Владимир Корнилов - Девочки и дамочки

• Название: Девочки и дамочки
• Автор: Владимир Корнилов
• Издательство: Журнал "Грани"
• Жанр: О войне
• Год: 1974

Повесть «Девочки и дамочки», — это пронзительнейшая вещь, обнаженная правда о войне.

Повествование о рытье окопов в 1941 году под Москвой мобилизованными женщинами — второе прозаическое произведение писателя. Повесть была написана в октябре 1968 года, долго кочевала по разным советским журналам, в декабре 1971 года была даже набрана, но — сразу же, по неизвестным причинам, набор рассыпали.

«Девочки и дамочки» впервые были напечатаны в журнале «Грани» (№ 94, 1974)

---

— Не было здесь таких, — вежливо, словно оправдываясь, отвечал старичок в балахоне. — Тут два дня никаких отрядов не было. Во вторник днем шли туда, за реку… Точнее, на запад… Очень быстро прошли.

— А стрельбу слышно?

— Простите, я глуховат несколько, — смутился старичок. — Но как будто бы нет. А смена моя, — он показал на парнишек, которые крутились рядом, — спит за троих.

— Понятно, — неуверенно сказал капитан.

— Да, извините, вспомнил, — сказал старичок. — Наверно, стреляют, только далеко. Стекла у нас в доме чуть-чуть ноют, и, знаете, посуда в буфете тоненько-тоненько поет, словно тоскует.

— Ясно, — сказал капитан, хотя ясности как раз и не было.

— А это, простите, ваши, как бы это сказать, бойцы? — полюбопытствовал старичок, тыча рукой в растянувшихся по полю женщин.

— Да, окопы рыть будут, — ответил Гаврилов. — Иди в кабину! — сердито крикнул он шоферу, жалея, что не погнал его раньше и тот слышал разговор. «Хотя куда ее, правду, спрячешь?» — тут же подумал про себя.

— Эй, товарищ старшая! — крикнул Гаврилов вылезавшей на шоссе Марье Ивановне. Крупная, как Симка, она запомнилась ему еще с утра. — Я тут шамовки привез. Прикажи своим сгрузить. Питание — первый класс.

— Ясна-а! — крикнула она, подплывая к полуторке.

— Помоги им, — сказал Гаврилов шоферу.

Машину стали разгружать, но не так споро, как на рассвете полуторки с инструментом. Видно, допек женщин бросок через картофельное поле.

— Мне их разместить надо. — Гаврилов повернулся к почтительно ожидавшему старичку. — Тут у вас как, село-поселок близко?

— Километра два будет.

— Не годится. Окопы не танцы.

«Бегай потом их собирай…» — подумал он.

— А в церкви что? Ремонтная? Вот пускай в церкви ночуют. А вас уж не знаю куда…

— Да, конечно, — засуетился старичок. — Мы понимаем: все для фронта. Мы и сами рады работать для фронта. Оборона здесь выйдет просто превосходная.

«Слава богу, отсюда не уйдут, — обрадовался старичок. — Куда мне отступать с Клавдией Тимофеевной? А в подвале на случай обстрела я ей уголок оборудую…» И он стал излагать Гаврилову преимущество обороны на реке.

— Ладно. Но без самодеятельности, — обрезал Гаврилов, однако старичка не остановил.

— Ну, ребятки, — крикнул старичок, чуть не как бородинский полковник, только не добавил: «не Москва ль за нами», — везите баллоны! Настоящая работа будет. Рельсы начнем резать, ежи сваривать!

— Вот что, отец! — вслед ему крикнул капитан. — Простите, не знаю, как вас по имени-отчеству. Так вот, Михаил Федорович. Вы человек, видно, грамотный, даже бывалый. Наверно, инженер? Так вот, поручаю вам тут пока возглавить строительство.

— Я, собственно, только самарское техническое… вместе с Сергей Миронычем Кировым, то есть гораздо раньше, — запутался от волнения старичок. — Но закончил, слава богу, закончил… Так что получается инженер не полный и другого профиля. Но примусь. С удовольствием примусь… Только женщин, простите, несколько побаиваюсь…

— Ничего. Над ними свои командирши есть. Вы только им нарисуйте, где рыть. Пусть ковыряются.

«Эх, нельзя расхолаживать энтузиазм», — сказал он себе.

— Чего-нибудь да нароют, — добавил вслух. — И еще, Михаил Федорович, покажите водителю, где тут отделение связи.

— Слышишь? — Капитан подошел к Марии Ивановне, которая руководила разгрузкой. — Останешься за меня. Порядок держи. Пусть кашу варят. Масло не экономьте. Накорми людей как следует. И еще за сеном-соломой отправь. Пусть накидают в церкви, а то застудят нужные места — ни рожать, ни утешать не смогут.

— Ясна-а! — засмеялась старшая. — Поняла! Езжай, начальник! — подмигнула ему со значением.

— Да. И еще пусть вкалывают в меру. До темноты — не больше.

— Костры можно будет разжечь, — подал голос подошедший Михаил Федорович.

— Отставить костры! — раздраженно оборвал капитан. «И что это на мою голову активистов сегодня подвалило?» — Самолеты, — объяснил, — налетят.

— Я полагал, дело экстренной спешности…

— Спешности оно, конечно, спешности, но спешность надо с головой делать, — отрезал капитан и тут же, передумав, потрепал старичка по балахону: мол, не мне вас учить, Михаил Федорович, да обстановка нынче особая.

