Б. Дедюхин - СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ

• Название: СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ
• Автор: Б. Дедюхин
• Жанр: Историческая проза

В книгу вошли произведения, рассказывающие о жизни великого князя Василия II Тёмного.

---

В княжение Василия Тёмного положен был конец зависимости Русской Церкви от константинопольского патриарха: митрополит, грек Исидор, подписавший Флорентийскую унию, должен был бежать из Москвы, вследствие чего собор русских епископов без согласия патриарха нарёк в 1448 г. в московские митрополиты рязанского архиепископа Иону. В княжение Василия возобновлён был город Казань, и основано было Царство Казанское помянутым выше Улу-Махметом. Ко времени этого княжения относится и возникновение Крымского ханства.

Глава первая 1430–1431 (6938–6939) КО ГОСПОДУ

1

В четвёрток Пасхальной недели, 20 апреля 1430 года, когда весь православный народ праздновал и воспевал спасение рода человеческого пострадавшим за нас Иисусом Христом, смертию смерть поправшим, сокрушившим врата и заклёпаны адовы, воскресившим всех людей в Себе и с Собою, святитель Фотий, двадцать лет нёсший архипастырское служение в Москве, сподобился духоводительного и грозного видения. Как во все дни Светлой седмицы, митрополит Фотий служил всенощную в Успенском соборе Кремля[1]. Вечерня близилась к концу. После входа и великого прокимена[2]«Господь воцарися, в лепоту облечеся», после просительного моления-литии и пения стихир диакон возгласил густым басом: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видеста очи мои спасение Твоё».

Боговдохновенную молитвенную песнь святого Симеона Богоприимца[3], долгие годы ожидавшего пришествия Спасителя и встретившего наконец Младенца Христа, трепетно любил Фотий от сосцу матерне, волновала она его неизменно на каждой всенощной все долгие годы его служения Богу, и неизбежно после чтения этой молитвы становилось душе его спокойней. Но нынче случилось нечто нежданное и смутительное для него самого и для церковного причта. Фотия вдруг пронзила мысль: знаменательно, что Симеон Богоприимец дождался пришествия Спасителя, но не менее ли знаменательно, что дано было ему узреть Сына Божия лишь на закате жизни? Тогда, значит, молитва «Ныне отпущаеши» — напоминание о последних днях наших?… И не успел Фотий охватить умом посетившие его вопросы, как вдруг небо соборного купола наполнилось неизречённым светом и в нём явился некий лучезарный муж — Сам ли Сын Божий, Иоанн Креститель или Святитель Николай, либо иной какой угодник Божий: кто именно — не сумел разглядеть Фотий, столь великий ужас сковал его члены, зашлось сердце, и ничего не оставалось ему, как только пасть ниц на каменные плиты солеи[4]. Но верный его прислужник, молодой послушник Чудова монастыря Антоний, сумел бережно и малозаметно для стороннего глаза вовремя поддержать под локти Фотия, помог переступить два шага от Царских врат до архиерейского кресла, стоявшего в затемнённом простенке алтаря. Среди священнослужителей произошло замешательство. — Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! — прочастил псаломщик тресвятие и окаменел. — Трижды, трижды! — приглушённо и грозно прикрикнул священник, а потом и сам, когда хор пропел «Отче наш», едва не забыл возгласить заключительные слова молитвы Господней: «Яко Твоё есть царство, сила и слава…»И некоторые приглядчивые прихожане, теснившиеся в первых рядах, почуяли что-то неладное, стали часто испуганно креститься. Ничего не видели лишь хористы правого клироса. Закончив молитву о встрече праведниками Сына Божия, они перешли на похвалу Матери Его, через которую явился на землю Спаситель и которая уничтожила преграду между Богом и человеком. «Богородице, Дево, радуйся…» — хор, как всегда, слаженно пропел этот отпустительный тропарь, всё шло как будто бы по заведённому порядку, но настоятель собора Анкиндин испытывал нарастающее беспокойство: сейчас надо совершать благословение хлебов, а владыки Фотия всё нет и нет, и неизвестно, что с ним, неизвестно, выйдет ли он из алтаря для завершения богослужения. Не без душевного трепета решился отец Анкиндин сам, без владыки, заканчивать чинопоследование вечерни. Направляясь к центру храма, где возвышался столик с пятью хлебами, пшеницей, вином и елеем, Анкиндин оглянулся со слабой надеждой, но нет, владыка в проёме Царских врат так и не появился. «Буди имя Господне благословенно отныне и до века», — трижды пропел хор, и сразу после этого на амвон вышел, наконец сам митрополит. Диакон и прислужник несли перед ним свечу и кадильницу. — Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием, всегда, ныне и присно и во веки веков…Произнеся это, владыка не вернулся в алтарь через северную дверь, как положено по чину, но остался стоять на амвоне. Скользнув взглядом по головам и спинам молящихся, что склонились перед ним в поясных и, по особому усердию, в земных поклонах, он смотрел неотрывно на фреску с изображением Страшного Суда на западной стороне собора над медными дверями выхода. Теперь и хористы заметили непорядок, помедлили в чаянии, что митрополит уйдёт-таки в алтарь, но не дождались и по знаку Анкиндина без обычного согласия закончили:- Аминь!

