Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2007)

• Название: Новый Мир ( № 7 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Напев протяжный песен старины, тоска и удаль, красота разгула и грусть безбрежная — щемят мне сердце сладкой болью печали, невыразимо близкий и родной… Молчанье мудрое седых курганов, и в небе клекот сизого орла, в жемчужном мареве виденья зипунных рыцарей былых, поливших кровью молодецкой, усеявших казацкими костями простор зеленый и родной… Не ты ли это, родимый край?

Во дни безвременья, в годину смутную развала и паденья духа я, ненавидя и любя, слезами горькими оплакивал тебя, мой край родной… Но все же верил, все же ждал: за дедовский завет и за родной свой угол, за честь казачества взметнет волну наш Дон седой. Вскипит, взволнуется и кликнет клич — клич чести и свободы…

И взволновался Тихий Дон… Клубится по дорогам пыль, ржут кони, блещут пики… Звучат родные песни, серебристый подголосок звенит вдали, как нежная струна… Звенит и плачет, и зовет... То край родной восстал за честь отчизны; за славу дедов и отцов, за свой порог родной и угол…

Кипит волной, зовет на бой родимый Дон… За честь отчизны, за казачье имя кипит, волнуется, шумит седой наш Дон, — родимый край!

Горячие, но мало подготовленные к войне гимназисты, реалисты, семинаристы — усть-медведицкая молодежь декламировала стихотворение Крюкова на своих собраниях и сходках, шла в бой, твердя про себя строки “Родимого края”9. Вскоре эти строки стали известны по всему восставшему Дону.

Много было смертей. Из-за Дона в Усть-Медведицкую каждый день на лодках привозили убитых. Хоронили их над Доном, на высокой горе, называемой Пирамидой.

Когда красных отогнали и на какое-то время успокоилось, в своем постановлении от 12 — 14 июня 1918 года съезд представителей Усть-Медведицкого округа записал следующее:

“Находя необходимым устройство достойного памятника павшим за освобождение родного края в округе, съезд постановил:

Переименовать „станичную казачью гимназию” в окружную, присвоив ей название „Усть-Медведицкая окружная гимназия имени павших за освобождение округа”, для чего войти в соглашение с обществом ст. Усть-Медведицкой.

<...> Для постановки гимназии на должную научную высоту, достойную памяти положивших жизнь свою за родной край, и принимая во внимание огромные заслуги по воспитанию и пробуждению национального самосознания в казачестве Федора Дмитриевича Крюкова, просить управляющего отделом народного просвещения об утверждении его в должности директора означенной гимназии.

Просить Усть-Медведицкое станичное общество отвести при самой высокой точке горного кряжа, называемого „Пирамидой”, две десятины земли для ограждения лесом и постройки в будущем памятника-колонны павшим борцам за освобождение края, — для чего открыть в округе подписку по собиранию средств”10.

Многие гимназисты сложили головы в апрельских и майских боях с мироновцами, поэтому в документе проявлено особое внимание к гимназии. Трогательна забота наладить образовательный процесс в станице, вокруг которой бушевала война.

На братской могиле защитников Усть-Медведицы успели поставить крест и водрузить полотнище с надписью из крюковского “Края родного”: “В годину смутную развала и паденья духа...” Когда Миронов в январе 1919 года вновь занял станицу, он полотнище распорядился снять, а крест не трогать. Но то Миронов — последующие красные кавалеристы крест ликвидировали, могилу предали проклятию и забвению…

Местными культурными силами в Усть-Медведице в 1918 году выпустили в свет сборник “Родимый край”, посвященный двадцатипятилетию творческой работы Крюкова. На юбилейные торжества писателя-земляка уже осенью восемнадцатого прибыл полк глазуновских казаков чуть не в полном составе. Вот как описывал торжества местный корреспондент:

“Идут, идут депутации с адресами и картинами. „Женское общество”, „Драматический кружок”, — педагоги, кооператоры, учащиеся. Звонким молодым голосом читает реалист собственное стихотворение…

Шорох прошел в зале, поднимаются с места и шепчут:

— Глазуновцы, глазуновцы вышли, станичники!

Словно открылась страничка крюковской книги, и оттуда вышли на эстраду „герои” его произведений. Живые — любопытно!

— С чем бы ни пришел к тебе, дорогой станичник, всегда — без отказу. Дай Бог тебе!..

<...> 12-й полк много придал торжественности юбилею. Марш на фанфарах, пение хора, поразительная пляска казаков <...>

Кроме официальной части была часть неофициальная. Шли инсценировки из произведений Крюкова: „Проводы казака на войну”, „В почтовой конторе” и „Возвращение из похода”. Проходила перед зрителями живая казачья жизнь то с трагическими, то с комическими моментами. Хор глазуновцев-казаков углублял иллюзию живой действительности. Ожил на сцене своеобразный быт казачий, пустивший корни вглубь седых веков, и чувствовалось, что не изменить его сразу никакими „декретами по щучьему веленью, по моему хотенью”…”11

Роман Кумов, редактировавший литературный сборник, посвященный собрату, написал о нем в те дни так: “Крюков — донской национальный писатель. Через него впервые наши казацкие мочежинки и полынные степи заговорили о том, чем они живы. И Крюков первый из донских художников слова начал писать о них, скромнейших, так, что в каждой строчке его стояло, как налитая полно капля: „Я горжусь, что я сын этих мочежинок и пустынных степей”. Благородная гордость сына своей матерью-родиной. Нежнейшая привязанность сына к матери.

Но все же главная замечательная сила его не в этом. Она — в его прекрасной любви ко всем людям без изъятия и ко всему живущему под солнцем. И эта благостная сила нашего первого донского национального писателя особенно дорога в наши дни внутренних распрей и кровей. Писатель — это уже мало в нашу тяжелую годину. <...> Сердце потребно нам в эти суровые дни, а не бесстрастный изобразительный талант. Сердце человеческое. То сердце, которое царь Давид изображает под видом белого пахучего воска, струящегося на огне. Этому сердцу низко поклонимся в день его 25-летней непрерывной творящей работы”12.

Что это за мочежинки? — всего лишь островки влажной почвы посреди сухой степи. А Крюков горд своей принадлежностью к этому ландшафту, к этой земле.

…Крюков покинул Усть-Медведицу, когда ею вновь овладели красные, но в июне девятнадцатого, как только станица снова была освобождена, оставил секретарскую работу в Войсковом Круге в Новочеркасске и вернулся в родные места. Ему важно было быть среди земляков, в особенности среди молодых, сражаться вместе с ними. “Никто не должен упрекать нас в том, что мы только звали на бой, а сами остаемся в тылу”13. (Он был с повстанцами до конца и умер в феврале 1920 года в отступлении на Кубани от тифа или гнойного плеврита.)

Прежние разочарования в казачестве, использованию которого по караульно-полицейской части он всячески противился в дореволюционные годы, критический настрой остались в прошлом. Вот они — родные порог и угол, и надо защитить их от поругания. Пафос сострадательной, принявшей религиозно-жертвенный характер любви к родине сопровождал заключительный период творчества Крюкова.

Во множестве появлялись в донской периодике 1918 — 1919 годов его публицистические выступления, репортажи и зарисовки с горячих точек казачьего сопротивления, больше всего — с Усть-Медведицкого боевого участка. Вот, к примеру, сцена в прифронтовом лазарете осенью уже девятнадцатого года, на последнем этапе борьбы, когда в поредевшую Донскую армию стали призывать стариков и совсем юных ребят четырнадцати-шестнадцати лет.

“— Игнат, играй мне песню, — говорит с одной койки больной полудетский голосок. — Сыграй мне, Игнат, „В лесах темных Кочкуренских русский раненый лежал”.

— Да ведь не приказывают, Тимоша, — говорит сидящий у изголовья брат ли или товарищ.

— Кто не приказывает?

— Доктор.

— Я дозволяю. Я — тяжело раненный. Мне сам фершал Иван Сергеевич на гармони играл… „Русский раненый лежал…” — медленно повторял полудетский голосок.

И в тоне, вложенном в эти слова — русский раненый, — звучала невыразимо трогательная детская печаль, хрупкая и нежная. И трудно было удержать слезы жалости и скорби, ибо родина, великая и убогая, бессчастная родина теряла последние лепестки, самые ароматные, нежные и прекрасные”14.

Крюков жалел не только своих, воюющих против красных, казаков. Для него и неприятель с противоположного берега — красногвардейцы представлялись русскими братьями — по языку, по истории, по общей судьбе. Отсюда ударение на песне со словами “русский раненый”.