Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 10 2008)

• Название: Новый Мир ( № 10 2008)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Зрачки машиниста —

в природу,

Где правда немая роится в пыли,

В невидимых пазухах сонной земли,

В кровавых уключинах рода.

Москва-Терещенская, авг. 2007

 

 

Роза

Моей прабабушке, умершей

в германской эмиграции

незадолго до своего столетия

Потом она сидела на крыльце

С нашлепкой отчужденья на лице,

И перед ней, поблескивая мылом,

Текла дорожка, обещая круг,

Вспять времени, на Родину, zuruk.

Но далеко, да и ходить забыла.

Туда-туда… В воздушное dahin,

Где соль труда как старый пластилин,

Напольные часы с кукушкой дохлой

И маленькие тряпочки в углах.

Там юность тоже спрятана — в часах.

Сперва была видна, потом усохла.

А здесь она за старшую. И вот

Как жабра незнакомый кислород

Перегоняет, наполняя речью,

И временем, и собственным теплом…

Европа спит, свернувшись под стеклом,

Укутываясь в шкуру человечью,

У ног ее. Но ей-то что с того?

Так далеко, как будто бы его

И нетути — почти что в центре неба —

Круглится Глухов — словно стаканом

Обрезанный. И одинокий дом

Ветшает и скрипит, и ехать треба…

Она, как рыба сквозь секунд планктон,

Вплывает в сети. И ловит воздух ртом.

Легко ее пергаментное тело.

В нем, матовый, сквозит пейзаж страны.

Она ее боялась, как войны,

Но внутрь зашла — и вот ведь полетела…

 

 

*     *

  *

Холода холодают…

но серый снег

позволяет выбежать

за пределы

тавтологий

тело — не человек

но куда пойдет человек без тела

я в ловушке московских колец кружу

как жучок-древоточец

внутри древесных

время съедено мною

и неизвестно

для чего и кому я принадлежу…

 

 

*     *

  *

…Где дышит, все в жабрах, сырое лицо

Жильца номер ноль из породы жильцов,

Который выходит из ванной

От холода весь деревянный.

…Где смерть измеряет его рамена

И чресла, насколько линейка длинна,

И глаз ее смотрит из слива,

Блестящий и мягкий, как слива.

Она — по хозяйству, а он — просто так,

По жизни. А жизни сквозь медный пятак

Не видно ни решки, ни тушки,

Покуда соседи в орлянку играть

Садятся, чтоб вычесть, кому умирать

На шаткой ее раскладушке.

Говорить

темная

составлена кое-как

собственных согласных кусая мякоть

речь моя родная без языка

и прописи сердце мое царапать

продолжает согласно

кому-чему

только вот не пойму

моему уму

не даются карты ее истоков

значит и не добраться черпнув рукой

не поцокать от счастья разок-другой

будто лампа накаливания дугой

попирая цоколь

 

 

В плавнях

Галина Мария Семеновна родилась в Твери, окончила биологический факультет Одесского университета, занималась биологией моря. С середины 90-х — профессиональный литератор, лауреат нескольких премий в области фантастики. В 2005 году в поэтической серии журнала “Арион” вышла ее книга стихов “Неземля”, отмеченная поэтической премией “Anthologia”. Живет в Москве.

 

