Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

• Название: Новый Мир ( № 1 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Ночь перед побегом.

Впервые за все эти дни, точнее, ночи Кузьмич остался “по месту приписки”. К бабе Маше сходил перед тем — вечером, с косым оранжевым закатом, когда и затихает, и замирает, и хочется сесть, погреться, подумать... Он и посидел на огороде, как-то странно щемило, что эту картошку сажали вместе с ней — на долгую общую зиму — зря...

Маруся не плакала. Почему-то в парадном расшитом платке, заметил, она начала суетиться, ныряла и пряталась в этой суете, наклонялась за свертками и мешочками: котлетки, мокроватый хлеб... Дед слабо возражал, глядя на проворную сгорбленную спину с языком платка, на свою последнюю и горькую любовь, и сердце его частило, не выдерживало.

Они ведь так и не простились толком, за выяснением, что он наденет, чтоб не застудиться; она продержала брови высоко, а глаза удивленные и светлые-светлые, выполощенные жизнью, как только у старух бывает. Светлые глаза. Прощайте…

Кроме того, Кузьмич принес от бабы Маши и самогонку, немного, в качестве согревательно-лекарственного... Какие бутылки? На дело идем! Легендарная его фляжка, с почерневшим росчерком генерала Амосова, сверкала, будто тоже помолодев.

Никита попросил бумагу, убрал со стола все лишнее, а какую-то женскую тряпку — и укоризненно; остались керосинка, карандаш, и видом своим он, Никита, был весь — военачальник перед боем, и даже осанка...

— Пойдет?

Подошло: у “Нового мира” пустые, уже почти белесые обложки. Эти перестроечные, закаменевшие пачки лежали тут же, в углу комнаты, и время да косое оконное солнце творили с голубой бумагой что хотели. Верхний журнал, который и принесли на стол, выхолощен-выбелен: светлый-светлый. Светлые Марусины глаза. Прощайте.

— Значит, так. Вот лес. — Никита рисовал, грубовато, но со стрелками — как в кино про наступление, и все так же генштабово нависли над столом. — Там озеро... Автотрасса — вот. Побежим с кладбища. Вот сектор, на котором мы тогда работали.

Неловкая переглядка...

Сердце Кузьмича радостно билось, и резко, до запахов, вспоминалось, как тогда, в бараке, в ночь накануне, они тоже задвигали окошко огрызком фанеры, а потом, измучившись от духоты и свечки, свечку эту гасили и проветривали, впускали кусочек польской ночи со звездами.

Ева так и не приходила в себя. Тот полубред, как в жаркую, со вкусом вскипяченной пустой воды простуду — а может, и вправду она заболела, — никак не отпускал, и мелочная пляска керосинки тяжело отдавалась в глазах и мозгах. В мужских расчетах она ровно ничего не понимала, да и не хотела — “авось доведут”, и воспаленная усмешка. Желтая лихорадка ночи. В итоге, чтобы просто отойти от фитилька, режущего как нож, Ева принялась слоняться по комнате, рассеянно кружить, подбирая из полутьмы (как по колено в воде) свои и Олеговы вещи. Кроме того, в ее сознание (кое-как) пробилась здравая мысль, что завтра они уходят отсюда “с концами”. А значит — собираться...

Никита, как истинный стратег, все замечал и много вещей приказал не брать — их запалят с сумками.

Какой кошмар! Что они понимают, мужики! С вялым чувством катастрофы, это плюс к ее состоянию, Ева в итоге так и заснула — брыкнулась на кровать, отчаянно зажав в руке черный лифчик, его-то ни за что, ни за что нельзя бросить в Лодыгине! в Лоды...

Сон был как локомотив, налетел, разметал, — тонны и тонны колесных тележек... Всю ночь она промаялась в грохоте, с креозотовым жаром в лицо, горящие окна летели как бусы, как цепи, как цепни, а когда под утро, дернувшись, проснулась...

Олег и Костя как ни в чем не бывало сопели по обеим от нее сторонам, зажали, завалили тяжелыми безвольными руками. Выбираясь из жаркой тесноты, обалдевшая Ева могла предположить только, что Кузьмич занял свое койко-место, ну и в условиях возникшего дефицита... Да...

“Что ж делать-то”, — думала она, вяло бренча умывальником на дворе — умывалась холодным майским утром, даже пар шел. “Что делать” — про возвращение в город, в нормальную, старую жизнь, — они приедут все вместе . И дальше?.. Им, троим?..

Она поедет с Костей. Все. Все решено. Назад дороги нет.

...В доме просыпались. Через час — общий субботник, “последний и решительный”, День Победы ведь — завтра. Весь поселок повалит работать на кладбище. В суматохе их не заметят. Он, Никита, гений.

