, ибо революция эта в большой степени базировалась на принципах здравого смысла и, быть может, также на том, что положила эти принципы в основу жизни, законодательства и мировоззрения той культуры, которая какое-то время спустя пышным цветом расцвела в Америке.

И вновь, как в случае со средними веками, мы сталкиваемся с исполненным иронии парадоксом, но на этот раз совершенно противоположного характера: Просвещение полагало, что у каждого человека имеется свойственная всем людям способность познания, способность суждения. Некоторые просветители считали, что человеческая история, по выражению Лессинга, — это история образования, другие, такие как Мендельсон, думали, что история человеческого рода — это история непрерывного прогресса. Так или иначе, но все просветители были убеждены, что знание как бы открыто для каждого человека. Ирония же состояла в том, что науки 17-го и 18 веков, опровергая распространенное в средние века убеждение, все более и более превращались в знания, базирующиеся на постулатах неинтуитивного характера. Например, вопреки мнению Аристотеля, что всякое тело стремится к покою, — мнению, которое подтверждается любым непредвзятым взглядом, брошенным на окружающий нас мир, — новая физика начинается с противоречащего интуиции утверждения, что всякое тело стремится сохранить свое состояние, состояние покоя или прямолинейного равномерного движения, все то время, когда на него не действует посторонняя сила.

Утверждение это нашло свое выражение в законе инерции, одном из важнейших законов новой физики, лежащем в основе математического описания физических событий и в основе закона свободного падения, сформулированного Галилеем. Последний закон тоже противоречит интуиции: если Аристотель выдвигал приемлемое для здравого смысла предположение, что свободное падение тел разного веса длится разное время, то Галилей доказывал, что время свободного падения тел не зависит от их веса и объема; а в том случае, когда скрупулезно проведенный эксперимент не подтверждает такую закономерность, мы можем отнести это на счет внешних условий, которыми можно пренебречь. С этих пор физика, а также, хоть и в меньшей степени, другие науки стали превращаться в знание о сущностях, которые не даны сознанию непосредственно, а являются абстрактными творениями чистого разума, созданными для того, чтобы анализировать природу вещей косвенными методами. Электроны, массы, протоны, атомы — все это не предметы, непосредственно существующие в нашем мире, а технические термины чрезвычайно сложной и запутанной науки.

Само собой разумеется, что такое знание недоступно широким массам, что оно не является открытым знанием для каждого, кто хочет прийти и овладеть им с помощью здравого смысла. Такое несоответствие между реальным, все более специализирующимся знанием, и идеалом открытого знания заставило представителей Просвещения обратиться за помощью к другому идеалу — идеалу общей для всех культуры, являющейся чем-то вроде золотой середины между невежеством и профессиональным знанием, культуры, представляющей собой сокровищницу знаний, обладать которыми обязан всякий разумный член общества.

Невежество и общественные слои

В предыдущей главе мы остановились на понятии культуры, или понятии общей культуры, явившемся своего рода компромиссом между стремлением эпохи Просвещения к универсальному знанию, к которому все причастны и которое всем известно, и все усиливающейся специализацией некоторых отраслей знания, уже ставших недоступными для обычного человека, даже если это человек образованный, то есть обладающий определенной культурой. На этом фоне и сложилось компромиссное понятие общей культуры, принадлежащей всему человечеству, благодаря которой оно получает возможность или же становится обязанным знать абсолютно все или знать обо всем понемножку. Общая культура была в определенном смысле тем характерным признаком, по которому можно было распознать представителя культуры 19 века, который не был профессионалом ни в одной области, не овладел ни одной специальностью, и которого следует рассматривать скорее как дилетанта в лучшем смысле этого слова, то есть как человека, посвящающего свое время множеству дел. Но даже и от незаурядного специалиста, профессионала в своем деле, требовалось быть культурным человеком.

Культурный человек — это не только идеальный участник в общечеловеческом знании, но и, как видно на примерах английского джентльмена и европейского интеллектуала, — человек, занимающий определенное социальное положение. В Австро-Венгрии, как и в большинстве стран центральной Европы того времени, существовал, — по крайней мере до начала первой мировой войны, закон, согласно которому образованный человек, призванный в армию, сразу получал офицерское звание, даже в том случае, если его образование не имело никакого отношения к требуемому военному профилю, ибо те, кто образования не получил, были не только неграмотны, но и принадлежали к низшим общественным классам. То, что некто, будучи образованным человеком, получал более привилегированное положение в армии, указывало не на его повышенную пригодность к военной службе, а на предпочтение, которое отдавалось определенному классу, определенному социальному статусу и к которому необразованные люди не могли иметь никакого отношения. Такое предпочтение, в каком-то смысле, существует и в наше время, поскольку бывает, что человек, считающийся образованным, окончивший, как это было в недавнем прошлом, гимназию или, как в наши дни, университет, хотя и не приобретает реальных преимуществ, тем не менее начинает чувствовать себя человеком особого сорта, входит в круг избранных людей, принадлежащих к привилегированной прослойке общества. Начиная с 19 века знание является не только самодостаточной ценностью, возвышенным идеалом Просвещения, но и неким фактором, благодаря которому происходит социальное расслоение в обществе.

Быть может, следует высказаться гораздо резче: культура все более и более превращается в отличительный признак респектабельности, и поэтому важно было создать видимость того, что речь идет о единой культуре, о строго очерченном знании, сведенном в некий канон, представляющий собой перечень вещей и авторов, о которых следует знать, перечень некоторых тем, в которых надо проявлять осведомленность, не обязательно профессиональную. Культурный человек, цитирующий Горация, не обязан, а может быть даже и не должен быть филологом, специалистом по Горацию. Он может быть во многих аспектах полным профаном в римской культуре, но важно то, что в его распоряжении имеется набор цитат, которые он может привести в нужном месте, демонстрируя этим свою социальную значимость.

Двадцатый век во многом разрушил это представление о культуре. Ее отличительный признак стал достоянием того класса, который мы величаем буржуазией или третьим сословием. Из представителей этого класса государство формирует свою бюрократию, свою армию, а в некоторых странах — своих учителей и сановников.