Владимир Корнилов - Демобилизация

• Название: Демобилизация
• Автор: Владимир Корнилов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-239-00842-6

Роман «Демобилизация» (1971) напечатан на Западе по-русски (1976), по-немецки (1982) и в России (1990) — обширное, несколько просевшее под тяжестью фактуры повествование, где много лиц, сцен, подробностей и мыслей, и всё это как бы разливается вширь, по поверхности памяти, имея целью не столько разрешение вопросов, сколько воссоздание реальности, вопросами засевшей в сознании. Это именно «путешествие в хаос».

Время действия — переходное, смутное: поздняя зима, ранняя весна 1954. Сталина уже год как нет, но портреты еще висят, и система еще не пошатнулась, только ослабла хватка; вместо стальной руки чувствуется сверху то ли неуверенность, то ли лукавая потачка. Все дрогнуло, поползло, потекло, и все слегка помешались. Мучительна, но упряма надежда все-таки найти общий смысл в общем хаосе и развале.

Это «брожение» проникает и в армию: в романе немалое место уделено показу повседневного быта и настроений офицеров, служащих в «особом», строго засекреченном полку.

---

— И ускорят и без чего-то оставят.

— Без часов, например? — подмигнул Ращупкин, который, конечно, слышал, что Федька обменял свою новую ручную «Победу» у краснофлотца-ларечника на шесть поллитров, то есть отдал за треть цены.

— Что часы? Часы — фигня, — даже не обиделся Федька. — Последней свободы жалко.

— Чего, чего? Свободы? А какая у вас, разрешите спросить, Павлов, свобода? И на кой чёрт она вам? Что вы с ней делать собираетесь?

— А ничего, — промычал Павлов. — Свобода как раз на то, чтобы ничего не делать.

— Оригинальный взгляд. Новое в философии. Что до марксизма, то тут им и не пахнет. Но, по-моему, Курчев, в этом и здравого смысла нет.

— Нет, почему же, — поднялся на локтях Борис.

— Свобода — это свобода, товарищ подполковник. Это, знаете, как девственность. Либо она есть, либо ее нету. А если есть, то можешь вполне свободно ничего не делать. Вот я как понимаю.

— Это анархизм какой-то и вообще чёрт знает что!.. — Ращупкин хотел разозлиться, но тут же осадил себя и ухватился за конец курчевской фразы. Лучше бы уж вместо своей копеечной философии девок портили…

— А мы жениться не любим, товарищ подполковник, — бодро усмехнулся Борис.

— Можно и не жениться. Вон Залетаев буфетчицу подцепил, а не женится.

— Ну, это еще смотря как выпутается… — зевнул Федька. — А потом — в Зинке портить нечего.

— Нехорошо говорите, Павлов, — помрачнел Ращупкин. — Не по-офицерски и вообще не по-мужски. Каша у вас в голове порядочная. Посмотрим, что скажет старший по званию, — повернулся к Борису.

— А ничего, товарищ подполковник. Женитьба, сами знаете, шаг серьезный. А жениться сюда, в полк, вообще гроб с музыкой. Солдаты здешних женщин глазами обгладывают. Если меня не демобилизнете, холостым подохну.

— Холостым и взводным, — поправил Ращупкин.

— Ну и что! Переведу, то есть сублимирую половой потенциал в политико-моральный. Ать-два, левой, левой!..

— Не частить! — вставил Федька.

— Брось, — засмеялся Борис. — Да нет, товарищ подполковник… Армия не для семейной жизни. Может, вам с женой повезло, а другие офицерши, вижу, томятся. Та же Ирина Леонидовна…

— Ну, вы это… — погрозил Ращупкин, вроде бы защищая врачиху, а на самом деле соображая, с подковыркой или без сказал лейтенант про его, Ращупкина, везение с женой.

— Желторотые, — вздохнул, чувствуя, что говорит совсем не то. Если они желтороты, то какого дьявола с ними откровенничать? Нет, все так вышло оттого, что не поставил себе Константин Романович четкой и ясной задачи: чего, собственно, ему надо от этих двух нерадивых типов?! Лучше бы им выложил: так, мол, и так. Была у меня, ребята, женщина. Встречались с ней днем на одной квартире, выпивали и позволяли себе. А тут вдруг закобенилась и от ворот на сто восемьдесят.

Но не было на земле такого человека (кроме преподавательницы немецкого Клары Викторовны), которому можно было все это рассказать. Не было у Ращупкина такого друга. Кругом были только подчиненные, в Москве и в корпусе — начальники, а с соседними командирами полков он лишь соперничал и хоть не ссорился, но были они ему вовсе не близки и выкладывать им душу было бы, по меньшей мере, глупо. И, мучась от своего одиночества, сидел он у слабо нагретой печки и не знал, как ему держать себя с этими двумя липовыми лейтенантами.

— А почему на этой монтажнице не женитесь? Глядите, Курчев, прозеваете. Инженер свое ухажерство прочно поставил, на все четыре колеса, — улыбнулся комполка собственной шутке. — Девчонка красивая. Жалко, если отобьет.

