Владимир Корнилов - Демобилизация

• Название: Демобилизация
• Автор: Владимир Корнилов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-239-00842-6

Роман «Демобилизация» (1971) напечатан на Западе по-русски (1976), по-немецки (1982) и в России (1990) — обширное, несколько просевшее под тяжестью фактуры повествование, где много лиц, сцен, подробностей и мыслей, и всё это как бы разливается вширь, по поверхности памяти, имея целью не столько разрешение вопросов, сколько воссоздание реальности, вопросами засевшей в сознании. Это именно «путешествие в хаос».

Время действия — переходное, смутное: поздняя зима, ранняя весна 1954. Сталина уже год как нет, но портреты еще висят, и система еще не пошатнулась, только ослабла хватка; вместо стальной руки чувствуется сверху то ли неуверенность, то ли лукавая потачка. Все дрогнуло, поползло, потекло, и все слегка помешались. Мучительна, но упряма надежда все-таки найти общий смысл в общем хаосе и развале.

Это «брожение» проникает и в армию: в романе немалое место уделено показу повседневного быта и настроений офицеров, служащих в «особом», строго засекреченном полку.

---

— Тебе бы лекции читать!..

— А что — буду! И статьи писать буду, и монографии! Все у меня, Лешенька, будет, а у тебя небо в клеточку, как говорят у нас в милиции! Эх ты, товарищ прокурора! Десять лет науку долдонишь, а ни черта не понял. Музыку заказывает тот, кто платит, а танцует меня тот, кто меня ужинает.

— Сейчас уже не то.

— Что не то? То самое. И сколько ни дуйся, приемного отца не переплюнешь. Ты у него плясать будешь, а не он у тебя.

— Отца академик съест.

— В данном случае, возможно. Но этому… — Марьяна назвала Героя… тоже не пофартит. И он — плясун и лабух. В общем не советую:

Никому не говори,
Залепи газетою,

— пропела, переделав на свой лад скабрезную частушку.

Они еще долго спорили, пока Марьянины родители не вернулись с завода и Сеничкиных не позвали к обеду. У Фирсановых доценту всегда бывало не по себе, а теперь из-за неладов с женой он вовсе был не в своей тарелке и поэтому много пил и острил, большей частью не к месту. И, чего с ним никогда не случалось, рассказал при теще и свояченице пару сомнительных анекдотов.

— Разошелся, — усмехалась Марьяна, отчасти радуясь, что заботы о пьяном муже уведут ее от разговора с матерью, ошеломленной внезапным приездом дочери и зятя.

«Нет, я здесь не нужна, да и Женька психовать будет. Поздно ты очухалась, подруга», — сказала себе.

Ей стало грустно и зябко, и хотя Лешка, даже подвыпивши, не был ей неприятен, но его нежные и деликатные пассы не смогли побороть ее одиночества и тоски.

Утром они проснулись поздно, слонялись по пустой квартире, сходили в поселковый кинотеатр, где шел трофейный фильм из собрания Геринга, и потом разгуливали по платформе, с нетерпением ожидая Бороздыку, словно он был веселым и любимым родственником.

9

— Ты что, не радуешься? — спросила Валентина, снимая синее суконное пальто с цигейковым воротником. То ли от неожиданности ее визита, то ли надеясь, что визит не слишком продлится, Курчев не помог ей раздеться и не предложил сесть. Теперь, когда она стояла перед ним в зеленой вязаной кофте, в черной юбке и красных ботинках с желтыми облезлыми каблуками, по его лицу проползла невеселая ухмылка, и девушка, не поняв ее, на всякий случай сказала:

— Воспитанный, называется! Разве так гостей встречают?

— Садись, — сказал лейтенант и сам скинул шинель. — Ремонт, видишь. Не до гостеприимства.

— Незваный гость хуже татарина? Да? — робко усмехнулась девушка, которая тоже не знала, как себя держать. Вся ее храбрость ушла на то, чтобы явиться по этому, с трудом выманенному у «летчика» Залетаева адресу. Но теперь, сидя в оклеенной газетами комнате, она, хоть и пыжилась и напускала на себя разбитной вид, все-таки отчаянно трусила.

— При чем тут татары? Я и сам, может быть, татарин, — улыбнулся Курчев. Несмотря на пестроту одежды, девушка ему нравилась. Он боялся ее и себя и надеялся как-нибудь, не оскорбив, побыстрей спровадить. Степанида сегодня отгуливала ночное дежурство и могла явиться с минуты на минуту.

— Иди врать. Какой ты татарин?! Не похож.

— А фамилия? А плешь видишь?

— Фамилия не татарская, а от курчёнка. А потом они не плешивые. У них борода плохо растет, а волосы густые. У тебя плешь от старости.

— Спасибо.

— Точно. Ты вон какой — слепой, лысый и толстый. Китель расставлять надо.

— Угу. Чего еще?

— А ничего… Плохая у тебя комната. Обстановка — людям показать совестно. Москвич, называется. Интеллигенция!

— Угу, — повторил Борис, понимая, что за руганью начинаются слезы, а за слезами жалость и нерегулируемые поступки. Девушка все еще ему нравилась и его не укололи «слепой, лысый и толстый». Но она ему нравилась не настолько, чтобы броситься на нее очертя голову, и загубить жизнь себе и ей. Он понимал, зачем она пришла. Это была последняя ее попытка, проба, что ли, чтобы не казниться потом. Инженер Забродин был красив, не лыс и не слеп, разве что не худее Курчева, но что-то было, видно, в нем не того, раз девчонка сбежала в пятницу с объекта и тайком пробралась в эту оклеенную газетами комнатенку.

