Павел Далецкий - На сопках маньчжурии

• Название: На сопках маньчжурии
• Автор: Павел Далецкий
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Роман рассказывает о русско-японской войне 1905 года, о том, что происходило более века назад, когда русские люди воевали в Маньчжурии под начальством генерала Куропаткина и других царских генералов.

---

Логунов давно уже был убежден, что война проиграна, и все отчетливее, все проще становились его беседы в ротном кружке, который за последнее время вырос, пополняясь представителями других рот и батальонов.

Иногда Логунову казалось, что такой рост опасен, что иной член кружка без достаточной осторожности приглашает товарища или земляка, но он чувствовал, что иначе нельзя, что он и сам не хочет другого, что весь смысл его жизни заключается сейчас в том, чтобы говорить непримиримые, до предела ясные слова возможно большему числу людей.

* * *

Со дня на день ожидали нового наступления и генерального боя, но ожидали с тяжелым чувством, без веры в успех.

Даже невозможным казалось победить после того, что произошло в России.

«Скорее домой», — думали солдаты и многие офицеры, получая листовки и письма, рассказывавшие правду о падении Порт-Артура и событиях 9 января.

«От позора военного поражения народ может избавить только победоносная революция».

Эта фраза была в каждой листовке, в каждом письме.

Получал листовки и Куропаткин, и его штабные. Штабные читали, пожимали плечами и рвали тонкие листки. А Куропаткин аккуратно складывал в тот ящик стола, где у него хранились анонимные письма. Впрочем, листовки не были анонимными, они были подписаны: Российская социал-демократическая рабочая партия.

В Главной квартире готовили наступление и утверждали, что победа несомненна. Единственный опасный для России противник — выросшее на ее границах военное германское государство. Япония все равно будет побеждена. Если не под Мукденом, то под Харбином. Если не под Харбином, то под Читой…

— Честное слово, — говорил генерал Эверт, новый генерал-квартирмейстер, — это же азбучная истина.

Слова Эверта передавались из уст в уста, но им не верили. Теперь не верили ничему, что исходило из штаба Куропаткина.

А сам Куропаткин безвыходно сидел у себя в кабинете, то погруженный в рассмотрение планов и какое-то безвольное механическое обдумывание возможных комбинаций Ойямы, то вдруг так же безвольно отдавался воспоминаниям, связанным главным образом с Гриппенбергом, и мыслям о том, что делает теперь его враг в Петербурге.

Иногда Куропаткин чувствовал, что его затворничество в кабинете недопустимо, что оно деморализует штаб, командующих армиями и корпусами. Тогда он делал прогулки верхом и подолгу разговаривал по телефону.

К предстоящему генеральному сражению опять как будто все было учтено.

В конце концов после долгих размышлений Куропаткин пришел к выводу, что злосчастное Сандепу, не взятое Гриппенбергом, должно быть атаковано и взято. Ему казалось, что Сандепу, ничем не отличавшееся от других деревень, — ключ ко всем японским позициям и потеря его деморализует Ойяму.

Реляции из частей о небольших стычках и удачных делах охотников успокоительно действовали на него. Ему хотелось в этой отваге и героизме отдельных лиц, измученных окопной жизнью, видеть общее вдохновение армии, готовой к великому подвигу победы.

Но в душе он знал, что дело обстоит не так. Неверие и недовольство охватывали все слои армии, несмотря на прибывающие батальоны, и эти настроения немедленно передавались приезжим.

В тылу пьянствовали и играли в карты. Ссорились интенданты. Огромные деньги клали себе в карманы начальники обозного транспорта и тут же пускали их на ветер. Все, даже строевые офицеры, рвались в командировки и во всякого вида отпуска в Харбин, где имелись оперетка, кабаре и увеселительные заведения.

Когда разнеслась весть, что армия Ноги двинулась на Владивосток, Куропаткин настолько испугался, что бригаду, сформированную для нового штурма Сандепу, приказал перебросить в Приморье и все вообще пополнения стал делить между Маньчжурской армией и Владивостоком.

… Дули тайфуны, заносили снегом поля, деревни, траншеи. На левом русском фланге в горах, там, где располагалась 1-я армия Линевича, в ущельях, они дули с бешеной силой. Снежная пыль застилала горизонт, заносила окопы. Узкие дороги, по которым трудно было взбираться и летом, обледенели. Перевалы Малинский, Янзелинский, Далинский, откуда шла единственная дорога на Фушун, стали окончательно неприступны. Их просто не было. Голые, обдуваемые ветром нагорья возвышались над долинами и ущельями, исчезнувшими под снегом.

