Анатолий Азольский - Монахи

• Название: Монахи
• Автор: Анатолий Азольский
• Издательство: «Новый Мир», № 6
• Жанр: О войне
• Год: 2000

В ГРУ от американского агента майора Кустова начали поступать странные шифровки. Чтобы разгадать их смысл, в США прибывает полковник Бузгалин, опытный разведчик и психоаналитик. Когда обнаруживается очевидное умопомешательство агента, Бузгалин вывозит его из США, доставляет кружным путем в СССР, подчиняя себе сумасшедшего Кустова тем, что временами погружает его мозг в Средневековье, в монашество, где братство соседствует с беспрекословием. За время скитаний Бузгалин настолько полюбил брата своего по монашеству, что накануне суда проникает на заседание медицинской комиссии и, вовлекая Кустова в Средневековье, спасает его от неминуемого расстрела — ценою собственной карьеры. Советское средневековье — это 70-е. Война тогда была холодной, а оружие — устным. Борьба за мировую справедливость выглядела как разведдеятельность государств, делившихся на два лагеря: капиталистический и социалистический. Шпионы имели матерей, женились и разводились, рожали детей…

---

И в тюрьме той, отвечая на вопросы дознавателя, вышагивая длинными ногами короткие километры камеры, собственноручно исписывая листы отчета о командировке, питаясь баландой, знакомой ему по столовкам рабочего поселка на Урале, он продолжал, в озарении снов, вразумлять народы Европы, которая никак не могла, взбаламученная, утрястись, потому что раздиралась гордынями отцов мира и церкви. Континент, что ни говори, был все-таки переполнен страждущими и алчущими людьми, которые тайно вожделели бедствий на свои головы и с показным смирением встречали повальные болезни.

Зима настала для Ивана Дмитриевича Кустова, теплокровные животные попрятались в норах, кое-кто пребывал в спячке, журавли улетели в теплые края, синичек не видать, а утки пронеслись с шумом и скрылись; рептилии свились в застывший комок, лишь покрытые густой шерстью клыкастые звери защищали свое право на жизнь да неизвестно где и кем пригретая африканская кобра, водящаяся в окрестностях Кейптауна и от всех подобных ей кобр отличавшаяся тем, что не вонзала зубки в мясную мякоть врага, а оплескивала его ядовитой слюной, — эта змеюка вымазывала десятки листов отчета, уничтожая полковника Бузгалина, то есть не его самого, а дядюшку Жозефины, который, племянницей привлеченный к работе во благо СССР, на деле является пособником американского империализма, руководящую и направляющую роль партии отрицает, издевательски относится к народным массам, не признавая за ними разумного и созидательного начала. Люди, то есть народы, должны обманываться, они не достойны вдохновляющих примеров служения, поскольку все погрязли в мелочной суете, — так проповедовал этот дядюшка, по недоразумению оказавшийся в одном стане с истинными борцами за мир во всем мире…

Когда Бузгалину показали эти строчки, наполненные ненавистью к нему, он пожал плечами; гадал, вспоминал, сопоставлял приводимые Кустовым фразы с теми беседами, что вели они в Лиме и Мельбурне, Джакарте и Праге, — и приходил к изнуряющей мысли: это же накануне Страшного суда винится брат Родольфо! На него разрешили глянуть — через глазок тюремной камеры. Кустов сильно исхудал, но не казался подавленным; майор читал газету очень заинтересованно, его вроде бы не страшило наказание, а оно близилось: на одну чашу весов положили старые заслуги нелегала, на другую взгромоздили провалы агентуры, причем каким-то непостижимым образом, — Бузгалин только сокрушенно покачал головой, — катастрофа в Австралии, вызванная изменой посольского работника, теперь объяснялась забросом туда Кустова. Что перетянет — было ясно, уже и подсказано было: двадцать пять лет, а может — и высшая мера. И скорее всего — да, высшая мера, потому что не о майоре Кустове пеклось начальство, а о том, как обезвредить предателя в руководстве разведкой, как обмануть его, — вот и решили изобличать Кустова до конца, сделать его виновником не только высылки двух дипломатов, но и тех арестов, о которых шла речь на подмосковной даче под квас, водочку, балычок и грибочки. Как все-таки допытался Бузгалин, молодой и неопытный офицер, вслед за ним выстреленный на Запад, по его намеченному маршруту через резидентуры и явки добравшийся до Штатов, еще на полпути обнаружил слежку, загодя организованную, и чтоб уж наверняка удостовериться, за кем это нога в ногу следуют штатники, бросил ложную приманку и едва не проглотил ее сам в Лиме, откуда еле унес ноги. Выходило, что московский предатель о разработанном маршруте Бузгалина — знал, а о Кустове — нет, и затеялась никому не понятная игра, майору Кустову И. Д. было предъявлено обвинение в измене Родине (статья 64 УК РСФСР, пункт "а"). Вину свою майор полностью признал и единственным смягчающим обстоятельством посчитал усталость от многолетней службы и неконтролируемое им поведение, что и стало причиной ущерба, нанесенного им обороноспособности Родины; майор полагал к тому же, что длительный разрыв с родной страной отрицательно повлиял на его образ мыслей, отчего и капитулировал он перед агрессивным идеологическим напором чуждой ему среды.