— Ты извини меня. У меня клей сохнет, — соврал он и вышел в кухню поставить на газ чайник.

«Может, Степанида уже вернулась, — постучал в комнату соседки. Познакомлю их и живо намахает Вальку».

— Извини, — повторил, возвращаясь в комнату и отодвигая к стене стол, чтобы было где развернуть обои.

— Дай помогу, — сказала девушка.

— Измажешься.

— А ты гимнастерку дай, — и, не дожидаясь помощи лейтенанта, сама откинула крышку чемодана, вытащила из-под толстовских томиков хлопчатобумажную гимнастерку и отцепила от нее почерневшие серебряные погоны с вовсе черными скрещенными пушками.

— Отвернись.

— Нет, — зевнул Курчев, следя с интересом за ней и думая, что теперь ее даже с помощью соседки отсюда не выкурить.

— Ну и смотри на здоровье, — покраснела девушка, расстегнула и сняла кофту. С открытыми руками и плечами она не выглядела такой худой, и грудь, прикрытая новой голубой комбинацией, казалась крепче и больше.

— Ничего, впечатляет, — улыбнулся лейтенант.

— Ты старый, — девушка всунула голову в гимнастерку. — Коротко. Брюки возьму, — сказала, оглядывая свою черную длинную юбку, лишь наполовину спрятанную под хлопчатобумажным хаки.

— Халат возить надо, — не выдержал Курчев и пошел за чайником.

Девушка, не снимая красных ботинок, натянула бриджи, потом сняла юбку и повесила вместе с кофтой в шкаф. Бриджи были ей широки и она, заправив в них гимнастерку, перепоясалась узким брючным ремнем.

— Чем не Швейк? — подмигнула вернувшемуся лейтенанту.

— Английский новобранец. — В бриджах и гимнастерке молоденькая монтажница нравилась ему куда больше.

«Влип ты, парень», — сказал себе.

Девушка работала легко и быстро, прихлопывая узкие белые полосы обоев к стене, продевая их под электрическую проводку и выстригая.

— Ничего, а? — спросила, когда первая стена от двери до окна была готова. — Только белыми зря. Вот те, с полоской, — кивнула на рулоны, сложенные на шкафу, — лучше были.

— Темно здесь, — сказал лейтенант.

— Ничего не темно. Тюлевые повесишь, снаружи не видно, а свету не мешает.

«Совсем влип», — снова подумал Борис. Ему нравилось, как она работает, споро и весело. Он не успевал на полу намазывать полосы.

— Сдвигай мебель. Здесь короткие надо, — сказала девушка и присела на корточки, проклеивая между окон и за трубами парового отопления. Штаны на ней пузырились, но все равно она была стройная и ладная, и оттого, что они работали вместе, стала ему ближе.

— Вторая готова! — крикнула девушка, подражая артиллерийским командам.

— Шальная, — сказал, отодвигая шкаф к двери.

— А что — не доволен?

— Мне-то что? А вот Севка обрадуется. Севка был унылый инженер Забродин.

— Высохнет — газету видно будет, — задумчиво поглядела девушка на оклеенную стену, не отвечая на вопрос.

«Поссорились, что ли?» — решил Курчев.

На третьей стене не было ни проводов, ни труб, у четвертой добрую треть занимала дверь и, работая почти молча, лейтенант и девушка быстро управлялись с обклейкой.

— Устала? — спросил он, когда она, откинув локтем выбившуюся из-под заколки прядь, спрыгнула с табурета.

— Нет. Потолок будешь?

— Надо бы, — поглядел он на пожелтевшую бумагу и выпиравшую темную продольную балку. Но на его ручных часах уже было начало десятого.

— Уйду, не бойся, — сказала девушка и развернула на полу следующий рулон.

— А мне-то что?

— Стола, жалко, второго нет, а с табуретки низко, — сказала девушка. В сенях у вас скамья. Принеси.

Он, недоумевая, принес скамейку, и монтажница, сдвинув стол к дверям и уложив скамью одним концом на стол, другим на подоконник, стала, слегка покачиваясь, как гимнастка по канату, ходить по скамье, прихлопывая узкие полосы бумаги к потолку и балке.

— Прямо как в цирке, — усмехнулся лейтенант.

— А тебе что, ученую надо?

— Не рухни, — сказал, передвигая стол и перенося конец скамьи на другой подоконник.

— Вот и вся любовь, — девушка спрыгнула на пол и поклонилась лейтенанту, впрямь как канатная плясунья.

— Сколько с меня? — улыбнулся он.

— С нищих не берем. А эти не нужны? — Она показала на рулоны, свернувшиеся на верху шкафа. — У Севки поклею.

— Бери, конечно.

— Обрадовался, — посмотрела на него девушка. — Отвернись.

Он послушно отвернулся, чувствуя, что сам себе противен, и толком не зная, что ему делать.

— Спасибо. — Это слово он последние два дня повторял на каждом шагу кстати и не кстати.

— Можешь, — сказала девушка. — Мыло дай и воды. Хоть над банкой польешь, а то там соседи.