Эрнесто Сабато - Аваддон-Губитель

• Название: Аваддон-Губитель
• Автор: Эрнесто Сабато
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-8291-0106-8

Роман «Аваддон-Губитель» — последнее художественное произведение Эрнесто Сабато (1911—2011), одного из крупнейших аргентинских писателей, — завершает трилогию, начатую повестью «Туннель» и продолженную романом «О героях и могилах». Роман поражает богатством содержания, вобравшего огромный жизненный опыт писателя, его размышления о судьбах Аргентины и всего человечества в плане извечной проблемы Добра и Зла.

---

Моросил дождик, и заметно холодало.

— Чудесное местечко для того, чтобы молодой человек покончил жизнь самоубийством, — вдруг произнес С. тихо, словно говоря с самим собой.

Сильвия удивленно взглянула на него.

— Не тревожься, глупенькая, — сказал он с грустной усмешкой. — Молодой человек в романе, один из тех, кто ищет абсолют, а находит только грязь.

Она что-то пробормотала.

— Что ты говоришь?

Что его преследует идея самоубийства, сказала девушка. Он, наверно, думает о Кастеле, о Мартине.

 Да, это так.

— Но в конце концов они же не убивают себя, — прибавил он.

— Почему?

 — Не знаю. Романисту неизвестны побуждения его персонажей. У меня было твердое намерение привести Мартина к самоубийству. А видишь, что получилось.

 — Может быть, потому, что в душе вы это не одобряете.

Казалось, он согласился, но без уверенности.

— И этот персонаж… — начала было Сильвия, но запнулась.

— Что ты хотела сказать?

— Ничего.

— Да нет же, говори.

— Молодой человек, это место. Вы хотите написать?

Он ответил не сразу. Подняв несколько камешков, выложил на земле букву «Р».

— Не знаю. В данный момент я ничего, ровно ничего не знаю. Да, может быть, я буду писать о таком молодом человеке, который когда-нибудь придет сюда, чтобы покончить с собой. Но, конечно, это еще вопрос… — Он не закончил фразу. Поднялся, сказал: «Пошли», и проводил ее до станции метро Бельграно.

— Дальше проводить тебя не могу.

— Я вас еще увижу?

— Не знаю, Сильвия. Мне очень худо. Извини.

Предупреждение

Он собрался начать, уже заправил лист бумаги в машинку, но почему-то медлил, и взгляд его бесцельно блуждал по комнате. Потом остановился на машинке. «Olivetti», — с нежностью подумал он. Наконец он как будто решился и написал: «Не будем забывать советов Фернандо». В это время принесли почту. Он бегло взглянул на конверты и все же решился открыть один — большой, из США, с работой Лилии Страут о Зле в «Героях и могилах». Эпиграф из Библии (Сирах 3,21) гласил: «Чрез меру трудного для тебя не ищи, и что выше сил твоих, того не испытывай». Он задумался. Потом вынул лист из машинки.

Интервью

— Вы удовлетворены тем, что написали?

— Я не настолько туп.

— Кто он — Эрнесто Сабато?

— Мои книги были попыткой ответить на этот вопрос. Я не собираюсь заставлять вас их читать, но, коль хотите узнать ответ, вам придется это сделать.

— Можете ли вы сообщить нам что-нибудь о том, что пишете в настоящее время?

— Пишу роман.

— Название уже есть?

— Обычно оно у меня появляется в конце работы над книгой. А пока колеблюсь. Возможно, «Ангел тьмы» или «Аваддон-Губитель».

— Довольно мрачные оба, черт возьми.

— Да уж.

— Мне бы очень хотелось услышать ваши ответы на ряд вопросов. Что вы думаете о латиноамериканском буме? Считаете ли вы, что писатель должен быть ангажирован? Какие советы дадите вы начинающему писателю? В какое время дня вы пишете? Предпочитаете ли солнечные дни или пасмурные? Отождествляете ли себя со своими персонажами? Описываете ли собственные переживания или их сочиняете? Что вы думаете о Борхесе? Должен ли художник быть абсолютно свободен? Есть ли польза от конгрессов писателей? Как бы вы определили свой стиль? Что вы думаете об авангарде?

— Знаете, друг мой, не будем заниматься глупостями и раз навсегда скажем правду. Но именно — всю правду. Я хочу сказать, поговорим о храмах и борделях, о надеждах и концлагерях.

Во всяком случае, я не настроен шутить потому, что должен умереть.

Тот, кто бессмертен, может себе позволить роскошь продолжать молоть чепуху.

Я же не могу, дни мои сочтены (и впрямь, дружище журналист, скажите, положа руку на сердце, у кого из людей дни не сочтены)

и я хочу подвести итог,

чтобы посмотреть, что останется от всего этого

(яблоки мандрагоры или бумагомаратели)

и правда ли, что боги сильнее,

чем черви,

которые вскоре будут жиреть на моих останках.

