Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)

• Название: Новый Мир ( № 8 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Частные предприниматели тогда тоже начали появляться. Только-только. Их называли кооператорами. Рыночная экономика, все дела. Причастились и мы, бедные студенты, живущие с родителями, скорее из любопытства, нежели из кровной необходимости. Заработав первую трудовую копеечку, на зимние каникулы мы с двумя Наташами, Журавлевой и Мамонтовой, поехали в Москву. Тратить. В кинотеатре “Россия” показывали фильм “Человек со звезды”. Фильм не понравился.

Приехав в столицу, тормознулся у знакомых знакомых на Щелковской, а девушки остановились где-то на Рязанском проспекте. Разумеется, после кино я отправился провожать их, обряженных в немыслимые шубы, эффектных и неизбывно провинциальных. Темнело рано. Улица Горького тускло освещала мир вокруг. На бобровом воротнике блестел московский снежок, и я был совершенно счастлив.

А потом Натаха куда-то пропала. Начался семестр, но она практически не появлялась в университете. А если и забегала, то шушукалась на последней парте с Мамонтовой, заспанная, с всклоченными волосами. Я очень ее любил. Хотя и не мог признаться. Никому. Кажется, тогда я начал писать стихи.

Когда уйдешь, смотрю в окно —

Тропинка, гроздь рябин.

Стекло прозрачное, оно

Спокойно, я один.

К концу семестра уже весь поток, кажется, знал, как сильно, по уши, я влюблен в Журавлеву. Об этом шушукались. Мне сочувствовали. Все, кроме нее. Ведь у нее появился Валера. Из самых первых кооператоров. Торговал компьютерами. Что такое компьютеры, мы тоже плохо знали. Лишь понимали, что это круто.

Когда я пригласил ее на день рождения, Натаха с радостью откликнулась. Но забежала всего на пять минут, не более. Ей было важно сказать родителям, что она идет ко мне, знакомому и проверенному. Воспользовалась поводом, чтобы лишний раз уехать к Валере. В прихожей мы остались одни. Наталья доверительно склонилась ко мне.

— Ты знаешь, — она, кажется, даже не сняла обувь, — вчера он кормил меня клубникой.

В середине января! Это звучало так эффектно, что я понял: у меня нет никаких шансов — и страдал с байроническим видом. Писал стихи в укромную тетрадку и понимал: жизнь кончена.

Что она мне подарила, я тоже не помню. Попав в город на побывку, где-то через год, первым делом я позвонил ей, и она позвала в гости. Я знал, что они расписались — шумная свадьба, медовый месяц…

Когда она открыла, я понял, что Журавлева расцвела еще больше. Став женщиной, она наполнилась красотой до краев. В углу прихожей валялись стоптанные кроссовки отсутствующего мужа. К тому времени Валеру посадили за махинации. Натаха носила ему передачи в СИЗО и томилась. Она показала свадебные фотографии. Красавица невеста и кособокий жених не первой молодости с рябым лицом и хищным взглядом победителя.

— Он что, твой Бетховен, в танке горел? — Я имел право на горькую иронию.

После этого мы виделись с Журавлевой только один раз. Лет пятнадцать назад. Случайно. Валера отсидел. Она дождалась. Детей нет. То сходятся, то расходятся, до сих пор бурные отношения — как в первый раз. Я заскочил за подарком для жены в торговый центр, пробегая по цокольному этажу, выцепил из толпы до боли знакомое лицо. Не удержался, подошел. Натаха работала на выдаче фотографий в фотолавке.

Так я и попал в армию. Было больно и хотелось страдать. А тут “ленинский прбизыв” — как нельзя кстати. На экзамене по зарубежной литературе выпала “Женитьба Фигаро”, которую я не читал. Смотрел в Театре сатиры. Где Андрей Миронов. Постановка Валентина Плучека с костюмами Вячеслава Зайцева. Какая там университетская программа и списки обязательного прочтения — у меня ж несчастная любовь, стихи, бездонные осенние вечера в обнимку с подушкой.

Я вспомнил куплеты из спектакля, мол, не важно, кто слуга, кто господин, ведь рожденье — это случай, все решает он один. Именно этими куплетами я изложил экзаменатору Зюсько суть “идейно-нравственного конфликта в пьесе Бомарше”. Преподаватель Зюсько посмотрел на меня глазами печального спаниеля.

— Вы понимаете, — сказал он, — вы уходите в армию и отлично понимаете, что я должен поставить вам хорошую оценку, несмотря ни на что. Идите, четыре…

Конечно, я понимал. И он понимал. Тогда все и всё понимали. Не то что сейчас.

