Эрнесто Сабато - Аваддон-Губитель

• Название: Аваддон-Губитель
• Автор: Эрнесто Сабато
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-8291-0106-8

Роман «Аваддон-Губитель» — последнее художественное произведение Эрнесто Сабато (1911—2011), одного из крупнейших аргентинских писателей, — завершает трилогию, начатую повестью «Туннель» и продолженную романом «О героях и могилах». Роман поражает богатством содержания, вобравшего огромный жизненный опыт писателя, его размышления о судьбах Аргентины и всего человечества в плане извечной проблемы Добра и Зла.

---

Позвольте мне пока о них умолчать. Вернусь в грязное парижское кафе, к моменту, когда Р. напомнил мне имя Соледад. Я вам уже говорил, что мне пришлось сесть, чтобы успокоиться. Немного придя в себя, я поднялся и ушел. Холодный воздух постепенно прояснил мой мозг, и, когда я пришел в свою комнату на улице Дю-Соммерар, я хотя бы не шатался.

Я думал, что встреча не повторится. Я не знал, что она не только повторится, но что возвращение этого субъекта будет решающим в моей жизни.

Я ни словом не обмолвился М. об этом явлении, и теперь думаю, что это было естественно. Но странным кажется мне то, что и в последующие годы я не только не рассказал ей об этой встрече, но и о тех, что происходили в моем отрочестве и потом, уже совсем недавно. Пожалуй, причина в том, что М. больше всех страдала из-за рокового влияния этого типа на меня. Достаточно сказать, что именно он заставил меня бросить науку, — поступок почти для всех неожиданный, о котором мне пришлось давать бесчисленные, бесконечные (и бесполезные) объяснения. Я всем говорил, что в моей книге «Люди и механизмы» дано самое полное духовное и философское объяснение этого поступка. Но также тысячу раз повторял, что человек есть нечто необъяснимое и что, во всяком случае, его тайны надо исследовать не по его рассуждениям, но по его снам и бредам. Этот вторгшийся в мою жизнь человек также заставил меня сочинять, и под его зловредным влиянием я начал тогда же, в 1938 году, в Париже, писать «Немой источник». Потом он каким-то образом сделался протагонистом «Мемуаров незнакомца», которые мне не удались и не были опубликованы; позже в виде театральной пьесы они тоже не имели успеха. Но то ли потому, что он там появился преображенным (в этих сочинениях я называл его Патрисио Дугган), или же потому, что обстоятельства, там представленные, отличались от реальных, или же черты Патрисио не вполне совпадали с его обликом, — он продолжал на меня давить, как мне казалось, с удвоенной злобой, и в последние годы стал совершенно невыносим. Так он превратился в Патрисио этого романа, в персонажа, который, с ходом времени, все больше мне напоминает мираж в пустыне, одно из тех желанных видений, которые, едва появившись, удаляются от жаждущего. (Хотя в этом случае речь идет скорее об оазисе наоборот.) И чем больше я — из страха или из чего другого — изгонял его образ, тем больше это чувствовала М., вплоть до того, что он несколько раз являлся ей в снах. В таких случаях я испытывал искушение рассказать ей о его существовании и вмешательстве в мою жизнь, но всякий раз это кончалось ничем, я молчал. Ибо с ходом лет я привык к мысли, что он есть некий род кошмара, о котором лучше забыть навсегда. И все же, после публикации «Героев и могил», он снова стал попадаться на моем пути, подобно давнему кредитору, которому мы платили по частям или отделались нестоящими документами, и он вновь является и требует уплаты тайного и постыдного долга, угрожая изобличить перед людьми, считающими нас порядочными. И когда последнее появление Р. совпало с возникновением Шнайдера и его махинаций, я подумал, что пора, наконец, облегчить мою совесть, поговорив с М. об этой проблеме. Я этого не сделал. Но поскольку мне все-таки необходимо было как-то освободиться, я взял себе в привычку рассказывать (разумеется, не до конца) о своих переживаниях Бебе, которая, по-моему, слушала меня как мальчика фантазера.

Но вернусь к случаю на улице Сен-Жак. Вскоре произошла вторая встреча. Выйдя из лаборатории и пройдя немного по улице, я зашел в другое бистро (в то, где меня постигло жуткое вмешательство этого субъекта, я уже больше никогда не заглядывал), чтобы предаться в одиночестве пороку пьянства и все более хаотическим мыслям о своей судьбе. Было, вероятно, уже очень поздно, когда решил покинуть это заведение и направился по улице Де-Карм к себе домой, как вдруг почувствовал, что кто-то берет меня за локоть. Еще не видя, я уже знал, кто это, и резко отреагировал.

— Мне совершенно неинтересно встречаться с тобой! — крикнул я. — Думаю, это понятно.

— Ладно, пусть так, — ответил он. — Мне только хочется еще немного с тобой побеседовать. Столько лет! Вдобавок, знай, что у нас есть общие интересы.

«Общие интересы» он произнес с ироническим оттенком, который всегда придавал избитым оборотам. Его благодушный тон еще больше рассердил меня — я ведь знал, что он не способен на такие чувства.

