Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

• Название: Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)
• Автор: Анатолий Аврутин
• Жанр: Поэзия

---

Памяти друзей-писателей

Как летят времена! —
Был недавно ещё густобровым.
Жизнь — недолгая штука,
Где третья кончается треть…
Заскочу к Маруку,
Перекинусь словцом с Письменковым,
После с Мишей Стрельцовым
Пойдём на «чугунку» смотреть.
Нынче осень уже,
И в садах — одиноко и голо.
Больше веришь приметам
И меньше — всесильной молве.
Вот и Грушевский сквер…
Подойдёт Федюкович Микола,
Вспомнит — с Колей Рубцовым
Когда-то учились в Москве.
Мы начнём с ним листать
О судьбе бесконечную книгу,
Где обиды обидами,
Ну а судьбою — судьба.
Так что хочешь — не хочешь,
И Тараса вспомнишь, и Крыгу…
Там и Сыс не буянит,
Печаль вытирая со лба.
Там — звенящее слово
И дерзкие-дерзкие мысли.
Скоро — первая книга,
Наверно, пойдёт нарасхват…
Там опять по проспекту
Бредёт очарованный Кислик
И звонит Кулешову,
Торопко зайдя в автомат.
А с проспекта свернёшь —
Вот обшарпанный дом серостенный,
Где Есенин с портрета
Запретные шепчет слова,
Где читает стихи только тем, кому верит
Блаженный…
Только тем, кому верит…
И кругом идёт голова.
Что Блаженный? — И он
Перед силой природы бессилен.
Посижу — и домой,
Вдруг под вечер, без всяких причин,
Позвонит из Москвы мне, как водится,
Игорь Блудилин,
А к полуночи ближе, из Питера,
Лёва Куклин…
Неужели ушло
Это время слепцов и поэтов? —
Было время такое,
Когда понимали без слов.
Вам Володя Жиженко
Под «Вермут» расскажет об этом…
И Гречаников Толя…
И хмурый Степан Гаврусёв…
Не толкались друзья мои —
Истово, злобно, без толку.
И ушли, не простившись —
Негромкие слуги пера.
Вот их книги в рядок,
Всё трудней умещаясь на полку.
Там и мест не осталось,
И новую вешать пора…

Пусть скачет жених — не доскачет!
Чеченская пуля верна.

Александр Блок, 1910 г.

Четвёртый час… Едва чадит жасмин.
Бессонница… Рассвета поволока.
И чудится, что в мире ты один,
Кто этакой порой читает Блока.

Причём тут Блок? Талантливый пиит,
Скончался молодым… В своей постели.
Тем лучше — как Есенин, не убит,
Как Мандельштам, в ГУЛАГе не расстрелян.

У нас проблемы новые, свои,
И с блоковскими сходятся едва ли —
Кто пробовал то «золото аи»,
Кто незнакомкам розы шлёт в бокале?

Но это Блок!.. Прозрение не лжёт,
Какие бы ветра вокруг ни дули.
Прошло столетье… Вновь десятый год…
Не доскакал жених… Чечня… И пуля…

В «пятой графе»,
где о национальности
Воют анкеты
с наркомовских лет,
Я б начертал, презирая банальности,
Гневно-торжественно:
«Русский поэт».
И осторожно,
чернилами синими,
В карточке,
где обтрепались края:
«Русский поэт… Вывод сделал консилиум…» —
Вместо диагноза
вывел бы я.
А упаду
в одинокой дубравушке,
Бледным лицом да на заячий след,
«Русский поэт», —
пусть напишут на камушке,
Просто, без имени:
«Русский поэт»…

Владимир Макаренков[40] Я в храм вошёл

Наказание

Как грустно, я не спал давным-давно
Так, чтобы мир во сне перевернулся,
И я на горнем облаке проснулся
Со всем небесным царством заодно.

И был бы я большой, как шар земной.
В себя вмещал бы горы и долины,
И воды, и подводные глубины,
Лёд полюсов и африканский зной.

И говорил бы я на языке
Зверей и птиц, и земноводных гадов.
И слышал бы я даже звук раскатов,
Рождающихся в хлебном колоске.

Так часто в детстве, озирая дом,
Как небо, в пробуждении счастливом
Я ощущал себя огромным миром.
Но, повзрослев, стал атомным ядром.

Не избежать реакции цепной,
Запущенной от райского изгнанья.
За первородный грех от наказанья
Не откупиться никакой ценой.

