Феликс Пальма - Карта времени

• Название: Карта времени
• Автор: Феликс Пальма
• Издательство: Астрель: CORPUS
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-38192-8

Роман испанского писателя Феликса Пальмы «Карта времени» можно назвать историческим, приключенческим или научно-фантастическим — и любое из этих определений будет верным. Действие происходит в Лондоне конца XIX века, в эпоху, когда важнейшие научные открытия заставляют людей поверить, что они способны достичь невозможного — скажем, путешествовать во времени. Кто-то желал посетить будущее, а кто-то, наоборот, — побывать в прошлом, и не только побывать, но и изменить его. Но можно ли изменить прошлое? Можно ли переписать Историю? Над этими вопросами приходится задуматься писателю Г.-Дж. Уэллсу, когда он попадает в совершенно невероятную ситуацию, достойную сюжетов его собственных фантастических сочинений.

Роман «Карта времени», удостоенный в Испании премии «Атенео де Севилья», уже вышел в США, Англии, Японии, Франции, Австралии, Норвегии, Италии и других странах. В Германии по итогам читательского голосования он занял второе место в списке лучших книг 2010 года.

---

— По крайней мере, можно точно сказать, что эти кошмарные события превратили Уайтчепел в на редкость плохое место для ночных прогулок, кузен, — произнес Чарльз, внезапно приняв озабоченный вид. Он перегнулся через стол и смотрел Эндрю прямо в глаза. — Особенно в компании проститутки.

Эндрю не сумел скрыть изумления.

— Ты знаешь? — проговорил он.

Его кузен усмехнулся.

— Слуги много болтают, Эндрю. Если, прохаживаясь по своему шикарному особняку, услышишь смех, доносящийся из-под пола, знай: это обсуждают твои интимные секреты. — Чарльз многозначительно потопал ногой по ковру.

Эндрю вздохнул. Кузен не случайно оставил на столе газету. Скорее всего, он вовсе не спал. Чарльз затеял очередную игру. Предвкушая торжество, он наверняка прятался за одной из многочисленных ширм, украшавших столовую, и поджидал, пока его гость проглотит наживку, что тот благополучно и проделал.

— Чарльз, отец ничего не должен знать! — взмолился Эндрю.

— Не беспокойся, братец. Я представляю, что тогда начнется. Но скажи, ты влюблен в эту девушку или просто развлекаешься?

Эндрю хранил молчание. А что он мог сказать?

— Не хочешь — не отвечай, — смиренно заключил Чарльз. — Боюсь, мне в обоих случаях будет трудно тебя понять. Остается уповать на то, что ты знаешь, что делаешь.

Эндрю, несомненно, сам не мог разобраться в том, что делает, но не мог и остановиться. Каждую ночь он, словно мотылек, спешил в Миллерс-корт, в тесную, убогую каморку, к жаркому, опасному пламени, разожженному Мэри Келли. Они предавались любви до рассвета, не в силах насытиться, словно в их жилы проник яд и они не знали, сколько им осталось жить, словно за стенами их убежища свирепствовала чума. Но, прежде чем без оглядки бросаться в пучину страсти, надлежало оставить на столе горсть монет для Джо, незадачливого супруга Мэри, о котором переодетый простолюдином Эндрю, шагая домой по грязным улочкам Уайтчепела, старался не думать. В общем и целом это были приятные прогулки, несмотря на то что на пути то и дело попадались товарки его возлюбленной, изможденная пехота необъявленной войны, и угрюмый люд, только что поднявшийся с постелей, чтобы, подобно диким зверям, бороться за выживание во враждебном мире; со временем Харрингтон стал находить в этих существах известное очарование, как в диковинных экзотических цветах. В нем росла уверенность, что настоящая, простая и понятная жизнь протекает не в устеленных дорогими коврами владениях богачей, а на этих улицах.

