Владимир Корнилов - Девочки и дамочки

• Название: Девочки и дамочки
• Автор: Владимир Корнилов
• Издательство: Журнал "Грани"
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Повесть «Девочки и дамочки», — это пронзительнейшая вещь, обнаженная правда о войне.

Повествование о рытье окопов в 1941 году под Москвой мобилизованными женщинами — второе прозаическое произведение писателя. Повесть была написана в октябре 1968 года, долго кочевала по разным советским журналам, в декабре 1971 года была даже набрана, но — сразу же, по неизвестным причинам, набор рассыпали.

«Девочки и дамочки» впервые были напечатаны в журнале «Грани» (№ 94, 1974)

---

— Научится, — негромко сказала Санька, смущаясь из-за подруги. Но старшая, не расслышав, пошла вдоль намечающихся траншей.

По бугристому берегу от моста до моста женщины долбили землю. Не похоже было, что это они перед рассветом отворачивались от ломов и кирок и толкались в очереди за лопатами. Теперь, когда и поезд, и бросок через картошку остались позади, наступила бодрая ясность, и все досадовали только на темень, которая незаметно слезала с серого неба, забирая под себя дорогу за мостом и лес на горизонте.

— Давай-давай!

— Наяривай!

— Темно… — только и слышалось по берегу. «Как муравьи, — на минуту остановившись, оглядела Ганя бугор. — Нет, кроты! Так верней будет».

— Давай-давай, Лийка! Курочь землю! — напустилась она на лядащенькую. Получив похвалу начальства, Ганя как-то незаметно для себя поднялась над другими и чувствовала, что уже может прикрикивать на тех, кто рядом. Впрочем, все старались. На вершине бугра четыре женщины — видно, там пошло каменье — дружно, в один дых подымали ломы.

И железная лопата
В каменную грудь…

— напевал про себя допризывник Гошка. Впереди бугра, почти напротив автомобильного моста, уже по полу коротковатого пальто уйдя в глину берега, он вырубал свой отдельный окоп.

— Как для себя стараешься, — крикнула ему сверху Санька.

— Ага, — недовольно отмахнулся он, швыряя вперед желтую землю. Санька сбила его. Копая, он представлял, что с бугра на него смотрит Каринка, и под ее ободряющим взглядом низкорослый Гошка чувствовал себя чуть ли не экскаватором. Он и вправду рыл для себя. «Тут и останусь! Только бы винтовку дали, а еще лучше — «Дегтярев». Вот отсюда — та-та-та-та-та!» — Он опустился на колено, целясь из невидимого ручного пулемета в деревья другого берега.

— Порядок! — меж тем ободряла себя Марья Ивановна, старшая, а теперь и заместитель капитана, обгоняя кругленького старичка, который пытался объяснить ей, как он тут обеспечит оборону.

— Ну что ж, двигай, — милостиво зевнула она, не дослушав его чересчур быстрой, мудреной и слишком вежливой — на ее вкус — речи.

— Шуруй. Я проверю.

«Да, фронт работы обеспечен! — размышляла она. — Вот, командир, как командовать надо! Не смылся бы только, леший! — на мгновение обеспокоилась, вспоминая худого и невеселого капитана. — Да нет, не похоже. Из себя аккуратный. Продукт хороший привез!» — И улыбаясь, она поплыла к кострам.

Тут уже давно кипело, снизу трещало, в двух десятках ведер переливалось через край.

— Сымай пробу, кума! — крикнула старшой чумазая повариха. — Ну как? Даем угля? Мелкого да много?

— Даете! — весело отозвалась Марья Ивановна, принимая черпак и важно притягивая его к губам, словно в нем была не каша, а водка.

— Соли, кажись, в меру, — сказала вместо похвалы, чтобы не ронять командирского достоинства. — Сейчас кормить пригоню. Всего огня не гасите, горяченького капитану оставьте, — добавила, отходя.

7. Царь Горох с телефоном

Гаврилов с водителем тряслись по разбитой мощенке, на которую они свернули сразу за железнодорожным переездом. Студент, слава богу, молчал — сверялся с картой, боясь пропустить следующий поворот. Быстро темнело.

— Сколько женщин в кузов возьмешь? — спросил вдруг Гаврилов.

— Двадцать пять, если тихо лежать будут. А что?

— Да ничего.

«Двадцать пять, это двенадцать ездок. Клади тринадцать, потому как продукт, лопаты и еще кирки-лома. Ну, километров на двадцать, не дальше… Тринадцать на двадцать — двести шестьдесят километров, да еще на два. Да тут на полтора дня работы…»

— Не получится, товарищ капитан. Бензина не хватит, — сказал водитель. Видно, занимался про себя той же арифметикой.

— Знаю. Смотри не прогляди поворот, — помрачнел Гаврилов, — скоро уже?

— Сейчас будет. Больных и самых старых вывезу… — Студент хотел оставить за собой последнее слово.

— Ладно, увидим, — отрезал Гаврилов. «Опять активничаешь!» — устало подумал он.

Меж тем «ГАЗ», два раза качнувшись на холме, въехал в деревню. Было уже совсем темно. В избах света не горело, то ли из-за маскировки, то ли из-за отсутствия тока или керосина.