Натужно-плотно позавтракали, но, кстати, забыли в спешке все свертки и мешочки, приготовленные бабой Машей. Ева только на кладбище вспомнила. Так и остались лежать в пустом доме, из которого уходили навсегда.

И свои тетрадки Костя тоже забыл.

Но гитару, конечно, взяли. С этим прямо анекдот. “Я себя идиотом чувствую”, — шептал Олег с чехлом за спиной — под тихий нервный смех, когда шли к кладбищу в толпе рабоче разодетого люда. Еще бы рояль поволокли... А вон и Арсений Иванович! Стоит у ворот, раздает лопаты, грабли, метлы...

Гитару он, конечно, заметил, но, по счастью, ничего не понял: закатил привычную сцену, что аврал, что завтра девятое, а вы, мол, концерты-пикники собрались устраивать; пятый сектор; “приду — проверю!!!”.

Снова плясали костры, и в них среди мусора стреляли копченые стекла. Дождя давно не было, дороги асфальтовые — сухие, как горло, метлы вздымали с них пыль, и она долго еще стояла в воздухе. На кладбище было предпразднично. Не убранство — само настроение, и без выпивки мало кто пришел сегодня.

Никита сделал жест — все ко мне, — чтобы не горланить на всю округу.

— Так, вот что! С полчасика поработаем, не привлекая внимания. Но всем быть здесь! Не расходиться. Держимся одной кучей. Чтобы были готовы. Ждем моего сигнала. Поняли?

И началась уборка — нервная, с тянучими минутами. Гитару и рюкзак кинули пока на травку — весна была ранней в этом году, зеленело вовсю, хотя тут и там, порвав серое мочало, еще стояли толстые, какие-то неприятно живые косы мать-и-мачехи.

Олег очень быстренько сбегал с ведром на колонку. Все пятеро буквально не расцеплялись, топчась на одном клочке меж могилами, каждый машинально что-то делал — возил ли граблями, собрав уже глухую подушку грязи-листьев, но не замечая этого...

Ева снова мыла памятники (белые плиты — как зубы земли), с остатком золотца в выбоинах букв, с ручьями мутными, и напряжение росло, росло, росло. Не могли даже говорить. Молчание затя...

— Идет, — упавшим голосом сообщил Никита.

Олег в панике заскреб граблями, Ева уставилась в портрет бабульки, с которого безуспешно оттирала птичью кляксу, высохшую в голый асбест. А за деревьями шел, свистел, синел новенькой спецовкой — Арсений Иванович.

— Кузьмич... По моему сигналу... — задыхаясь.

Смотритель бодро поинтересовался, как дела, и сообщил, что та ограда опять повалилась, и пусть двое с инстру...

Хрястнуло так, что Ева, усиленно и с бормотанием глядевшая в овальное фото, вздрогнула.

Арсений Иванович повелся влево на подогнутых ногах и рухнул, как мешок.

Кузьмич — лопатой — по затылку.

Как тогда .

Оцепенение было недолгим. Смотритель так и остался лежать в поломанной позе, как киношный убитый. А они, схватив вещи, понеслись по спутанным могильным тропкам, наскакивая на пятки, сшибаясь и сворачивая; лес ждал впереди — к нему бестолково задирали прыгающие взгляды, — как ждала новая жизнь. Молодая кровь стучала в ушах, буквально колотила в перепонки, и восторг поднимался, сбивая дыхание, и свобода, и дурное внезапное счастье, и... и...

 

X

А к пяти утра не осталось сил ни на шутки, ни на ругань, ни даже всплакнуть, как Ева делала раза два, а теперь тащилась, переставляла ноги с совершенно каменным лицом. Ужасно холодно. От дрожи — позвоночная усталость.

Никакой автотрассы. Стратеги хреновы.

Пожалуй, светало, но лес так и стоял сумрачным, только странно разбухал серым, плыли, проявляясь из ниоткуда, кусты и деревья, играли силуэтами. Тихо как… Стелился туман, сгустками, студнями лежал в овражках, и становилось не по себе. Как английское кино: конский топот из тумана и тенища деревьев, словно шпалы мироздания.

Они брели по лесу днем, брели по лесу ночью, когда громадно-багровая, словно насосавшаяся крови, луна выползла сбоку, напугала всех (а потом приняла вполне мирный и городской — чуть фальшивый в своей скошенности — вид). Скандалили. Спорили про выход на дорогу. Пути назад все равно не было. Никите досталось сполна — и за то, что он умудрился не взять с собой спичек... Ладно хоть воду не забыли.