И уж полной для Бузгалина неожиданностью стало еще одно признание. Майор Кустов уверял руководство, что стремился попасть на Родину, для чего использовал враждебно настроенного дядю Жозефины: подтолкнул его к прилету в Прагу, чтобы там связаться с посольством.

Откровения Ивана Дмитриевича опровергались отчетом Бузгалина, где писалось о мистере Одуловиче, вмятине у темечка и энцефалопатическом кризе. Начальство сокрушенно вздыхало и сетовало: вот если бы к отчету приложить те бумаги, что в шкафу у ассистентки… Раздражавшие Бузгалина игры продолжались, доведя его до вопроса: «А кто у Кустова адвокат?», после чего он понял, на какие сценические подмостки попал.

Газ к домику подвели, дядя Федя мялся, как юноша перед решающим признанием в любви, и наконец выпалил: пришлось червончик подбросить этим гадам газовщикам. Зажженная спичка поднеслась к кругляшку конфорки — и возник голубой венчик, еще большую радость доставила тумба, называемая «АГВ»: теперь и зимой будет тепло, поворот ручки — и тепленькие батареи станут горячими. Через пару недель на ВДНХ начнут продавать саженцы яблонь, кусты смородины, которые на возделанной почве дадут мало кому нужный урожай. Малецкий и Коркошка обходили участок, присматривались к каждой кочке и, подтверждая репутацию опытных следопытов, нашли логово ежа, установили численность семейства, приступили к разработке его и в сумерках пронаблюдали шествие всего выводка.

А на землю навалились полчища грибов, белые водились и на лесной полосочке от магазина к дачам, но уже не тянуло глянуть на березу с застрявшей в ней пулей, и все казалось решенным: месячный отпуск продолжается, приказ о новом назначении подпишут перед ноябрьскими праздниками, впереди — упоительная работа. Ныне же — опята, хождение по лесу и доносящийся из четвертьвековой давности голос инструктора, который на вопрос «а что после?» ответил завистливо: «Маслят собирать будете!..» В беглом обзоре поляны с последующими крохоборческими поисками грибов было умиротворяющее повторение всего того, что делалось в командировках, но всегда со счастливым исходом. Теперь этот исход здесь, среди своих, путник вышел из чужого леса и добрался до своего, где все знакомо, где по запаху узнается, кто свой, а кто нет. С опятами пришел он к дяде Феде, внимал жалобам гундосого инвалида на дурость власти, что-то опять запретившей, произвел обмен — корзина только что срезанных грибов на трехлитровую банку их же, засоленных. Почему-то пошел, не заходя к себе и о банке забыв, на электричку, проехал три станции, вылез, долго сидел на платформе, а электрички катили и катили мимо него в Москву и обратно, — зеленые вагоны, наполненные тихой болью, самым постоянным свойством русских душ. В уже родной пятиэтажке — то же ровное чувство несчастья, которого еще нет, но которое будет и которое надо пережить…

Утром поехал в госпиталь имени Бурденко, при себе имея не только паспорт, но и удостоверение личности, которое не понадобилось: ни одна охрана не смела попридержать человека, через все посты проходившего так, будто он на своем дачном участке. 15-е отделение — анклав, территория в территории, как Сан-Марино в Италии, часовой у калитки; кроме обычного госпитального запаха еще и что-то заградительное, ни к собакам, ни к животным не относящееся, и оно, будто разбрызганное, пропитало все отделение духом чего-то неземного. Двадцать дней назад следователь вынес постановление, майор Кустов И. Д. подлежал освидетельствованию, не раз привозился в это отделение, имевшее права судебно-психиатрической экспертизы.

Капитан медицинской службы Терентьев И. Т., лечащий врач майора Кустова, человек, собиравший все заключения врачей — от инфекциониста до невропатолога, — даже взгляда не бросил на вошедшего в его кабинет Бузгалина, бровью не повел, орудуя дыроколом и пересчитывая какие-то бумажки; что-то, однако, дрогнуло в нем, когда посетитель сел, не испрашивая разрешения, и так же свободно закурил, себя так и не назвав. Дырокол убрался наконец со стола, все бумажки свелись в некое единство, сверху прихлопнутые какой-то железякой, а сам капитан м/с Терентьев унял рукоблудие и ждал, что скажет ему тот, кто, конечно, имел право сказать, внести уточнение в диагноз, который ставился, конечно, ими, врачами, но с оглядкой на некую инстанцию, не имевшую названия, неизвестно где расположенную и, возможно, вообще не существовавшую.

— Что с ним?

С кем — уточнять не надо, капитан м/с Терентьев все понимал. В медицинской книжке майора Кустова — полное благополучие, врачи призывной комиссии, другие врачи многих военно-медицинских комиссий, специалисты, ответственные за те или иные участки или органы тела вплоть до жидкости в суставных сумках, — все в один голос уверяют в полном здоровье, нигде никаких отклонений от нормы.