Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2006)

• Название: Новый Мир ( № 4 2006)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

— Раньше пекарен не было, каждая семья для себя хлеб пекла. Не всякий день, а на два-три дня. А кто и на неделю. Бывает, кончится хлеб, не рассчитали. Это не беда, можно у соседей занять. Завтра будешь печь и отдашь. Одна соседка, у нее муж кочегаром на пароходе плавал, она у нас часто занимала. Займет и отдаст, обычное дело. С мукой, с хлебом тогда было хорошо, не бедствовали. Но хлеб хлебу — рознь. Наша мамочка хороший хлеб пекла, пышный, подъемистый. И караваи большие. А у соседки маленькие каравайчики. Но хлеб тогда не по весу был. Караваи заняла, караваи и отдала. Мамочка соседке ничего не говорила, а вот нам внушала: “Доченьки, когда вырастете, будете своей семьей жить, хлеба печь, то если придется хлеб занимать, обязательно отдавайте каравай больший, чем брали. Обязательно, чтобы отдать больше. Так положено”.

— Наша мамочка такая была чистотка. Полы тогда были некрашеные. Другие хозяйки тряпкой повозят по полу — и все. А мамочка сначала скоблит добела, потом — голиком, таким веником из жестких прутьев, да еще дресвой. Это речной песок у нас был, крупный, а потом уже начисто промывает. А если праздник, то еще и натирает воском. Прямо сияют полы. И нас всегда приучала: “Доченьки, помощницы…” А мы и рады, стараемся.

— Наша мамочка так хорошо печь умела: хлеб, пирожки, калачики… Я еще маленькая была, а уже помогаю ей, она хвалит: “Доченька, помощница моя…”

“Наша мамочка”, моя бабушка, Евдокия Сидоровна, а по жизни просто Дуня Крысова, умерла от тифа в Гражданскую войну, тридцати лет от роду. Но дочери помнили ее всю жизнь: “Наша мамочка…”

А потом возле тети Нюры была свекровь — Мария Павловна. “Девочки, девочки…” Так она своих молоденьких сношек величала, Нюру и Паню.

— Ой, девочки, девочки… Я хлеб-то Шурыгиным отдала. У нее — дети, а хлеба нет. Отдала. А я, девочки, оладушков напеку. С оладушками хорошо… У нее же дети. А такая бестолковая.

— Смотрим, угощает кого-то, — вспоминала через полвека тетя Нюра. — Чаем поит, молочка подливает… “Пейте, пейте…” Мы потом спрашиваем: “Это кто был?” — “Да прохожий человек… Вижу, мимо идет, устал, вот и пригласила. Он из Копуни в Сретенск идет. Далеко… А чайку попил, он, девочки, теперь легкой ногой дойдет”.

В старом доме моем, во всей нашей прежней округе, человеку, на порог ступившему, один обряд, будь он свой ли, чужой и даже не больно званый:

— Проходите. Садитесь, чайку попейте. А может, и щами угожу, ныне варила, еще горяченькие.

Так было даже в голодную пору: пареной тыквой да свеклой, но потчуют гостя. Так было…

Ныне, когда бываю холодной порой в поселке, проездом ли, обыденкою, к дому подъеду, погляжу: вроде живой; потом загляну к Александре Павловне. Это наш человек, последний. Она от порога встречает привычным:

— Сейчас тебе щей разогрею. Садись. Горяченького похлебаешь. Успеешь с делами…

Это — вечное: привет и еда на стол. В далеком ли Забайкалье, у Марии Павловны, в начале века, или наш старый дом. И тетка Шура — может, последний оплот.

Заехал как-то к своим порой зимнею. Тары да бары…

— Ты гостя к столу позови, — подсказала хозяйке ее старая мать.

А у той враз нашелся короткий ответ:

— Теперь так не модно!

Видно, не было в роду своей Марии Павловны, о которой мои старики всю жизнь вспоминали.

И снова о ней речь.

Сыновья Марии Павловны переженились. У старшего первая жена умерла, оставив маленького Колю. Вторая жена сироту не очень жаловала. Увидев это, Мария Павловна никого не стала поучать да ругать: ни сына своего, ни невестку; она просто, забрав Колю, ушла из семьи сына в свою старую избу. Завела корову Маньку, посадила огород, стала жить с маленьким внуком. “Нас, девочки, Манька прокормит. Наша Манька…” Так и жила, отвечая на приглашения снох: “Нас Манька прокормит…”

Годы были нелегкие. Но Коля вырос. Правда, погиб он совсем молоденьким, восемнадцатилетним, в Отечественную войну, в Сталинграде.

Строки из писем:

“Коля стал нынеший год настоящий здоровый рослый моряк токо там их переодели в защитный цвет. Кима Красотина убили в Сталинграде недавно получила Домна извещение…”

“…Николаю разрывная пуля расколола левую челюсть и еще ранило в голову а после того покамест не было письма в каком городе находится незнаем он”.

Потом узнали. Похоронен в Сталинграде, “в районе река Царица”.

Но это уже о другом.