Ночами над плавнями стояли сухие грозы, они были видны даже при свете луны, огромной и красной, и Янка боялась, что огненный змей подкрадется незаметно да и подпалит подсохшее сено. Хотя как раз к их подворью мало кто сумел бы подкрасться ночью незаметно, будь то даже огненный змей. Отец, что ни ночь, бодрствовал, вытаскивал из сарая лодку-плоскодонку, а под утро пригонял ее назад, тяжело груженную, так что мелкая волна перехлестывала через борта, и невесть откуда взявшиеся люди, темные и молчаливые, на рассвете сновали меж клубов тумана, заволакивая мешки в сарай. А то сразу грузили их на подводу, и мохноногая низенькая лошаденка, тяжело вздыхая, трогалась с места и исчезала за амбарами, там, где шла в две колеи пыльная дорога. Лето, говорил отец, прихлебывая рыбный суп и отламывая от темной краюхи, самое что ни на есть горячее время, лето кормит зиму… А в последнее время лодка и в плавни уходила не пустая — тихие люди, худые, со сбитыми ногами, с котомками за спиной, приходили вечером и торопливо, виновато ели то, что выносила им Янка или мать, — ели на крыльце, потому что мать не пускала их в дом. А в доме завелись вещи, каких раньше не было; например, часы с кукушкой, которая, выскакивая из своего окошечка с дверками, кричала противным голосом. Серебряный половник. Портсигар с вензелем. Тяжелый гранатовый браслет, который мать надевала теперь по воскресеньям.

Владек-дурачок однажды напугал ее, разглядывая красивую шаль набивного шелка, которую она накинула на плечи. Даже сейчас шаль пахла каким-то чужим запахом, душным, сладким, тревожным.

— Думаешь, твой батя увозит их куда? — сказал он, хихикая. — Перевозит на ту сторону? Вот тебе, Янка, он гроши с них берет, а сам завозит подальше в плавни и — концы в воду. Там, на дне, мертвяки лежат, ох, сколько мертвяков, — говорил он, тараща белые глаза.

— Замолчи, дурень! — сердито закричала Янка, но дурачок только отбежал и теперь хохотал, скаля щербатые зубы.

Янка, хотя и взрослая, расплакалась и побежала к отцу.

— Батя! — кричала она на бегу. — Что он говорит?! Что он говорит такое ужасное!

Батя, узнав, помрачнел, но не рассердился, а погладил по голове жесткой ладонью с мозолями от весел.

— Может, кто так и делает, Янка, — сказал он серьезно, — но я — нет. Грех это. Живые же души. А я не душегуб какой-то. Я честно. Может, им там пощастыть, бедолагам.

— Где? — спросила она тогда.

— На другом берегу.

Она поверила, хотя среди новоприбывших встречались и противные. Например, одна дамочка, которой она вынесла на крыльцо кринку с молоком, отказалась пить.

— Вы кладете в молоко лягушку, чтоб не скисало, — сказала она, брезгливо сморщив тонкий нос. — Как это можно?

— Зачем? — удивилась Янка. — У нас хороший погреб.

Но дамочка так и не поверила.

А один раз река принесла человека. Как раз когда они удили рыбу с мостков, вернее, батя удил, а Янка чистила, потрошила и полоскала в реке. Ее тень плясала на зеленой мутной воде, и, если приглядеться, было видно, как по рыхлому дну медленно-медленно ползет ракушка-перловица.

Лодка, вертясь, выплыла из-за островка, заросшего ивами. Отец, хлюпая болотными сапогами, подошел к лодке, подтянул ее багром и заглянул внутрь. Янка, перевесившись с мостков, тоже заглянула, вытянув шею и одновременно боясь, что увидит что-то очень страшное и неприятное. Мертвяка, например.

Человек и правда лежал в лодке лицом вверх, закрыв глаза. Волосы его шевелились в воде, которая всегда скапливается на дне лодки, на них налипла серебристая чешуя плотвичек.

— Ой! — сказала Янка и непроизвольно поднесла руку к губам.

— Та нет, — сказал отец, — он живой. Дышит…

Он подумал и толкнул лодку багром, чтобы ее закрутило и унесло в дальние темные водовороты, но Янка с неожиданной для себя самой резвостью прыгнула в воду и вцепилась в борт.

— Ты ж сам говорил, батя, грех это…

— Ох, Янка, — приговаривал отец, выволакивая лодку на берег, — допрыгаешься. Дурные люди сейчас по земле ходят, а ну как он один из них?

— Он не может быть дурной, — возразила Янка. — Смотри, молодой какой…

— Так что, что молодой? Ну ладно, не он дурной, другие дурные… Придут, найдут его… Опасно сейчас раненых укрывать, Янка.