— Ё-ка-лэ, — выругался капитан. — Где это шарашкино отделение? А ну стучи, студент, в первую избу.

— По проводам увидим, — не скрывая удовольствия от собственной сообразительности, отозвался водитель. — Вот оно. — Победно притормозил он у кособокой халупы, в окнах которой тоже не было огня.

— Порядочки, — вздохнул капитан, выбираясь из кабины и снова припадая на недолеченную ногу. — Так твою! Заперто! — закричал с крыльца. — Чтоб они, — нещадно заколотил в дверь.

Никто не отвечал.

— Вымерли, что ли? Стучи, студент, к соседям!

— Ктой-то? — по-старушечьи донеслось из темноты.

— Связисты где?

— Скаженные! Дня мало!.. Где? Дома — где ишо! Рули на край села. Третья изба от конца.

— Спасибо! — ответил за капитана студент.

— Порядки, мать их дери, — усмехнулся Гаврилов, забираясь на подножку грузовика. — Как при царе Горохе…

— Или крепостном праве, — не удержался студент.

В третью хату капитан вошел, не стучась. В комнате тускло светилась керосиновая лампа. За столом напротив дверей сидел худой старик с трепаной бородой и совсем голым узким черепом. Видимо, был под сильным газом, потому что бутылка перед ним была пустой, и лез он в блюдо с квашеной капустой уже не ложкой, а всей ручищей.

— Ты, твою мать, связист? — накинулся на него капитан.

— Не, — старик мотнул узкой головой. В тусклом свете керосинки голова сияла, как захватанная колодезная рукоять. — Вон она, жадюга! — Погрозил кулаком с налипшей капустой в угол комнаты, где сидела — Гаврилов теперь разглядел — женщина в пальто, в платке и в очках. — Прикажи ей, служивый! Пусть первача отцу даст! А то я знаю: на почтамте держит… Так я ее почтамт к свиньям собачьим разнесу.

— Идемте, — сказал Гаврилов женщине. — Мне звонить надо.

— Идем, идем! — обрадовался старик, пытаясь выбраться из-за стола. — Сейчас ее ларь раскомиссарим! Выпьем с тобою, солдат!

— Заприте его, — брезгливо сказал капитан, выходя на темную улицу.

— Да он уже хорош. Дальше порога не уйдет. Вы тут осторожно идите, товарищ военный. У нас ямы под столбы весной рыли…

— Ехай за нами! — крикнул в темноту Гаврилов. — Что, принимает отец? — Он пропустил женщину вперед.

— Ужас, товарищ военный. Ни приведи господи. Перед воскресеньем мачеху схоронили, а еще сухой не был.

— Ясно, — вздохнул капитан. «Кому-то и кроме войны хватает, — подумал он. — Вот так, политрук, отъедешь от магистрали, и сразу тебе вместо военного положения и суровой обстановки сплошное безобразие и царь Горох».

— Москву сразу дадут? — спросил, поднимаясь вслед за женщиной на крыльцо почты.

— Попробую. — Женщина нашарила ключ под перильцем и звякнула навесным замком. — Погодите, я свет прилажу.

Здесь тоже не было электричества, но две «летучих мыши» позволили Гаврилову разглядеть комнату и связистку. Комната была самая обыкновенная, по-учрежденчески перегороженная невысоким барьером, за которым стоял стол с полевым телефоном, топчанчик, застеленный серым суконным одеялом, конторский шкаф и рядом печка, но не русская, а голландка. А связистка была совсем еще не старая, щуплая и сухая, собою невидная и заметная только очками. На минуту Гаврилова просквозила жалость: «Тебе и без войны бы вековушить, а теперь-то и вообще…» Но дела для долгой жалости времени не давали, и он, расстегнув под шинелью карман гимнастерки, протянул девушке листок с номером. Военно-полевой телефон работал от сухой батареи. Для вызова надо было крутить ручку. Но даже вид этой допотопной техники придал капитану уверенности, а когда после бесконечных томительных, надрывающих душу «Аллё!», «Жду!» «Давай!» «Дежурненькая!» — и так далее очкастая девушка протянула Гаврилову нагретую ее ухом трубку, он, наверно, впервые за день поверил, что враг вправду будет разбит и победа останется за советской властью.

Трещало немилосердно, и слышно было как на том свете, но все-таки на другом конце провода была столица, и, надрывая голос и кашляя, он закричал:

— Кто у телефона? Кто? Не слышу! Говорит Гаврилов… Говорит капитан Гаврилов из квадрата…

— Да какого тебе еще квадрата!.. — прорезалось вдруг в телефоне. — Место назови… А? Ну, ясно. Чего надо? — спросил усталый голос.

— Тожанова. Товарища Тожанова.

— Тожанова нету.

— Товарищ, не кидай трубки! — прямо-таки плача, молил Гаврилов. — У меня триста женщин… Окопных. На копку посланных. А тут никакого командования. Никаких инженеров!

— Так, — голос на другом краю стал тверже. — А ты какого черта их привез? Послали?.. А начальство сбежало?.. Ну и гнал бы эшелоном назад… Ах, не был! Продукты возил? Фрукты-овощи. Ну постой. Сейчас узнаю.