Мария Павловна, конечно же, жила небогато: огород да корова Манька. Но однажды последние деньги, на “черный день” припасенные, отдала соседке. Эти соседи недавно из России приехали, а хозяин заболел и умер. Осталась вдова с детьми, и никого родных. Надо в Россию вернуться, а не на что. Мария Павловна все свои деньги отдала. “Девочки… — почему-то шепотом говорила она. — Девочки, какая беда… Пускай едут, у них там родные. Беда, девочки, беда…”

Год 1938-й. Алма-атинская тюрьма. Тетя Нюра ждет свидания с мужем — “врагом народа”, его по этапу должны угонять на север. Ждет и видит горько плачущую женщину, которую только что освободили, а муж — в тюрьме, тоже “враг народа”, двое детей где-то в детских домах, их надо искать ехать, но нет ни копейки денег. И тетя Нюра отдает ей свои последние пятьдесят рублей. Потому что: “Беда, девочки, беда…”

Вот и все объясненье.

В нашем краю по соседству и рядом, как и везде после войны, долго еще жили весьма небогато. Вдовы да сироты, копеечная зарплата. И потому в обычай соли у соседей занять, спичек, невеликую денежку на хлеб. Конечно, всегда возвращали.

И потому таким диким для всех был случай, когда Блохиным деньги не вернул… не буду называть его по фамилии, она известная, помню, и все помнят, даже через полвека. Но внуки и дети чем виноваты. Он не вернул деньги, сказав: “Не отдам. А у вас нет доказательств”.

Весь поселок узнал об этом. Говорили за глаза и в лицо этого человека стыдили. Дело прошлое, но помнится и теперь, потому что это было позором, дикостью, недоуменьем.

Для всех. Другого такого случая не упомню. Его просто не было. У старого времени свои законы.

А у нового — свои. Новая наша соседка после смерти тетки своей успела в дом к ней попасть прежде своей сестры и забрала какое-то “золото”: сережки ли, кольца. Забрала и родной своей сестре ответила: “Все — мое. Ничего не дам”. Теперь они, который год уже, вовсе не знаются. Родные сестры…

Тетка Лида тоже приезжая, но живет давно, мужа похоронила, детей вырастила. И по летнему времени, когда мы в старом доме живем, чуть не всякий день бежит и бежит: “Тридцатку… Полсотни… Сто рублей…” Простодушно объясняет: “У меня есть на сберкнижке. Но там же процент идет”.

Народ пьющий, Володя и Генка Миней, раз за разом стали забывать про отдачу: “Ты дай, а потом, одним разом… Я потом отдам, кучкой… Ну дай еще хоть десятку…” — и глядят, моргают глазами.

Ну, эти хоть пьющие. Но потом добрая наша знакомая, давнишняя приятельница матери моей и тети Нюры, старый человек, как-то вдруг объявила: “Я тебе деньги не отдам”. Для меня это было словно гром с ясного неба. Дело не в деньгах: и для меня, и для нее эти сотни — совсем не спасенье. Видно, в нашем мире что-то сломалось, если вот так просто можно объявить: “Не отдам. Не верну долг”.

Мама моя в ту пору еще была в стариковском, но здравии, в твердой памяти. Она мне вначале не поверила, когда я, посмеиваясь, объявил эту новость. “Может быть, она сказала — потом отдаст? — допытывалась мать. — Не может же быть…” — “Сказала: не отдам”, — повторил я. Но старая мать моя не поверила и потом еще долго, раз за разом, спрашивала: “Не отдала?” А услышав прежний ответ, задумывалась и сама себе объясняла: “Наверное, у нее что-то с головой. Ведь не может быть…” Она знала твердо: не может такого быть.

Слава богу, что мать не поверила мне, когда близкая наша родня дважды меня обманула с деньгами. Банковские счеты да пересчеты, компенсация, маржа. Вначале я сам не поверил. Думал, что шутят. Но поверить пришлось. С обиды и сдуру пытался я матери объяснить ли, пожаловаться. Она расчетов нынешних уразуметь не могла и не хотела, решительно все отвергнув: “Глупости! Это ты чего-то не понял”. Слава богу, что я быстро понял иное: не надо ничего ей говорить, пусть доживает в своей вере.

Так она и дожила.

А нынче что говорить о деньгах, когда обычное слово “здравствуйте” становится редкостью.

В годы детские да молодые первым поздороваться со старшими — дело обычное. С тетей Паней ли, с Петром Семеновичем, с тетей Фросей или бабой Полей… Со всей улицей. Мальчонкою, особенно старым людям, кричишь что есть мочи: “Здравствуйте!!” Потому что если, не дай бог, не услышат да пожалуются старшим: “Ваш-то пробег и не поздоровкался”, — получишь выволочку. А когда погромче, даже похвалят: “Молодец, хорошо здоровкается”. Это уже и родителям честь. Но дело не в наказании да похвале, а в том, что эти люди — свои. Как с ними не поздороваться? С тетей Шурой ли, с Ксенией Ивановной. Но где они теперь — дед Афоня, тетка Феня да тетка Таня…