На призывной пункт меня провожала будущая жена и однокурсник Шурка Миронов. Профессорский сынок, он теперь, пройдя Чечню, начальствует над челябинскими участковыми. А тогда Шурка был нескладным вьюношей, который веселил всех на занятиях по английскому языку.

Ни в зуб ногой, учивший в школе немецкий, Шурка мог произнести по-английски только одну фразу. Что бы ни спрашивала учительница, Миронов обстоятельно выговаривал “One moment, please” и начинал стрелять глазами по сторонам в поисках поддержки.

С Шуркой мы близко сошлись в колхозе после абитуры, когда тайком пили в борозде паленый спирт “Роял”. С Наташей я познакомился тогда же и подружился на полевых работах. У нас сложилась веселая и дружная компания. Вот я и попался.

Собирая меня на призывной пункт, мама хотела, чтобы я оделся попроще. Но я надел вельветовые джинсы, которые не любил. Я хотел избавиться от них и от всего своего прошлого, от мучительных переживаний по поводу и без повода…

Вот и надел. В бане нам выдали новую форму, сказав: гражданскую одежду можно отправить домой посылкой. Но я лишь брезгливо поморщился, и джинсы отошли кому-то из дембелей. С собой у меня остался комплект пластинок с оперой Джузеппе Верди “Травиата”, долгое время пылившийся без дела на дне тумбочки.

Первые полгода пролетели как во сне. Лето, осень… Я очнулся на картошке. Подшефный колхоз, дешевая рабочая сила. В поле нас вывозили на грузовиках. В обед приезжала походная кухня. Кажется, впервые за полгода мы оказались предоставлены сами себе. Ну, и разговорились с рядовым Гуровым из Киевского университета не про что-нибудь, а про поэтику модернизма. Молодой картошкой посыпались имена: Франц Кафка, Джеймс Джойс, Сен-Жон Перс…

Кажется, тогда я немного оттаял, словно бы очнулся. Огляделся, а вокруг люди. Тоже люди. На наш великосветский разговор подтянулась пара очкариков из Москвы — Гайсинский и Яловой. Должно быть, это выглядело очень смешно — изможденные солдатики, перемазанные в земле, рассуждают о влиянии Бергсона на Пруста, вспоминают о пирожном “Мадлен” и кусте боярышника из первого тома “В поисках утраченного времени”.

Гуров учился на философском в Киевском государственном, Яловой — в Бауманском, Гайс только-только поступил то ли на физико-технический, то ли на математический. Яловой походил на Чебурашку, а высокий и катастрофически худевший Гайс — на бухенвальдский набат. Очки ему сломали в первые дни службы, но, обладая золотыми руками, он скрутил распадающиеся диоптрии черной изолентой.

Специфика “ленинского прбизыва” оказалась на руку: все курсанты нашей роты вышли из институтов и университетов. Ну, почти все, за исключением, быть может, рядового животновода Колыбаева, отца четверых детей, скрипевшего во сне зубами. Сержантам Бороздину и Сабитову приходилось трудно: простые ребята из-под Свердловска и Уфы, они привыкли к совсем иным нравам. Ведь обычно если что не так — то сразу в лобешник. А эти…

Хитрые и непростые, кого ни возьми — тихий омут с чертями. Полная непроницаемость. Непредсказуемость. У правильного сержанта Бороздина даже обострение псориаза началось, а сержант Сабитов, которого вышибли из медицинского за неуспеваемость, поняв, с кем имеет дело, закомплексовал. Сделавшись еще развязнее и агрессивнее.

Чем, кстати, я однажды и воспользовался. После очередного мелкого прегрешения сержант Сабитов вызвал в зону отдыха (аквариумы, увитые плющом искусственного происхождения, два шатких кресла, самодеятельные пейзажи по стенам) моего соседа Галуста и устроил ему “разбор полетов”.

Обычно провинившихся заставляли застегивать крючок вместе с кожей кадыка (нарушение устава) или били по груди, стараясь попасть по пуговице. Экзекуция называлась “грудан к осмотру”. Сзади у пуговицы есть ушко, за которое ее пришивали, при точном ударе ушко впечатывалось в кожу, оставляя мелкий, едва заметный синяк.

— Рядовой Ханбигян, грудан к осмотру!

Галуст, выше Сабитова в полтора раза, с мощной шеей (голова и шея одного радиуса) и развитой грудной клеткой, в прежней жизни был боксером. Ему удары сержанта Сабитова что слону дробина. Не согнулся, не сдвинулся, мужественно выдержал. Сделал вид, что не заметил. Это разозлило сержанта Сабитова еще больше. В некотором отдалении, возле туалета, армянская диаспора волновалась, стараясь казаться незаметной: сержанта Сабитова, Радика Айваровича, все боялись.