Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

• Название: Актеры шахматной сцены
• Автор: Виктор Васильев
• Издательство: Физкультура и спорт
• Жанр: Спорт
• Год: 1986

Книга писателя и журналиста Виктора Васильева раскрывает широкую панораму шахматной жизни послевоенной эпохи. Своих героев – выдающихся гроссмейстеров и мастеров – автор видит как своеобразных актеров, играющих свои неповторимые роли в турнирах и матчах. Включив в книгу произведения разных жанров – очерки, эссе, документальную повесть, автор подводит итог своей почти 40-летней работы в качестве шахматного литератора и репортера.

^{(От издательства)}

---

В книге «Когда оживают фигуры» Таль говорит:

«Оглядываясь назад, прихожу к выводу, что турнир в Монреале был самым интересным за последние годы. И говорю это вовсе не потому, что вместе с Карповым занял верхнюю строку таблицы. Просто давно не играл в столь сильном турнире, где не надо никуда отбираться! А если так, то можно сражаться раскованно, без оглядки на результат».

Играть раскованно, без оглядки Таль мог теперь уже только в обычных, не в отборочных состязаниях. Отбор – это значит, имея в виду стиль прежнего Таля, надо исполнять сложнейшие трюки на проволоке без страховки. Этого нервы зрелого Таля уже не выдерживали…

Можно ли укорять нашего героя в вероотступничестве? Можно ли осуждать его за то, что он привел свой подход к шахматной борьбе в соответствие со своими спортивными возможностями?

У него не было иного выхода. А в душе, несмотря на то, что жизнь научила Таля охотно идти на длительное позиционное маневрирование, кропотливо, изобретательно защищаться, действовать в духе позиции – словом, сделала его респектабельным солидным гроссмейстером, в душе он остался прежним, но уже затаенным еретиком, для которого логика борьбы все-таки оставалась выше логики позиции.

В 1975 году, то есть спустя два года после своих пяти триумфальных турнирных побед, не омраченных ни одним проигрышем, Таль в физико-математическом журнале «Квант» сделал прелюбопытнейшее признание:

«Для одних шахматная красота – триумф логики. Прекрасная партия, по их мнению, – это великолепное классическое здание с безупречными пропорциями, в котором каждый элемент, каждый кирпичик стоит на своем месте. И хотя мне тоже часто «приходилось» выигрывать чисто позиционные партии, меня больше влечет триумф алогичности, иррациональности, абсурда: на доске ведется яростная борьба, подчиненная какой-то идее, борьба за то, чтобы осуществить некий план, а исход борьбы решает невинная пешечка, которая не имеет ничего общего с главным мотивом драмы. Выражаясь математическим языком, мне больше нравится, когда в шахматах катет оказывается длиннее гипотенузы». (Вспомним: дважды два – пять!)

Помимо всего прочего, мы не можем укорять Таля еще и потому, что сильнейшие шахматисты нашего времени «освоили» ведь не только его как уникальную творческую личность, но и его подход к борьбе, его способы достижения победы, его бездонную веру в неисчерпаемые атакующие возможности шахмат. Борясь с соперниками, Талю приходилось теперь бороться и против себя.

Приведя слова Таля: «Многие жертвы вообще не нуждаются в конкретном расчете. Достаточно взгляда на возникающую позицию, чтобы убедиться в том, что жертва правильна», Панов писал: «Под этими словами охотно подписались бы и Чигорин и Алехин».

Не побоюсь высказать уверенность в том, что под этими словами охотно подписались бы многие современные гроссмейстеры и мастера.

Поверим Ботвиннику

Говоря о влиянии Таля на развитие современных шахмат, вспомним, что он ворвался в шахматный мир в разгар тяжелой многолетней борьбы между двумя великими представителями классического стиля – Михаилом Ботвинником и Василием Смысловым. Это была эра шахматного классицизма – мудрая, величественная, строгая, рациональная, уверенная в своей непогрешимости. Таль непочтительным ветром ворвался в храм шахматного искусства и пронесся по его тихим залам, озорно хлопая дверьми.

Бунтарская игра Таля с его интуитивной верой в то, что почти любая позиция таит в себе не исчерпанные ресурсы борьбы, его умение резко повышать атакующий потенциал фигур и пешек, его бесстрашие, всегдашняя готовность в погоне за инициативой пойти на риск, даже ценой ухудшения позиции – все это если и не нарушало основные законы шахматной борьбы, то, во всяком случае, допускало более свободное, вольное их толкование.

Под влиянием Таля многие из тех, кто ранее слепо подчинялся букве шахматного Закона, отныне стали отдавать предпочтение его духу. Это было торжеством творческого начала. Более гибкого, менее ортодоксального и, в конечном итоге, более глубокого, более современного подхода к решению шахматных проблем.

