Майя Улановская - История одной семьи

• Название: История одной семьи
• Автор: Майя Улановская
• Издательство: Инапресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

Для нее это «Дело» до сих пор не закрыто. При аресте им — членам «Союза борьбы за дело революции» — было от 16 до 21. Трое из них — Евгений Гуревич, Владлен Фурман и Борис Слуцкий — были расстреляны, остальные получили по 25 или 10 лет лагерей.

Свои воспоминания Майя Улановская начала писать в начале 70-х годов, в 1973 году они были опубликованы анонимно в «Вестнике РСХД» (Русского студенческого христианского движения). А в 1982 году в Нью-Йорке вышла книга «История одной семьи».

---

Письмо мамы, которое я только что получил — далеко не такое бодрое, как Иринки, но тревожится она не о себе, а по поводу задержек с твоим делом. Но, хотя она высказывает совершенно правдоподобные предположения, что неудобно, после того, что сделали с мальчиками, просто разогнать вас по домам, всё же это им придётся сделать. Пахучее дело!

Я даже думаю, что ты, может быть, не дождавшись меня, скоро махнёшь в Караганду. Всё может быть.

А у меня всё по-старому, только ещё скучнее. Слухами тут буквально земля полнится.

Получил письмо от Бориса Отставной полковник, многократный орденоносец, он ютится с семьёй в сыром подвале. Прислал фотографию своей супруги — дама пудов на девять. Всё приглашает в Одессу. Только бы выбраться отсюда, а там будет, куда поехать. Привет твоим друзьям. Жму руку и целую крепко. Папа.

25.9.55

Доченька дорогая!

С неделю назад на меня вдруг напал такой свирепый грипп, с кашлем, насморком и всем прочим, что я только сегодня пришёл в себя. Вот почему я на пару дней пропустил срок тебе писать.

Мама в последнем письме очень хорошо пишет: «Несмотря на все злоключения, не жалею, что живу сейчас, и не прочь прожить ещё 50 лет». Представь, я чувствую совершенно то же самое. Очень интересно жить! Толстенный том переписки Маркса-Энгельса я проглотил, как приключенческий роман — даже выписки делал. История — не только забавная, но очень утешительная наука! Мама ещё пишет о своих занятиях в науках и правильно указывает, что молодому поколению нужно сейчас много больше над собой работать, чем это нужно было нам, когда мы были молоды. Нам было слишком легко. Ведь мы были «победителями», нам не нужно было стараться, приобретать знания, вырабатывать волю, характер. От нас требовалось только быть «на правильной стороне». Впрочем, тут она немного не права. Эта тогдашняя лёгкость нам потом боком выходила, ведь чего греха таить, и мы несём тяжёлую ответственность за то, что потом произошло.

Жестокий насморк не помешал мне вчера пойти в кино. Давали «Княжну Мэри», якобы по Лермонтову. Советую посмотреть, если у вас её показывать будут. Лермонтова там мало — просто несколько пошловатая подделка с пением и танцами.

Даже в ранней юности, когда я ещё очень увлекался демоническими героями, Печорин производил на меня отталкивающее впечатление. Ты в своем письме, конечно, правильно подчёркиваешь смягчающие его вину обстоятельства — стремление к активной деятельности при отсутствии поля приложения своих сил и проч. Но сколько я за 7 лет насмотрелся этих демонических фигур, преимущественно среди бригадиров и прочих придурков. И ты бы послушала эти восторженные взвизгивания девиц и довольные смешки молодых людей в зале. Нет — Печорины — ещё далеко не прошлое. Но я боюсь, что ты когда-нибудь потеряешь терпение и рассердишься на меня серьёзно за мои еретические взгляды.

Ещё несколько человек получили разрешение отсюда вернуться домой. Один из них прибыл вместе со мною и тогда же начал хлопотать, когда и я. Но он, кажется, подходит под Указ[172]. Так или иначе, скоро и мой черёд подойдёт. Прямо терпения не хватает ждать.

Напиши мне, пожалуйста, что ты сейчас читаешь и чем интересуешься. Я весь ушёл в историю, но тебя она не интересует. Как жаль, я об этом мог бы писать и писать.

Если ты переписываешься со Стеллой, передай ей мой привет. Приветствуй также Лауру. Как у неё дела с дочкой? Я уже писал тебе, что мне кажется, письмо отсюда, возможно, скорее бы дошло. Что если бы она написала? Я бы переслал, и, если нужно, написал бы от себя несколько слов.

Целую тебя крепко и жажду тебя видеть. Твой папа.

1.10.55.

Здравствуй, доченька!

Получил твоё письмо от 14.IX. Ты совершенно права: больше ждали, подождём ещё немного. Свидание наше состоится и, наверное, скоро. Каждую почти неделю из нашего дома уезжают люди. Сегодня отправилась партия, и один из них прибыл сюда вместе со мною. Я, вероятно, один из ближайших на очереди. И даже лучше, если немного позже — больше шансов, что условия будут более благоприятными. И тогда ты воочию убедишься, какой у тебя папаша богатырь, а вовсе не утиль, как ты, видимо, думаешь.

А пока наша переписка тоже служит этому свиданию. Нужно обговорить всё менее важное и спорное, чтобы при встрече осталось самое важное. Очень рад, что ты, наконец, обзавелась ватным одеялом — я тут, как буржуй, летом и зимой под ватным сплю.