— Видишь ли, — возразил я, — мне неизвестно, что ты считаешь общими интересами, но у меня нет ни малейшего желания общаться с тобой. Ни теперь, ни в какое другое время. К тому же позволь мне посмеяться над этими «общими интересами».

Он с улыбкой пожал плечами.

— Хорошо, оставим это пока, — сказал он. — Но мне было бы приятно выпить с тобой что-нибудь.

Я уже изрядно подзаправился, и мне не терпелось пойти лечь спать. Я это сказал ему.

— Домой, спатки, да? — усмехнулся он.

Шуточка была глупая, но, как всегда, подействовала. И я оказался с ним за выпивкой в другом баре, не менее грязном, чем прежний. Дым, алкоголь, усталость мешали мне ясно рассуждать, тогда как он, казалось, был выкован из стали. Его слова безжалостно резали меня, вскрывали мои нарывы и выпускали весь гной, накопившийся за последние годы занятий наукой и работой в лаборатории. Из самолюбия я защищал позиции, в которые не верил, меж тем как он подавлял меня идеями, к которым в какой-то мере я втайне начал приходить. Но это, кажется мне, я понял только сейчас, и как далеко зашли наши споры в тот вечер, не могу сказать. Говорить об идеях, спорах, анализе, по-моему, совершенно бесполезно. То не были идеи в школьном смысле слова, ничего систематического и связного, а как будто на свалке ночью взрываются канистры с бензином, и я пытаюсь защититься от ожогов и вскоре вовсе перестаю что-либо видеть, ослепленный вспышками и чувствуя, что топчусь в грязи и экскрементах. Помнится по временам он казался мне огромным, грозным инквизитором, и наш диалог происходил примерно так:

— Ты с детства боялся пещер.

Это был не столько вопрос, сколько утверждение, которое мне надо было подтвердить.

— Да, — отвечал я, завороженно глядя на него.

— Тебе было отвратительно все мягкое и топкое.

— Да.

— И черви.

— Да.

— И грязь и экскременты.

— Да.

— И животные с холодной кожей, что прячутся в подземных норах.

— Да.

— Будь то игуаны, хорьки или ласки.

— Да.

— И летучие мыши.

— Да.

— Конечно, потому, что это крысы с крыльями и вдобавок ночные животные.

— Да.

— И тогда ты сбежал к свету, к чистому и прозрачному, к кристальному и ледяному.

— Да.

— К математике.

— Да, да!

Внезапно он развел руками, вскинул голову и, глядя вверх, воскликнул, как бы произнося некий загадочный призыв:

— Пещеры, женщины, матери!

Мы уже ушли из кафе. Не помню, как и когда мы вышли, но мы находились в пустынном и тихом месте, на небольшом холме. Было, наверно, далеко за полночь, и в темноте этого пустыря его голос звучал потрясающе громко.

Вдруг он обернулся ко мне и, грозно вытянув правую руку с указующим перстом, сказал:

— Надо иметь мужество вернуться. Ты трус и лицемер.

И, схватив меня за руку (я чувствовал себя беспомощным ребенком), потащил ко входу в какую-то пещеру. Мы вошли, и вскоре я почувствовал под ногами грязь, с каждым шагом все более топкую. Потом он заставил меня пригнуться и приказал погрузить руки в это болото.

— Вот так, — приговаривал он.

И прибавил:

— Это только начало.

Через несколько дней со мной случилось происшествие на Блошином рынке. Я перебирал пыльные гравюры и, не найдя ничего достойного внимания, решил купить китайского мандарина, так, безделушку.

Идя домой задумавшись, я почти столкнулся с цыганкой, и она что-то пробормотала — видимо, предлагала погадать. Пройдя несколько шагов, я сообразил, что цыганка говорила по-испански. Ясновидящая? Я побежал за ней, но она уже затерялась в толпе. Разочарованный, я остановился и начал перебирать в памяти ее слова, они вдруг стали для меня очень ценными, что-то о смерти. Но точно вспомнить не удалось.

Это сильно меня встревожило, я недоумевал, почему она, если хотела сообщить нечто важное, а не обычный вздор, не пошла за мной? Поскольку я склонен считать многое, что потом сбывается, лишь плодом своей фантазии, я бы в конце концов счел это еще одной иллюзией, если бы глухое, но упорное предчувствие не убеждало меня в противном. Быть может, то было предупреждение?

Это я спросил себя позже, выходя из метро. И также повторил варианты тех слов, которые как будто произнесла цыганка: вижу впереди смерть или кого-то, кто умер, и ты его увидишь перед собой. Я снова вошел в метро часов около пяти и стал у одной из дверей вагона. Промелькнуло несколько станций, и тут я почувствовал какую-то неловкость или, вернее, тревогу. Было ощущение, что кто-то наблюдает за мной сзади. Как бывает в подобных случаях, это становилось нестерпимым, я оглянулся. На большими темными глазами пристально смотрела молодая женщина. Но не просто смотрела, она за мной наблюдала. И не как за человеком, которого видишь впервые, а как за многолетним знакомым.