В. С. Баевскому

«Они победили его кровью Агнца
и словом свидетельства своего, и не
возлюбили души своей даже до смерти»

Откровение. 12:11

В любви скорбя о жизни всей
Изгнанником земного Рима,
Не возлюби души своей
Во имя Иерусалима.

Мир по-звериному ревёт
И рвёт материю вселенной.
Но царство Божие грядёт
Звездой двенадцатиколенной.

Вкус дольней соли на губах,
В глазах — кручинная отрава,
В руках и под ногами — прах —
Вот сердца скорбная оправа.

Колокола семи церквей
В крови гудят неутолимо:
Не возлюби души своей
Во имя Иерусалима.

Мирозданье — как сеть Интернет.
В нём живая душа виртуальна.
Лишь у Бога в нём адреса нет,
Он один существует реально.

Я в пространство кричу и стучу
Глыбой сердца, как будто по раме.
Я до Бога добраться хочу
И увидеть весь мир на экране.

Но боюсь, что экран этот чист,
Как затёртый веками папирус,
Что вселенский компьютер завис,
Распознав человеческий вирус.

Свобода и рабство

Судьбу испробовав с ножа,
У церкви мёрзли три бомжа
И стайка нищенок убогих.
И я спросил:
— Скажи, душа,
Свобода разве хороша?
— Да, хороша.
Но не для многих.

Ища земным делам оплот,
Молиться шёл честной народ.
И щедро сыпал подаянье.
И я изрёк:
— Блажен ведь тот,
Кто милостыню подаёт,
Свободу чтя, как состраданье.

Душа одёрнула:
— Предаст!
Свободу за казну продаст,
За власть и славу. Хоть сегодня…
Лишь тот свободен, кто отдаст
Последнее и тем воздаст
Во славу царствия Господня.

Я оробел, как в судный час:
— Душа, а ты не Божий глас?
И, осознав головотяпство,
Я в церковь поспешил, крестясь:
— Господь наш, неразумных нас
Помилуй и прости нам рабство…

Я в храм вошёл

Я в храм вошёл. И было дивно мне
Проникнуть сердцем в пенье хоровое,
И осознать желанье мировое,
Живую душу нянчить на земле.

Читал молитву иеромонах.
И я вослед возвышенно крестился.
И святый крест таинственно светился,
Как кровяной потусторонний знак.

Сказал мне спутник, взор мой отыскав:
«Вы как? По одному… на причащенье»…
И принял лоб мой влажное крещенье.
И целовал я праздничный рукав.

И был уж я не я. А ввысь и вширь
Росли любви вселенские объятья.
И были мне насельники, как братья.
И был мне домом правды монастырь.

О, как же долго я искал оплот
Душе в миру, прекрасном, но жестоком!
И вот стою, открывшись, перед Богом.
И болью Слова переполнен рот.

Всё начинать мне с чистого листа.
Я и во сне шепчу одну молитву:
«Господь, даруй мне вышних сил на битву
Во имя славы веры во Христа».

Глеб Соколов[54] Свобода

Языческий ветер Норвегии дует за пазуху. Скоро паром.
Мы узнаём друг друга по запаху. Мы живём,
Можно сказать, одинаково: курим, пьём,
Кто-то не пьёт, но обязательно курит.
Мы отличаемся скуластым обветрившимся лицом
И не любим стульев.
Мы — дети парусных яхт, поездов, автостопа. В конце —
Не видно конца. Устаём от дорожных сцен,
От границ, от таможни, валюты, разницы цен.
Иногда сорим деньгами налево-направо,
Иногда по карманам ищем последний цент —
Чисто наша забава.
Мы узнаём друг друга по силуэту, походке, но
Никогда не здороваемся, будто всё равно,
А на самом-то деле боимся мы все одного —
Проснётся тоска по дому и по семье,
Собьёмся в пару в попытке выстроить новый дом на чужой земле,
И останемся гнить в тёплом, мягком цветном тряпье,
Как те, над кем мы всегда смеялись, всегда смеёмся. К чёрту дома.
Языческий ветер Норвегии за рукава —
Иди, ты свободен! И помни, не стало тепла,
Не стало уюта — ты всё променял на дорогу.
Теперь всё твоё — этот порт, полюса, города.
Ведь это так много.

Мы плевали на ваши «против» и ваши «за».
Мы слетели с катушек, расплавили тормоза.
Нас что-то толкнуло на шаг ярким светом в глаза.
И мы, не запирая двери, ушли с порога,
Чтоб никогда не вернуться назад.

Алексей Дюпин[43]