2

Изографы, писавшие ужасы Страшного Суда, представляли смерть в подобии человеческом, однако состоящей из одних голых костей. Скелет сам по себе способен устрашить грешную душу, тем паче, когда он ополчен жестокими орудиями мучений — секирой, копьём, косой, удицей.

Когда на всенощной вдруг определился для Фотия через судьбу Симеона Богоприимца его собственный закат жизни, первое, что холодом окатило сердце: как же это, ведь я мог без покаяния и причастия помереть? Но разве вся жизнь моя не была каждодневным покаянием и не каждый день переживал я смерть? В светоносном муже с венцом на голове и с золотым посохом в руке Фотий сердцем признал и почувствовал вестника из мира иного: в человеческом облике, ослепительного, как молния, в одежде белой, как снег, бяше преудобренной паче смысла человеческого. Но изумление Фотия было всё же так велико, что он не удержался, воскликнул мысленно:

— Кто еси ты, удививый меня?

И услышал в ответ глашение чудное и безмолвное:

— Я не из числа людей и не из числа духов, но Ангел Божий, послан к тебе от Господа Вседержителя. Господь повелел сказать тебе слово для утверждения твоего.

Внимай себе и стаду твоему. Христос Бог даёт тебе на рассмотрение жизни твоей и на распоряжение о пастве время. А время тебе до ухода на ниву Божию — семь семидесятидневных седмиц.[5]

Святитель в трепете начал опускаться к ногам посланника горнего мира, но тот сразу скрылся в сокровенной сени.

Так получил Фотий знак, что находится на пороге новой жизни, где законы земной реальности действовать перестают.

3

Христос Бог даёт тебе время на рассмотрение жизни твоей…

Двадцать лет тому назад, накануне Светлого Христова Воскресения, прибыл Фотий в Москву. Приехал без радости и охоты. Родился и вырос он в Греции, воспитывался в пустыни у благочестивого старца Анания и ничего в жизни не желал, кроме монашеского безмолвия. Византийский патриарх заметил его духовные подвиги и назначил в Русскую землю митрополитом. Ослушаться было нельзя, хотя так не хотелось отправляться в страну отдалённую, иноязычную, холодную.

Взял с собой самых близких людей — иеромонаха Пахомия из болгар и иерея Патрикия Грека. Приехали — а на Руси свирепствует мор. Несколько лет до этого был недород, а затем начала пустошить города и веси зараза — то ли чёрная оспа, то ли моровая язва. Пахомий всего несколько дней прохворал и тихо передал душу в руце Божий. А ещё малое время спустя потерял митрополит и Патрикия. Он назначил его ключарём известного своим богатством златоверхого Успенского собора во Владимире. Патрикий ревностно служил Русской Церкви, был доблестным хранителем алтаря. Когда ордынский царевич Талыч[6] из-за предательства нижегородского князя захватил Владимир, Патрикий успел вовремя сокрыть на сводах под кровлей сокровища соборной ризницы — сосуды и казну. Татары жгли его, вбивали щепы под ногти, сдирали с него кожу, ставили на огненную сковороду, влачили по городу, привязав к лошадиному хвосту, замучили до смерти, но не смогли принудить его к измене. Так нашёл на чужой земле венец мученический и Патрикий.

Святитель Фотий сам едва спасся от хищных ордынцев — бежал на север, в крепкие края, куда степняки не смели соваться, страшась топких болот и дремучих лесов. На берегу озера Сеньги в тихой безмятежной дубраве он с помощью русских монахов поставил обыдёнкой малый деревянный храм[7] Рождества Богородицы, стал жить так же подвижнически, как в юности в пустыни старца Анания. Но только месяц провёл в благоденствии. Великий князь Василий Дмитриевич[8] прислал гонцов, звал срочно прибыть в Москву, чтобы посоветоваться с владыкой о важном семейном деле — о браке своей тринадцатилетней дочери Анны со старшим сыном константинопольского императора Иоанном. Фотий с радостью благословил этот брак. Большая могла бы быть польза от него и для Византии, и для Руси, если бы через три года Анна не была бы похищена моровым поветрием — повальная болезнь не пощадила и саму императрицу.