«А что, как связи нет? Как я их буду отсюда уводить, когда на кирках и ломах выложатся? — спросил он себя. — Вот так всю дорогу: одних подгоняй, других за руки держи, активистов этих! А на немцев уже сил не остается».

— Крути на почту, — сказал он шоферу.

В церкви было темновато, почти все стрельчатые окна были забраны фанерой. Неприятно пахло горячим железом и соляркой, но Лия радовалась этим запахам. Она бочком, будто в щель, вошла в двери, через которые свободно проезжали трактора.

— Помолимся, что ли! — засмеялись за ее спиной.

— Ой, сто лет не была.

— Не храм, а пакость одна, — проскрипел чей-то немолодой голос.

— Лийка, загородь меня, — прошамкала Ганя и приподняла юбку, но на нее напустились женщины:

— Креста на тебе нет!

— Господь попомнит!

— Нету его, — осклабилась Ганя. Лицо у нее было как у шкодливой кошки. — А крест, оно правда, я в торгсине сменяла.

— Да пес с ним, с богом. Спать тут — твое нюхать! — рассердилась Санька. — Вот сейчас врежу… — И запуганная Ганя выбежала из церкви.

«Все-таки это ужасно, — подумала Лия, — есть ведь — совсем немного, но есть — религиозные. И для них это оскорбительно. Надо уважать чужие чувства. Правда, тут уже мастерская. Но как мы еще страшно невоспитанны». И она зарделась, вспомнив, как Санюрин отец, управдом, за день до войны ввалился к ней в комнату отбирать жилплощадь.

— Да пропиши ты Саньку! Чего там! Куда одной столько?! — кричал он, изрядно пьяный, и вдруг начал ее обнимать. И, когда она вне себя от брезгливости и ужаса толкнула его к двери, он бессмысленно и дико, как полный идиот, распустил губы и захохотал:

— Лийка, Лийка! Хочешь, птичку покажу? Вот гляди, птичка, птичка!

Это было ужасно, хотя она ничего не разглядела, потому что была почти что в обмороке. Но тут из коридора влетела Санька, треснула отца кулаком по голове и стала отпаивать Лию. И потом, обнявшись, они проплакали до утра.

— Кончай загорать! — расплескалось по церкви и повторилось, отдаваясь от стен.

— Работать, бабочки!

— Выходи вкалывать! — кричали старшие команд. Перед храмом круглолицый толстенький старичок размахивал руками, распределял по участкам.

— Впереди бугра, ниже по склону, ройте одиночные. Пожалуйста, друг от друга не меньше тридцати шагов. И в шахматном порядке, чтобы не в затылок один другому. А сам бугор прорезайте канавами, ну, шагов что-нибудь на пятьдесят и не в полный рост, а по плечи. Бруствер уложим — как раз будет. И, пожалуйста, извилисто. Я сейчас вам покажу.

Он попросил у Гани лопату и побежал на бугор чертить линию траншеи.

— От дед-непоседа! — шамкнула Ганя. — Старый, а летает! Колобок чистый.

И впрямь Михаил Федорович будто парил на крыльях. Только на седьмом десятке ему, сельскому учителю алгебры и физики, а в сезонное время также и технику МТС, привелось командовать чуть ли не батальоном. Раньше его слава простиралась не дальше трех верст в радиусе, да и то ребята все с меньшим терпением выслушивали его радостную бормотню о теле, погруженном в жидкость, или о корнях и возведениях в степень. И вот, когда уже не ждал, вдруг как с неба свалилось, и оказалось: нужен, просто необходим. И еще такая удача, что рядом с домом — и все увидят, как Михаил Федорович, немолодой, но бодрый мужчина, себя не жалея, личным своим примером заражает других.

— А ты чего мух ловишь? — напустилась на Ганю старшая. — Лопата твоя где?

— Да старикан одолжил!.. Мне с ведрами справнее, Марь Ивановна. Я — раз-раз за водой…

— Ничего, без тебя обернутся. Бери инструмент и шагом марш!

И Ганя полезла на бугор, завистливо оглядываясь на женщин у церкви. Одни тащили с реки воду, другие копошились у костров, пристраивая над ними закопченные ведра, третьи уносили мешки в храм — как бы не полил дождь. Две женщины, разживясь в мастерской топорами, нещадно раскурочивали деревянный сарай на церковном подворье.

— Тише, девки! — прикрикнула на них старшая. — Закуток капитану оставьте. А то ему в храме спать неприлично: дух от вас тот еще…

— Ха! — откликнулись лесорубки, и эхом отозвались возле костра поварихи. Настроение тут было вполне боевое, и Марья Ивановна пошла глядеть, как идут дела на траншеях.

— Роешь? Молодец! — похвалила Ганю. — А каша не убежит. Все получат. Капитан маслом разжился.

— И ты, управдомово племя, даешь! Давай, красавица! — похвалила Саньку.

— А ты как лопату держишь? — напустилась на Лию. — Жидкая ты кость! Не приучена? Не все тебе книжки читать! На тетку гляди, учись. Ишь, как ворочает, — кивнула она на Ганю. — Молодец, хохлатка! Две миски получишь! А ты учись, рыжая! Ботинки у тебя какие-то не нашенские. Каблук зачем? Каблук срежь, мешает.