Владимир Краковский - Какая у вас улыбка!

• Название: Какая у вас улыбка!
• Автор: Владимир Краковский
• Издательство: Журнал "Юность" №6
• Жанр: Современная проза
• Год: 1972

Повесть о Сереже Савинове, вчерашнем школьнике завалившим вступительные экзамены и, который почему-то долго не мог понять, что его увлечение — это и есть призвание.

---

О старичке фотографе он много раз говорил: «Надо его как-нибудь посмотреть. Обязательно надо посмотреть. Занятный старик». Но не посмотрел.

Впрочем, фотограф восхищался не только мною. Когда мы в приемной фотоателье оформляли квитанцию, к нему за ширму зашла пожилая женщина деревенского вида, и через минуту я услышал: «Слушайте, гражданка, вы знаете, какие у вас губы? У вас губы века! Я не спрашиваю, теряли ли вы на фронте сыновей, я сам потерял троих, но в ваших губах горе, которое случилось совсем не вчера, и это надо снять. Надо снять!»

С тех пор прошло уже два года, а моя фотография до сих пор висит в витрине, и папа до сих пор рассказывает знакомым: «Какие у Сережи там глаза! Поразительные глаза!» Выходит, теперь они у меня не такие. Слава богу.

Но дело не в глазах. А в том, что после этой истории я отправился в секцию бокса.

Я хотел научиться искусству драться и отомстить тому парню. По-моему, половина ребят приходит в секцию бокса с желанием кому-то отомстить. Но все дело в том, что настоящие боксеры выходят не из этой половины, а только из второй. Из тех, кто занимается боксом просто так, просто потому, что им нравится этот вид спорта.

Из меня боксер не вышел. Хотя вначале я горел желанием стать им.

Тренер не сразу допустил меня к занятиям. «Щупловат ты что-то, — сказал он. — Придешь через год». Но я выпросил у него разрешение приходить на занятия просто так, чтоб тихонько сидеть в стороне и наблюдать, никому не мешая, как тренируются другие.

Так я сидел в стороне день за днем и не пропустил ни одного занятия. Когда ребята становились в два ряда и отрабатывали друг на друге удары — прямой, свинг, апперкот, — я мысленно повторял за ними все движения: у меня мышцы сокращались от этих мысленных ударов и выступал пот от усталости.

Ребята это заметили, они посмеивались над моим усердием, а тренер, наоборот, стал относиться ко мне очень серьезно, и хотя вначале говорил, что разрешит заниматься только через год, но не прошло и трех месяцев, как однажды он сказал мне: «Раздевайся».

Он включил меня в группу самых начинающих, и месяца полтора мы разучивали удары. На ринг нас не пускали — мы становились в два ряда и по команде тренера били друг друга в подставленные перчатки. Все это я уже сотни раз проделывал мысленно, и поэтому у меня получалось лучше, чем у других.

Наконец, тренер назначил первый тренировочный бой — в один раунд. Моим противником оказался мальчишка гораздо выше ростом и, конечно, старше. Я уже не помню, как его звали, и лица не помню, только нос — тонкий и острый и еще его кожаную куртку. В раздевалке среди вороха нашей одежды, висящей на вешалке, она выделялась своим модным и дорогим видом — какого-то некожаного оранжевого цвета с застежками-молниями под золото. Некоторые ребята даже не верили, что она кожаная, и он давал нам ее пощупать, говоря: «Честно, замша».

Так его и звали: «Честно-замша». Такая за ним утвердилась кличка. А имени не помню.

Вот с этим «Честно-замшей» я и дрался. Он вышел на ринг, высокий и худой, в белой шелковой майке, и меня, помню, напугали его длинные костистые руки — намного длиннее моих; это сулило мне большие неприятности. Но когда начался бой, я увидел, что они как-то медленно идут на удар, и почти всегда успевал уйти в сторону, а если не успевал, то подставлял под удар плечо, перчатку или локоть. Одним словом, защищался я хорошо.

А его бить было удобно. То, что я был ниже его ростом, после первой минуты боя стало казаться мне даже преимуществом — у меня хорошо получались удары снизу в его живот, грудь, подбородок, а однажды даже в заостренный твердый нос, из которого тут же потекла кровь.

Увидев это, тренер хлопнул в ладоши, остановил бой, завел на ринг следующую пару, а нас согнал. Мы с «Честно-замшей» отошли в сторону вместе, и он, пряча глаза, стал поздравлять меня с победой. Он говорил: «Ты неплохо дерешься, особенно прямой левой у тебя хорошо получается». От этих многословных разговоров застывшая струйка крови у него на верхней губе стала коробиться и осыпаться. Если б он проговорил еще минут пять, у него стала бы совсем чистая губа, он выглядел бы молодцом, но он повторил: «Особенно прямой левой…» — и расплакался. Я не знаю, он заплакал от обиды, что его побили, или от злости, что побил не он. Лучше бы от злости — по крайней мере не жалко было бы побить его снова, но тогда я подумал, что, может быть, он плачет просто от боли.