11

Ойяма тоже готовился к решительному сражению. План его был прост: обойти русскую армию с двух сторон, обходящим армиям соединиться за Мукденом и таким образом покончить с Куропаткиным.

Размышляя о будущем сражении и подготовляя все нужное для него, Ойяма ежедневно утром выходил на прогулку. Надев меховую, до пят шубу, толстый вязаный шлем, а на него фуражку с золотой звездой, он гулял по расчищенной дорожке между фанзами.

После завтрака посещал Генеральный штаб. Середину комнаты занимал массивный стол с разложенной на нем картой. Обычно у карты в туфлях и ватной куртке стоял генерал Кодама.

Генерал Фукусима, начальник 2-го отделения Генерального штаба, тот самый, который верхом на лошади проехал из Петербурга в Токио, прикалывал к карте разноцветные картонные занумерованные квадратики, обозначавшие русские и японские части. С каждым днем все точнее и нагляднее определялся на карте фронт армий.

Сквозь окна, затянутые белой бумагой, сеялся мягкий свет. Рядом с окнами, на стене, висела распределительная доска, а над ней два хронометра, показывавшие время — токийское и местное.

Ойяма усаживался в кресло и закуривал сигару. Он ни на кого не обращал внимания, и на него никто не обращал внимания.

Однажды в такую минуту в комнату вошел генерал Ноги. Ойяма, как мальчик, вскочил с кресла.

— Неожиданная радость, — воскликнул он, — вы прибыли на один день раньше!

Вечером Ойяма устроил в честь Ноги банкет. Были японские и европейские блюда: копченые морские окуни, золотистые, с оранжевыми глазами, редька под соевым соусом, рисовые и бобовые пудинги, ростбифы и свинина.

Поднимая бокал шампанского за благополучие встречи, Ноги сказал, что недавно такой же бокал он поднимал со Стесселем.

— Старый ваш соратник, — сказал он Фукусиме. — Помните Тяньцзинь? Стессель тогда очень хорошо отзывался о действиях японцев… Я отплачу ему той же монетой и скажу о действиях русских солдат и офицеров в Порт-Артуре. Бесстрашие, решимость! Понимаете? Правда, офицеры иногда чрезмерно храбры — встанут во весь рост и стоят на бруствере! Неумно, но такой противник вызывает страх. Да, страх! Много грустных размышлений для нас, много опасений. Мы очень высокого мнения о себе, но не чересчур ли высокого?.. Чтобы спастись от русского огня, мы пытались воевать ночью. Однако русские отлично пользовались прожекторами, поэтому все наши ночные атаки превращались в дневные. Это зрелище уже почти неземное: проволочные заграждения, к ним ползут солдаты с ножницами на длинных шестах, ползут — и не доползают. Трупы, трупы, везде трупы. Иногда мне казалось, что весь японский народ умрет под Порт-Артуром. Мой адъютант Ясукиси был так потрясен неудачами, что решил лично штурмовать Порт-Артур. Вместо портупеи он надел национальный флаг, перепоясался оби и в одних таби ушел со штурмующей колонной. Почти вся девятая дивизия и вторая резервная бригада легли под фортами Пан Лунгшана, или, по-русски, «восточного редута номер один». Мы победили, но какой ценой! Когда я после боя посетил Пан Лунгшан, я увидел во многих местах темные холмы — это были наши убитые.

Перед Ойямой лежали окунь и редька, которые он обожал, но к которым сейчас не прикасался. Нагнулся к Ноги и сказал:

— Меня тревожит вот что: Порт-Артур — крепость недостроенная, недовооруженная, с небольшим гарнизоном. Вы уложили под стенами ее целую армию — и все-таки не взяли, а купили у Стесселя.

— Меч — оружие, — сказал Ноги, — но и золото в руках умного тоже оружие.

— Не спорю. За сколько купили?

— Совсем недорого.

— Хвалю за то, что недорого, японская казна пуста. — Ойяма призакрыл глаза. — Если иностранцы узнают, каким оружием вы взяли Порт-Артур, мы станем посмешищем в глазах всего мира.

Ноги сосредоточенно смотрел на огонь лампы.

— К счастью, — проговорил он, — после сдачи Порт-Артура доверие к нам выросло настолько, что сейчас правительство ведет переговоры с английскими банкирами о предоставлении займа совсем на других условиях, нежели предыдущий. А облигации нашего внутреннего займа иностранцы покупают нарасхват.

— Это примиряет меня с вашей неудачей, — жестко сказал Ойяма. — Выпьем за уничтожение русской армии под Мукденом.

Когда пили, Ноги сказал:

— Будем откровенны. У нас нет превосходства в силах.

Генерал затронул больное место Ойямы, и, как часто в таких случаях бывает, маршал почувствовал злость и отчеканил: