Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2004)

• Название: Новый Мир ( № 8 2004)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Комментарии к тому весьма скрупулезны, к их составлению И. И. Евлампиев привлек знатока и публикатора наследия Ильина Ю. Т. Лисицу, культуролога Н. А. Струве и других. Но почему-то вовсе отсутствуют выходные данные на “Воспоминания” В. А. Маклакова; А. Н. Скрябин аттестован не русским, а “российским” композитором; нигде — ни в примечаниях, ни даже в “Указателе имен” (!) — не названы инициалы “церковного писателя Нилуса”. Таким образом Евлампиев хотел, очевидно, выразить свое презрение к публикатору “Протоколов сионских мудрецов”, но такого рода “публицистика” в комментариях неуместна.

В предисловии же он пишет, в частности, что “Ильин, абсолютизируя все негативное в европейской цивилизации XX века, не заметил рождения принципиально новой культуры, которая, наследуя лучшие черты ушедших времен, была связана с появлением нового человека ” (курсив Евлампиева). Или: “В начале XXI века, когда культура новой эпохи завершила свое становление, приобрела стабильность и четкие формы” и т. п. Как говорил Станиславский: “Не верю!” Хоть убейте, не вижу я “четких форм новой культуры, наследующей лучшие черты ушедших времен”, а вижу эклектичную в своем “постмодернизме” гигантскую коммерческую поделку, вижу безбожную дребедень на месте литературы и изобразительного искусства. А вместо столь любезного Евлампиеву “нового человека” — хищного, эгоистичного потребителя.

От чего далек — по Евлампиеву — “новый человек”, так это от “церковного, исторического православия”, что правда. Евлампиева это скорее радует; он подготовил объемный том Ильина и об Ильине (справедливости ради надо сказать, что вся предварительная работа была проделана уже Ю. Т. Лисицей, готовившим ильинское собрание сочинений), а ему ближе, очевидно, “религиозный экзистенциализм” Льва Шестова. Хотя к “новой культуре” и “новому человеку” XXI века Шестов имеет, ежели имеет, самое что ни на есть косвенное отношение. Что ж, pro et contra налицо даже и в данном случае.

Юрий Кублановский.

1 “Переписка двух Иванов” (трехтомник в рамках собрания сочинений И. А. Ильина). М., “Русская книга”, 2000.

2 “Новый мир”, 1996, № 9.

3 Когда в 1968 году А. Белинков бежал на Запад и решил издавать там “Новый колокол” — это понятно, объяснимо и соответствует уровню белинковского мировоззрения. Когда в наши дни С. Бабурин называет свое политическое движение “Народная воля” (хорошо хоть не “Черный передел”) — то же самое: невысокий уровень бабуринской политической культуры тут налицо. Но Ильин-то был человек совсем другого калибра и должен, обязан был бы слышать исторические смыслы, стоящие за названием. То, что он, однако, их не учитывал, свидетельствует о том, сколь тонкой была еще пленка между новым патриотическим и прежним освободительным интеллигентским сознанием.

КНИЖНАЯ ПОЛКА ИРИНЫ РОДНЯНСКОЙ

+8

Майя Кучерская. Современный патерик. [Предисловие Сергея Чупринина]. М., “Время”, 2004, 282 стр.

Как совместить веру в Бога, православную, церковную, “ортодоксальную”, с интеллектуальной свободой, щепетильностью разума и творческой независимостью? Вопрос, в лабиринтах которого блуждал еще Николай Бердяев, встал в повестку дня для немалого числа российских интеллигентов, еще сравнительно недавно бывших “новоначальными”. Они, если угодно, — это некая новая субкультура (“Батюшка Артемий окончил филологический факультет Московского университета…”; “Дьякон Григорий, выпускник Литературного института…”; “Мать Софья, между прочим, выпускница „Щуки”…”), столкнувшаяся лоб в лоб со старой, “лесковской”, условно говоря, субкультурой причта и монастыря, к тому же прошедшей сквозь советские медные трубы. Столкновение это, бывает, что и ломает судьбы, а случается, приносит — привлекательные для всех без исключения — плоды взыскуемой христианской культуры. Меня восхищает, как подобное удалось Майе Кучерской, представительнице тех, кто “оканчивал факультеты” и подвергался означенному искусу.

Патерик, или отечник, — это, как известно, сборник кратких повестей о подвижниках вкупе с их наставлениями. Как и в житиях святых, здесь предания о высочайших духовных подвигах и проникновенные образцы богомыслия переплетены с эпизодами, нельзя не признать, сказочными, фантастическими, “варварскими”. Не зря Сергей Аверинцев советовал переводить извлечения из подобных памятников в несколько условный план посредством оговорки: “Как верили наши предки…”

Свободу смешивать непостижно глубокое с неприкрыто абсурдным, умиление со страшилкой, диковатые россказни с истинными свидетельствами — такую свободу Кучерская обрела именно благодаря стилизации, не слишком, впрочем, педантической, больше — шутливой, старинного жанра духовной письменности. Книжка ее — стильная, художественная, потому нисколько не дидактичная, хотя очень и очень поучительная — для желающих учиться. Мы должны сами, без авторской метки, успевать переключаться с регистра на регистр: с нехитрого анекдота “Один батюшка был людоедом…” и прочих подражаний иерейскому фольклору (в книжке, кстати, фигурирует Михаил Ардов под именем отца Мисаила) на бесценный рассказ о посещении великого старца о. Николая на острове Залит; с забавно переложенного на монастырский лад популярного сказочного сюжета о премудрой терпеливице, исполняющей с помощью ангельских сил неисполнимые наказы злой госпожи игуменьи, на записанные как бы с диктофона (здесь — искусство!) потрясающе бесхитростные признания женщины, которая все раздала и оставила по слову Христа и прилепилась с малолетним сыном к Дивеевской обители; с пародийных “рассказов для чтения в воскресной школе”, живо напоминающих “вредные советы” Г. Остера (в этом “патерике” вообще много чего сказано о том, как не надо ), — на краткие повествования о юродивых и блаженных, чье “шокирующее” поведение не вызывает у рассказчицы сомнений в их сокровенной мудрости.

Короче, это писательская стратегия, в духовном плане именно “юродством” и зовущаяся, а в литературном плане — парадоксализмом. Ларчик с двойным дном — оставляющий за читателем свободу выбора любого из двух его уровней, а верующую душу отваживающий от фальшивых надрывов.

“Братия спросила старца: „Скажи, отец, где лучше строить нам сарай для дров? Поближе к забору или рядом с банею?” — „Где хотите”, — отвечал старец”.

 

Псалмы Давидовы. Перевод С. С. Аверинцева. Киев, “Дух i Лiтера”, 2004, 151 стр.

Аверинцев перевел на русский (разумеется, обращаясь и к масоретскому тексту, и к Септуагинте и сверяясь с традиционным славянским переводом) и представил здесь пятьдесят псалмов, то есть треть всей Псалтыри. Это, поясняет он в кратком предисловии, первичный, исходный опыт богообщения, “в непредставимой дали времен”, “где человек кричит изо всех сил, зная, что за пределами мира его слышат”. Переведены в числе прочих псалмы самые знаменитые, самые употребляемые в богослужении, “слова, которые давным-давно знаешь наизусть, но которым не перестаешь удивляться”: “Блажен муж…”, “Помилуй мя, Боже…”, “Благослови, душе моя, Господа…”, “Живый в помощи Вышняго…”. (Вот, ничего с собой не могу поделать, как бы ни были хороши аверинцевские переводы, а перечисляю зачины псалмов по-славянски; знакомый славянский текст проступает сквозь русскую речь, как, прошу прощения за кощунство, “Союз нерушимый республик свободных” сквозь “Россия, священная наша держава”.)

Опыты Аверинцева — не первые в своем роде; я не говорю о всем известных переложениях псалмов русскими поэтами начиная с Симеона Полоцкого, но, скажем, недавно в “Вестнике РХД” печатались извлеченные из архива переводы Г. П. Федотова. Но, может быть, в переводах Аверинцева рельефнее всего выявлено, что псалмы — не просто поэзия, а собственно стихи, ритмизованная речь, приспособленная для пения; в ушах у переводчика ни на минуту не смолкает их ивритское звучание, и мы вслед за ним различаем строфы-куплеты и едва ли не мелодию (прочитайте великолепный перевод псалма 113/114).

Мне же в книге всего интереснее две приложенные к этой “избранной Псалтыри” статьи. В них, как ни странно (совсем не странно!), разрешаются те самые задачи, что по-своему решала молодая писательница в причудливом своем “патерике”, но стоят они теперь перед христианским ученым-библеистом. Как соединить научную добросовестность с неизбежной ангажированностью конфессионального мыслителя (статья “Ветхий Завет как пророчество о Новом. Общая задача глазами переводчика”)? Непроясненность таких вопросов “для чуткой совести не может не быть травматической”. И проблема, убедитесь сами, разрешается — со смирением и дерзновением. Можно ли совместить скрупулезную и объективную филологическую экзегезу с пылким уроком моральной теологии? Оказывается, можно (статья “Вслушиваясь в слово: три действия начального стиха первого псалма — три ступени зла”). Не удержусь перечислить вслед за автором эти “три ступени” (речь идет о тексте псалма “Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых…”, вводного, как считает Аверинцев, по отношению ко всей Псалтыри), — может, кто и задумается. Ходить к нечестивым — опасная духовная неразборчивость, но от нее еще можно вовремя избавиться; стоять на путях грешных — это уже выбор позиции (например, героическими террористами), дело уже хуже; сидеть в собрании развратителей — хуже некуда, это состояние покоя во зле, стадия цинизма, “шедевр сатаны” (“Как говорят наши современники, расслабьтесь”, — саркастически комментирует автор).