Порой Эндрю приходилось нахлобучивать шапку по самые брови, чтобы не быть узнанным компанией молодых джентльменов, вздумавших наведаться в опасный квартал. Они приезжали в шикарных экипажах и передвигались по улицам стаями, чванливые и надменные, словно завоеватели, в поисках какого-нибудь дешевого борделя, в стенах которого можно было безнаказанно воплотить самые низменные желания и дать волю отвратительным инстинктам, ибо, как Эндрю не раз приходилось слышать в курительных комнатах Вест-Энда, со шлюхами из Уайтчепела можно было творить все, что только позволяли воображение и деньги. При виде этих заносчивых молодых самцов Харрингтона посещало странное чувство, будто Уайтчепел — его территория, которую он призван охранять от чужаков. Однако пресечь вторжение варваров было не в его силах, оставалось лишь смириться и искать забвения в поцелуях любимой, которая с каждым днем становилась все прекрасней, словно новые чувства постепенно возвращали ей украденную жизнью прелесть. И все же в каждом раю затаился змей, и на губах Эндрю Харрингтона все чаще оставался привкус горечи. Его запретной любви не было места за пределами Уайтчепела, ей суждено было оставаться пленницей квартала, призрачной и безнадежной. И пока толпа на улице требовала расправы над сапожником-иудеем по прозвищу Кожаный Фартук, Эндрю спасался от гнева и страха в объятиях Мэри, гадая, отчего она так спокойна: то ли предпочитает наслаждаться ароматом розы, не обращая внимания на колючие шипы, то ли твердо знает, что станет бороться за свое обреченное чувство, даже если для этого придется перевернуть вселенную. Но если так, хватит ли ему самому веры и решимости, чтобы выйти на поле заранее проигранного сражения? Сколько Эндрю ни старался, ему не удавалось представить Мэри среди утонченных леди его круга, смыслом жизни которых было исправно рожать детей и развлекать гостей мужа бренчанием на фортепиано. Справится ли она с этой ролью, сможет ли пережить ледяной прием, который, несомненно, окажет ей общество, или погибнет, словно экзотический цветок за стенами оранжереи?

Чтобы развеяться, Эндрю начал читать газеты, но и они трубили на весь свет об убийствах проституток в Ист-Энде. Как-то утром, просматривая за завтраком очередной номер, он узнал о письме, присланном таинственным преступником в Центральное новостное агентство, в котором тот заверял читателей, что и впредь намерен испытывать свой славный острый нож на телах уайтчепелских девок. Под письмом, написанным ярко-красными чернилами, стояла подпись «Джек Потрошитель», и это прозвище показалось всем куда более выразительным и жутким, чем пресное «убийца из Уайтчепела», до сих пор бывшее в ходу у газетчиков. Новое имя, вызывавшее в памяти мучителя женщин Легконогого Джека из дешевых бульварных романов, с легкой руки репортеров разлетелось по всему городу, и можно было подумать, что жители злосчастного квартала находят тот факт, что по их улицам бродит душегуб с остро отточенным ножом, чем-то вроде знака отличия и чуть ли не повода для гордости. Вскоре после публикации зловещего письма Скотленд-Ярд наводнили схожие послания — в них предполагаемый убийца издевался над полицией, хвалился своими злодеяниями и обещал новые жертвы, из чего Эндрю понял, что в Англии хватает людей, находящих удовольствие в том, чтобы приписывать себе чужие преступления, безумцев с отравленными душами, садистов, чьи болезненные наклонности, к счастью, никогда не воплотятся в жизнь. Авторы анонимных записок не только мешали расследованию, но и, сами того не желая, превращали дикаря с Хэнбери-стрит в мифическое чудовище, воплощение самых древних и навязчивых человеческих страхов. Не исключено, что стремительное размножение мнимых душегубов заставляло настоящего преступника наносить новые удары: в ночь на тридцатое сентября на заднем дворе на Датфилд-Ярд была убита Элизабет Страйд, та самая шведка, что когда-то помогла Эндрю разыскать Мэри Келли, а спустя всего час Потрошитель расправился на Митр-сквер с Кэтрин Эддоуз; в ее случае он не ограничился маткой, заодно вырезав у своей жертвы почку и еще кучу внутренностей, а напоследок отсек ей нос.