Таль в шахматах, несмотря на вынужденную реконструкцию стиля и внешнюю почтенность новой манеры игры, в душе был и остался флибустьером, искателем приключений. Его игра утоляла у миллионов любителей шахмат жажду романтики, звала к неизвестному, загадочному. Это так много! Поэтому не будем предъявлять к Талю тех требований, которые он заведомо не будет, не захочет и не сможет выполнить. Тем более что надо еще ответить на вопрос: а имеем ли мы право предъявлять такие требования?

Помню, когда Таль стал в двадцать четыре года чемпионом мира, я, как, наверное, и многие другие, считал, что это надолго. Увы, все те, кто так думал, не учли одного: Таль был мастак таскать яблоки из чужого сада, но ходить с трещоткой вокруг своих владений? Нет, это скучное занятие было не для него.

Когда Таль с таким конфузом проиграл матч-реванш, я, как и многие болельщики, был ошеломлен, даже обижен – за Таля и на Таля. Теперь, спокойно оглядываясь на события многолетней давности, я думаю о том, как это было несправедливо и просто глупо – требовать от Таля, чтобы, взойдя на чемпионский трон, он изменил свой характер, набрался вдруг благоразумия, стал предусмотрителен, расчетлив. Да, он стал практичен, даже осторожен, – но тогда, когда иначе держаться на плаву уже не мог.

Природа, создавая Таля, готовила его только на роль лидера оппозиции, и ни на какую другую роль он не годился. Если бы Таль в молодости был благоразумен, практичен, дальновиден, он, скорее всего, не стал бы чемпионом мира. Не оттого ли Таль и стремительно обошел опешивших от неожиданности Смыслова, Кереса, Петросяна, Спасского, Геллера, Бронштейна и других наших гроссмейстеров, что действовал азартно, неблагоразумно, нерасчетливо, но всегда – смело?!

Таля корили за то, что в матч-реванше он слишком уж переходил грань дозволенного, слишком уж нарушал логику позиции и был за это безжалостно наказан. Все это так, но если бы Таль в первом матче играл по позиции, второго матча, скорее всего, не было бы вообще.

Таля корили за то, что он не заботится о своем здоровье. Но играть так, как играет Таль, – отважно, рискованно, жертвуя одну, а то и несколько фигур, увлекаясь своими замыслами, испытывая наслаждение от стремительной атаки, – и в то же самое время бегать трусцой, замеряя пульс?

Трагический парадокс заключается в том, что стиль Таля, предельно острый, заставляющий нерасчетливо растрачивать нервную энергию огромными дозами в каждой партии, требует невиданного здоровья, физической и психической выносливости и в то же самое время предполагает характер, среди добродетелей которого вряд ли значатся заботливость о себе, своем здоровье, уважение к строгому жизненному укладу вообще.

Да, жаль, что Таль пренебрежительно относился и относится к своему здоровью, его в этом смысле нельзя считать достойным подражания образцом. Но разве не прекрасно, что в самые трудные периоды его жизни Таль никогда не озлоблялся, не интриговал, не терял своей всегдашней общительности, жизнерадостности? Разве не прекрасно, что, перенеся три тяжелейшие операции, Таль никогда не ныл, не жаловался на свои недуги, оставаясь таким же мужественным и сохраняя оптимизм и чувство юмора до, после операции и даже чуть ли не во время самой операции?

Да, да, было такое. Как писал Сало Флор, «в момент, когда Михаил Таль на операционном столе засыпал под действием наркоза, он услышал вопрос одного из ассистентов:

– Больной, скажите, пожалуйста, как закончится матч Ботвинник – Петросян?

– Сейчас не знаю, останусь жив – попробую ответить, – заявил Таль».

Примеров талевского юмора известно множество. Во время финального матча претендентов Карпов – Корчной 1974 года в пресс-центре к Талю, анализировавшему одну из партий, обратился гроссмейстер по жгуче важному вопросу:

– Миша, что я могу сказать сегодня по телевидению?

Это был неосторожный вопрос, и ответная реплика Таля последовала мгновенно:

– Скажите, пусть слушают радио! Там сегодня выступаю я…

Когда на лекции в Центральном шахматном клубе Таля спросили, каков у него счет личных встреч со Спасским (тогда было 2:9), Таль ответил:

– Я помню только счет своих побед над Спасским!

После матча с Полугаевским Таль заявил: «Я теперь полуталь!»

Таль, повторяю, не терял чувства юмора в самых плачевных ситуациях. Частые вызовы врачей во время приступов способствовали появлению нелепых слухов. Дошло до того, что один из болельщиков всерьез спросил Таля: «Скажите, Миша, это правда, что вы морфинист?» «Что вы – я чигоринец!» – последовал молниеносный ответ…

Не будем в обиде на Таля за то, что ему не хватило характера и он не усидел на шахматном троне. Куда важнее, что Таль омолодил древнюю игру. Куда важнее, что Таль с его необычным подходом к шахматной борьбе задал своим современникам загадку, решение которой позволило многим шахматистам преодолеть рабски почтительное отношение к своду шахматных законов, ощутить творческую раскованность, освободиться от цепкого влияния рутины, стереотипного мышления.