— От судьбы не уйдешь, — отмахнулся Борис, вовсе не удивленный осведомленностью Ращупкина. В полку, как на футбольном поле, все видно. Командир полка не жаловал унылого инженера Забродина, а с тех пор, как тот купил «Победу», ращупкинская неприязнь еще усилилась. Личный транспорт, с одной стороны, как бы раскрепощал офицера, с другой, отвлекал от служебных обязанностей и, с третьей, заражал других лейтенантов духом приобретательства. Уже около десятка офицеров, в том числе и сквалыга Волхов, смотались в Москву на Перов рынок, где по воскресеньям записывали в очередь на автомобили.

— Кто-нибудь еще есть? — спросил Ращупкин, вспомнив спрятанную под подушку открытку с размашистым женским почерком.

— Ага, — соврал Курчев.

— Значит, в Москве женитесь?

— Если отпустите…

— Да я вас дня лишнего не задержу. Только помните — никто вас сюда не звал. Сами напросились.

— Ошибка молодости, — вздохнул Курчев.

— Хорошо, если последняя… Значит, план у вас — в аспирантуру. На шестьсот рублей в месяц? Три года. Нет, не три, в три никто не укладывается. В тридцать лет станете кандидатом наук с окладом нашего техника-лейтенанта. Так?

— Похоже.

— Когда ж жениться?

— Параллельно.

— Невеста красивая? Карточки нет? — спросил Ращупкин, будто не командовал полком, а все еще был желторотым курсантом.

— Нету, — улыбнулся Курчев. — Я не люблю, когда засматривают.

— И сюда не привезете?

— Нет, — покачал головой лейтенант.

— Он Вальки боится. Она купоросом окатить может, — подал голос Федька.

— Бросьте, Павлов, — осадил Ращупкин, все еще надеясь на серьезный разговор. — Значит, в примаки пойдете?

— Там разберусь, — отмахнулся Борис.

«Скоро Журавль смоется», — думал он.

Но чего-то Ращупкину надо было, потому что сиднем сидел и не уходил. И Курчев с нетерпением ждал возвращения преферансистов, которые повезли солдат в районный центр на кинокартину.

Действительно, как только Секачёв с Моревым ввалились в комнату, Ращупкин поднялся, пожелал Курчеву быстрого выздоровления и, сгибаясь, вышел.

— Чего заходил? — напуская сердитую важность, спросил маленький Секачёв.

— А ер его знает, — отозвался Федька.

Курчев достал из-под подушки открытку, перечел ее дважды и стал писать в тетради ответ. Но лежа писать было неудобно, выходило неразборчиво, да и что писать он толком не знал. «Еще ангиной заражу», — подумал и захлопнул тетрадь.

— Чего печку проморгал? — накинулся между тем на Павлова Морев. Затухла, мать ее и твою…

— На, разожги, — открыл Борис тумбочку и достал третий экземпляр «фурштадтского солдата». — Тьфу ты, — удивился, — тощий. Вы что, на пульку употребляли?

Не хватало многих листов.

— Давай, давай, не жмись, раз очухался, — усмехнулся Морев.

— Берешь, так на место клади! — напустился вдруг Борис на Павлова. Его разозлило, что в тумбочку лазили без спросу.

— Я назад положил, — обиделся Федька.

— Так ты, что ли? — покосился Борис на Морева.

— Дерьма не видел? Вон у меня «Звездочки» навалом. Да не расстраивайся. Кто-нибудь взял на двор сходить.

— Сволочи, — нехорошо усмехнулся Борис. — Чертите!..

15

На другой день после свидания с Сеничкиным Инга в библиотеку не пошла. Выпив знаменитого кофе, она вернулась к себе в комнату и открыла курчевскую машинку.

— Чья техника? — спросила дотошная Вава.

— Я уже отвечала тебе: технического лейтенанта, — стараясь не раздражаться, медленно выговорила Инга. Она печатала на машинке не больше пяти раз в жизни и дело у нее не слишком ладилось.

— Того, который про роль личности?..

— Именно, тетя, именно…

Престарелая родственница вздела очки и принялась штудировать это самое сочинение.

— Он не очень грамотен. Я насчитала три ошибки, — проворчала через четверть часа.

— Наверно, опечатки, — оторвалась от машинки Инга.

— Нет, именно ошибки, и не спорь. Я бы подобных личностей к аспирантуре не подпускала.

— Не волнуйся. Он туда не собирается.

— Как? — взметнулась тетка Вава. — Он похоронит себя в армии?

— Не знаю. Ему, кажется, всего двадцать шесть лет.

— Ах, ты хочешь сказать, что ему рано себя хоронить, что он не кандидат туда…

— Никуда, тетя, он не кандидат. Если тебе не очень трудно, разреши мне напечатать несколько страниц.

— Пожалуйста, пожалуйста… Я слова не вымолвлю… — обиделась Вава, но вряд ли бы замолчала, если бы за стенкой не зазвучал третий концерт Рахманинова.

— За мои за грехи заповедны… — в такт фортепьяно замурлыкала она и снова уткнулась в реферат.

«Неужели и я старой девой, старой девой, старой девой… — подумала Инга, незаметно подчиняясь материнской игре. Стучать в такт на машинке не удавалось. — Неужели и я буду тоже потом вот такая, вот такая… Господи!» — стряхивая с себя музыку, Инга встала и, глотая слезы, выбежала в переднюю. Москвошвеевская выворотка, слегка укороченная и перешитая, висела на вешалке. Инга схватила ее, но тут вспомнив, что она в домашних туфлях и за меховыми ботинками надо возвращаться назад в комнату, тут же в коридоре расхлюпалась.