Сентябрь сменился холодным октябрем, который разочарованные в Скотленд-Ярде и брошенные на произвол судьбы обитатели Уайтчепела встретили с глухим смирением. В глазах проституток читалось бессилие и странная покорность жестокому року. Жизнь превратилась в бесконечное томительное ожидание, и Эндрю оставалось лишь крепче прижимать к себе Мэри и нежно шептать ей на ушко, что бояться нечего, что неуловимый Джек Потрошитель, каждую ночь обходивший свои охотничьи угодья, не доберется до их мирного убежища. Но такие утешения мало чего стоили, и Мэри стала прятать в Миллерс-корт своих перепуганных подруг, что неизменно становилось причиной ожесточенных ссор с Джо, во время одной из которых он разбил единственное окно их комнатушки. В тот же вечер Харрингтон дал своей подруге денег, чтобы заделать дыру, через которую в скромное жилище проникали острые лезвия холода. Однако Мэри оставила банкноты на столе и послушно легла в постель. Но на этот раз она предлагала любовнику лишь тело; душу Мэри сковал холод, взгляд был полон отчаянной мольбы спасти, забрать ее из этого страшного места, пока еще не слишком поздно.

Эндрю оставалось лишь неумело делать вид, будто он не замечает этих отчаянных взглядов, ибо отнюдь не чувствовал себя в силах перевернуть вселенную, или, иными словами, во всем признаться отцу. И словно укоряя его за трусость, Мэри снова стала бродить по улицам в поисках клиентов и все чаще засиживалась вечерами в «Британии», где ее приятельницы хором проклинали бессилие полиции и могущество бессердечного монстра, который в очередной раз посмеялся над своими беззащитными жертвами, прислав председателю Уайтчепелского комитета общественной бдительности социалисту Джорджу Ласку человеческую почку. Но Эндрю и сам жестоко корил себя за слабоволие, когда поздно ночью Мэри появлялась на пороге каморки мертвецки пьяной. Тогда он подхватывал ее на руки, прежде чем она успевала рухнуть и заснуть, словно собака у очага, и нес к кровати, благодаря Бога за то, что в этот раз его любимой не повстречался монстр с ножом. Убийца не наносил нового удара вот уже несколько недель, квартал патрулировали восемьдесят полицейских, но Харрингтон знал: вечно так продолжаться не может и только ему по силам уберечь Мэри от беды. Каждую ночь, пока его возлюбленная металась в алкогольном бреду, сплетая нити кровавых кошмаров, Эндрю давал себе слово, что завтра же поговорит с отцом, однако наутро подходил к дверям отцовского кабинета и тут же отступал в нерешительности. А вечером, поникший и пристыженный и все чаще навеселе, возвращался в Миллерс-корт, чтобы в который раз увидеть немой упрек в глазах Мэри Келли. Харрингтон часто вспоминал громкие слова, какими пытался завлечь Мэри в первые дни их знакомства: что он искал ее все эти восемнадцать лет, нет, пятьдесят, сто, целую вечность; что он искал ее и в прошлой жизни, в каждом из своих воплощений, что их душам суждено вечно встречаться в лабиринтах времени, и прочие романтические бредни, которые теперь должны были казаться ей пустой болтовней избалованного богача, вздумавшего предпринять увеселительную экскурсию в мир нищих и обездоленных. «Где твоя любовь, Эндрю?» — спрашивал ее взгляд испуганной газели, когда она в очередной раз отправлялась в «Британию», чтобы вернуться за полночь, едва держась на ногах.