Твоя подруга-украинка, видимо, очень хорошая девушка, и Франко тоже был очень хороший человек и, помнится, хороший писатель. Сожалею, что тут всё еще нет его произведений, но я помню, какое сильное впечатление произвели его рассказы на меня в детстве, и сейчас, 50 с лишним лет спустя, я помню его тюремные рассказы, особенно один, где еврейский мальчик, подстреленный часовым за то, что взобрался на подоконник, умирая, просит: «Света, больше света». Очень хорошо, что Франко по поводу «роковин» Шевченко говорил так, как ты пишешь[173], но, тем не менее, «Гайдамаки» всё-таки самое значительное произведение Шевченко и самое для него характерное.

Семейное сходство между нами видно не только в форме твоего носа — мне так же противны подвиги всех и всяческих мясников, во имя чего бы они ни действовали. Кстати, Кулиш, видный украинский деятель, тогда же, в 1846 г., советовал Шевченко сократить и переделать «Гайдамаков», и его раздражало торжество мясников и кровавая бойня. И всё-таки, Шевченко, действительно, был великим поэтом украинского народа в неизмеримо большей степени, чем Пушкин — русского. Я не знаю во всей русской литературе 19-го, по крайней мере, века писателя, который имел бы большее право на звание поэта своего народа, чем Шевченко, даже Некрасов, который идейно, конечно, много выше, даже Толстой и Кольцов.

Но, конечно, украинские интеллигенты, которые сейчас, в. середине 20-го столетия, ищут в нём практическое руководство к действию, просто доказывают, что они не тем местом думают.

Нет, Маёчек, я не беспокоюсь, что ты можешь стать сектанткой. Я этого, правду сказать, и раньше не боялся — для этого ты слишком думающий и честный человек. Дело вовсе не в мщении. Мщение кому? Трагедия именно в том и состоит, что нет конкретных виновников, и никакое мщение не может что-либо изменить, в особенности, в совершённом. Стиснуть зубы и продолжать драку, вот в чём единственно достойный ответ честного человека. А что можно взять у Христа? Любить всех — это не любить никого. Ненависть и любовь — это не противоположности, а только разные стороны одного и того же чувства. Если тебе твой возлюбленный скажет, что он тебя любит потому, что Бог велел всех любить, и что он также любит и твою кухарку, и милиционера и всех прочих, то ты не сильно возрадуешься, я думаю. А теперь о жалости и о жалости к народу. Нужно ли это? Декабристы жалели мужика, потому что они были господами и стояли выше его. Русские интеллигенты — революционеры и народники — тоже жалели мужика, и по той же причине. Но Шевченко не жалел. Он был частью своего народа, его певцом. Зачем ему было перед самим собою в лепешку расшибаться? На протяжении всей истории мужик был и остаётся основой общества. Страдает, нищает мужик — гибнет общество, государство. Рим завоевал весь известный тогда мир, но при этим он разорил своего мужика — и Рим погиб. Разве такому богатырю нужна жалость? Это все равно, что жениться из жалости. Мы — часть народа, конечно, не украинского только, или русского, еврейского или другого. Кого же жалеть?

За семь последних лет у меня, да наверное, и у тебя, накопилось достаточно горечи. Но, преимущественно, не из-за мужика, а из-за недоучек-интеллигентов. Не нужно шоколадных мужиков — их нет, и не надо. Рабство отвратительно, конечно, с обеих сторон — и со стороны рабовладельцев, и со стороны рабов. Рабство создаёт также «гайдамацкие» подвиги.

Но я опять заговорился, придётся отложить.

Целую тебя крепко и жму руку Лауре и прочим. Папа.

3.10.55

Доченька, поздравляю тебя с днём рождения!

Не сердись, милая, пересчитал свои капиталы и прямо ужаснулся своему богатству. Перевёл тебе 100 рублей, чтобы ты могла поесть вкусного и угостить своих подруг. Я тоже отмечу этот день со своими товарищами и выпью за нашу скорую встречу в кругу близких и друзей. Не обращай внимания на гнусную действительность — она миф, её даже нет. Так, просто скверный сон. Верь, мы ещё повоюем! Целую тебя крепко, крепко и желаю много, много, счастливых праздников.

Твой любящий папа.

9.10.55

Здравствуй, милая доченька!

Ещё раз поздравляю тебя с днём рождения! Надеюсь, что тебе удалось как-нибудь отметить этот день (получила ли ты ассигнованные на это 100 рублей?). Что касается меня, ты можешь быть уверенной, что 20 октября я вместе со своими друзьями крепко выпью за именинницу.

Только что получил письмо мамы от 24.9. Оно полно надежд на наше общее скорое свидание. Кстати, она сообщает, что по сведениям из Москвы, твоё дело продвигается — обещали решение на днях. Мне трудно судить, насколько эти надежды обоснованы — живу на отлёте, вдали от источников «внутренней информации». Но даже в мою тихую обитель проникают обнадёживающие слухи о предстоящих переменах. Перемены же вообще я считаю вполне вероятными, если даже не столь радикальными, как надеется мама. Наше положение тесно связано с «текущим моментом», а он весьма запутанный и сложный. Несомненно, мы живём в очень интересное время, но, как утверждает один мой приятель, «в интересные времена бывает очень скучно жить». Вот тебе и диалектика!