И мне вдруг стало стыдно. Я вдруг увидел всю эту картину как бы со стороны: стоит побитый мною мальчишка и плачет. Я пришел в секцию бокса, чтоб научиться отомстить тому парню, а вместо этого избил ни в чем не повинного человека.

«Не будь сопляком!» — сказал вдруг тренер. Он подошел неслышно своей упругой кошачьей походкой и смотрел на «Честно-замшу» строго, без жалости. Он не сочувствовал ему, и это меня возмутило. «Он не просто сопляк, — сказал я тренеру. — Он кровавый сопляк. У него сопли не от детства, а оттого, что его ударили в нос». «Ты и ударил!» — возразил он — не тренер, а «Честно-замша». А тренер усмехнулся и сказал: «Шел бы ты, парень, лучше в гимнастику». «Спасибо», — ответил я и пошел в раздевалку, хотя тренер говорил не мне. «Да я не тебе! Постой!» — крикнул он вслед, но я не стал останавливаться.

С тех пор мы больше с ним не виделись. Но слышать о нем приходилось — рассказывал Жорка, который стал ходить в секцию вместо меня. Жорка был поражен, когда я сообщил ему, что бросаю бокс, у него в голове не укладывалось, как можно бросить такой замечательный вид спорта. В то время он боготворил меня, потому что я в любой момент мог его побить — имел для этого достаточную технику и силу. «На твоем месте я никогда бы не бросил бокс», — сказал он, и я предложил ему ходить на мое место. «А он меня примет?» — спросил Жорка, имея в виду тренера. «Примет, — ответил я. — Ты смотри какой длиннорукий».

Перед отъездом в Москву Жорка рассказывал, что, прощаясь с ним, тренер вспомнил обо мне: «Дурак ваш Савинов. Из него мог получиться классный боксер». «Эх ты! — сказал Жорка. — Струсил!» — и ткнул меня кулаком в плечо — легонько, по его понятиям, но я отлетел метра на полтора.

И все же я не жалею, что бросил бокс, хотя с удовольствием, конечно, стал бы кандидатом в мастера, а потом и мастером. Но ведь сколько пришлось бы потратить лет! Жорке это нравилось. Он получал удовольствие от всех тренировок, от каждого боя. Даже об ударах в свое лицо он рассказывал с восторгом. А мне это не нравилось, я правильно сделал, что бросил бокс, и не жалею об этом. Может быть, я и стал бы мастером спорта, но хорошим боксером — вряд ли. Невозможно стать хорошим боксером, если тебе не нравится само это дело — ударять.

Ведь именно это главное — чтоб нравилось само дело, а не только его результат.

Вместе с нами в школе училась девчонка, у которой была одна цель — получить золотую медаль. Не знаю, сама ли она поставила перед собой такую цель, или родители ее заставляли, но я не видел другого человека, которому было бы так противно учиться, как ей. Она занималась очень много, но совсем не потому, что ей нравилось заниматься; она даже на переменах читала книжки по программе, и все ради медали. Когда мы проходили Февральскую революцию, она читала не только учебник, но и различные романы на эту тему; когда проходили Маяковского, она читала всякие воспоминания о нем. Не знаю, где она доставала все эти книги, — наверное, родители снабжали ее, — но некоторые из них были интересными, и мы все просили у нее почитать, и она давала, если уже прочитала сама. А если еще нет, то говорила: «Я еще сама не прошла» или: «Я еще только до середины прошла». Самые интересные книги она проходила! Она читала их не с удовольствием и вообще училась не с удовольствием, а с нетерпением — скорей дочитать, скорей доучиться и получить золотую медаль.

И в конце концов она ее таки получила — единственная не только в классе, но и во всей школе, но никто вместе с нею не радовался, наоборот, на выпускных экзаменах все желали, чтоб она на чем-нибудь споткнулась, провалилась, получила бы тройку. Ее не любили. Таких, как она, вообще не любят, потому что, если человек чего-то добивается, что-нибудь делает не с удовольствием, а с нетерпением, не испытывает от самого дела никакой радости, а только все время смотрит вперед, дожидаясь каких-то наград или удовольствий в будущем, — такой человек всегда в конце концов становится карьеристом. А карьеристов никто не любит.

Мой папа, например, тоже мечтает получить звание заслуженного артиста республики, об этом дома очень много разговоров — тому дали, этому дали, — но он мечтает без нетерпения и только дома. А в театре он просто получает удовольствие от игры и обо всем забывает. Я представляю, что было бы, если б он играл, например, Отелло с нетерпением. Душил бы Дездемону с нетерпением стать заслуженным артистом республики. Он, пожалуй, и в самом деле задушил бы Веру Андреевну, которая играет Дездемону в одном с ним составе.