Я не знаю, я ничего не знаю (зачем вас обманывать),

я не так кичлив и не так глуп,

чтобы провозглашать превосходство червей.

 (Оставим это для доморощенных атеистов.)

Признаюсь вам, сюжет меня волнует,

ибо гроб,

и катафалк,

и прочие гротескные причиндалы смерти —

это наглядное свидетельство нашей бренности.

Но как знать, как знать, сеньор журналист…

Возможно, боги не снизойдут, не унизятся

до столь грубой демагогии,

чтобы стать для нас ясными и понятными,

и встретят нас зловещими зрелищами,

когда будет произнесено последнее слово

и наше одинокое тело

навек будет предоставлено самому себе

(но, заметьте, предоставлено всерьез, а не так, понарошку, несовершенно и в итоге без толку, как бывает в жизни)

и будет ждать

атаки бесчисленных

червей.

Так поговорим же без страха,

но также без претензий;

поговорим запросто,

с известной долей юмора,

чтобы он скрасил понятную патетику темы.

Поговорим обо всем понемногу.

Я имею в виду

об этих проблематичных богах

и бесспорных червях,

об изменяющихся лицах людей.

Не так уж много я знаю об этих любопытных проблемах,

но что я знаю, то знаю твердо,

ибо это мой собственный опыт,

а не истории, вычитанные в книгах,

и я могу говорить о любви или о страхе

как святой о своих экстазах

или цирковой фокусник (в домашнем кругу, среди надежных людей)

о своих трюках.

Ничего другого не ждите

и не критикуйте меня потом, не будьте зловредными, черт возьми.

И мелочными.

Предупреждаю, будьте поскромней,

ведь вы тоже предназначены (траляля, траляля, траляля)

кормить вышеупомянутых червей.

Так что за исключением безумцев и невидимых богов

(быть может, несуществующих)

все прочие поступят разумно, слушая меня пусть не с почтением,

но хотя бы со снисхождением.

— Многие читатели недоумевают, сеньор Сабато, как это получилось, что вы посвятили себя физико-математическим наукам.

— Объяснить это проще простого. Кажется, я вам уже рассказывал, что в 1935 году бежал от сборища сталинистов в Брюсселе — бежал без денег, без документов. Кое-какую помощь мне оказал Гильермо Этчебере, он был троцкист, и некоторое время я мог ночевать в мансарде Ecole Normale Supérieure, rue d'Ulm. Вспоминаю, как будто это было сегодня. Большая кровать, но центрального отопления там не было, я влезал через окно в десять часов вечера и ложился на двуспальную кровать консьержа, славного человека, но зима была жестокая, отопления нет, так что укрывались мы многими слоями газеты «Юманите», и каждый раз как повернешься, раздавался шорох газет (я и сейчас его слышу). Я пребывал в большом смятении и не раз, бродя по берегу Сены, думал о самоубийстве, но вы не поверите, мне было жаль беднягу Лермана, консьержа эльзасца, дававшего мне несколько франков на сандвич и кофе с молоком, — понимаете, это был полный крах, и так я перебивался, пока не стало невтерпеж, и тогда с большими предосторожностями я украл в библиотеке Жибера трактат Бореля[217], трактат по математическому анализу, и когда, сидя в каком-то кафе, начал его изучать, — снаружи было холодно, а я пил горячий кофе, — я задумался о тех, кто говорит,

что этот пестрый рынок, в котором мы живем,

образован из единой субстанции,

претворяющейся в деревья, в преступников, в горы

с намерением скопировать некий окаменевший

музей идей.

Уверяют

(древние путешественники, исследователи пирамид, люди, видевшие это во сне, некоторые мистагоги[218]), что это некое потрясающее собрание недвижимых, статичных объектов: бессмертные деревья,

окаменевшие тигры,

наряду с треугольниками и параллелепипедами.

А также идеальный человек,

состоящий из кристаллов вечности,

на которого напрасно тщится походить

(детский рисунок)

кучка частиц вселенной,

что прежде были солью, водой, лягушкой,

огнем и облаком,

экскрементами быка и коня,

сгнившими внутренностями на поле битвы.

Так что (продолжают объяснять эти путешественники, хотя теперь уже с тончайшей иронией во взоре) из этой нечистой смеси

грязи, земли и объедков,

очищая ее водой и солью,

любовно оберегая

от презрительной и саркастической власти

могучих земных сил

(молния, ураган, разъяренное море, проказа),

создается грубое подобие

хрустального человека.

Но хотя он растет, преуспевает (дела у него идут неплохо, ха-ха!),

он вдруг начинает колебаться,

делает отчаянные усилия