Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2007)

• Название: Новый Мир ( № 5 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

 

Даниэлю Штайну, священнику, монаху и переводчику, — с полным непониманием его загадочной церковной реформы; брату же Даниэлю, собрату по профессии экскурсовода, — с братским приветом и любовью,

Экскурсовод Юрий Малецкий.

 

1 А уж индуистская богиня Кали, богиня смерти и разрушения, супруга и женская параллель бога разрушения Шивы, так сказать, негативная сторона шакти — Женской Силы, позитивом которой является жизнеутверждающая богиня Лакшми, — она-то, прямая богиня Зла, уникальностью своею в мировой религиозной практике (поклонения Злу наряду, в одном ряду с поклонением Добру) восхищавшая гордого древней религией своей страны Вивекананду, — уж она-то к чему приплетена? Только к тому, что она тоже “женское божество”?

2 В католической Церкви, в отличие от православной, возможно изменение принятой мессы, но это серьезнейший прецедент, и текст мессы не составляется одним священнослужителем для своего прихода и по собственному хотению, а — комиссией из уполномоченных компетентных церковных деятелей, назначаемых Папой, и только им и может быть подтвержден по окончании работы комиссии.

3 Должность Префекта упомянутой Конгрегации вероучений в 1984-м, когда Даниэля вызвали, по тексту, в Ватикан, и до самой смерти предыдущего Папы занимал бывший епископ Фрайзингский и Мюнхенский, кардинал Йозеф Ратцингер, нынешний преемник покойного Иоанна Павла II, Папа Бенедикт XVI. Ничего удивительного, что он показался Даниэлю “человеком глубоким и высокообразованным”.

4 Месса Штайна, которую подвергает критике автор настоящей статьи, — перевод одного из вариантов мессы, составленной Даниэлем Руфайзеном на иврите. (Примеч. ред.)

P. S. В сухом остатке

Три автора, автономно, не читая друг друга, высказавшиеся о романе Улицкой, в сущности, не расходятся между собой ни в оценке самого романа, ни в оценке его героя; даже склонны цитировать одни и те же места, видимо, действительно попавшие под акцентуацию писательницы. Общий глас: роман — идеологический (“богословский” или “антибогословский” — в данном случае одно и то же), все в нем приспособлено для прямого выражения взглядов его создателя. Ну а герой его — утопист, впрочем, привлекательный своим человеческим обликом. В этом едином вердикте разнится лишь тональность — от нейтрально-констатирующей в первом случае и сочувственной — во втором — до негодующе-печальной в последнем.

Рассудком и всей суммой своих верований и убеждений я на стороне Юрия Малецкого. Кстати, его горячая защита соборной веры христианской Церкви даже после западно-восточного разделения, защита, исходящая из уст “странника” и апатрида, каковым этот превосходный русский прозаик является “по жизни”, — свидетельствует против выводов Сергея Белякова о практическом расслоении христианства на ряд национально-религиозных версий, где на первом месте стоит этнос с его культурой и обычаями. Вера “во единую святую соборную и апостольскую Церковь” на метаэмпирической глубине объединяет все воцерковленные народы, и как раз в связи с болгарским прецедентом, описанным у С. Белякова, принесение соборных интересов в жертву национально-политическим или национально-культурным было соборно же квалифицировано как ересь — ересь филетизма, то есть как стоящая не на должном месте любовь к своему племени, — и таковой ересью считается она до сих пор.

Единственное, в чем я не согласна со всеми троими, и, “пользуясь служебным положением”, хочу свое несогласие выразить, — так это с оценкой романа как произведения, где художественное начало несет подсобную, можно сказать, дидактическую службу. Мне кажется, создать образ “положительно прекрасного человека”, который светится со страниц книги, — достижение именно художественного порядка. И достижение — очевидное, несмотря на отчасти обесценивающий его “беллетристический” мелодраматизм (дело праведника математически симметрично, с двух сторон, губят православный фанатик и фанатик-иудей).

Вообще говоря, праведник — понятие вне конфессий и вероисповеданий. В Ветхом Завете, то есть в Священной истории еврейского народа, есть одна часть, выпадающая из исторического задания Библии, но продолжающая потрясать сердца, — это рассказ о праведном Иове, “человеке из страны Уц”, человеке как таковом перед лицом Бога, о роде-племени которого знать нам ничего не нужно. Испытания, доставшиеся ему, утверждают его праведность и возводят ее в высочайшую степень.

Удача художника Улицкой в том, что она сумела передать это обаяние испытуемой праведности. Беда “проповедника” Улицкой в том, что ее речи ниже заданного ею же уровня человеческой высоты. Она оказалась не “радикальнее” своего героя, как выразился М. Горелик, а “пониженней” (чего не упустил из вида Ю. Малецкий). О. Александр Шмеман в своих недавно изданных “Дневниках” (запись 11 октября 1984 года) пишет: “<…> про святого не скажешь: „Он был глубоко порядочным человеком”. Святой жаждет не порядочности, не чистоты и „безгрешности”, а единства с Богом. И думает не о себе, и живет интересом не к себе (интроспекция „чистюли”), а Богом”. Даниэль Штайн, как бы ни заблуждался, — он живет Богом. Улицкая — в качестве участника романа со своим прямым авторским словом — живет “порядочностью”. Тоже похвально, разумеется…

P. P. S. Через посредничество Ю. Малецкого к нам из Германии пришел интересный реальный комментарий к роману, предоставленный католиком Ю. Стародубским. “В одно и то же время с еретиком Штайном-Руфайзеном его собрат по Ордену босых кармелитов и монастырю Stella maris в Хайфе о. Элия Фридман с благословения Церкви преследовал цель создания еврейского обряда <…> в рамках правоверия и церковной дисциплины. <…> Дело отца Элии живет в основанных им Всемирной ассоциации евреев-католиков и в Обществе св. Иакова (Израиль), руководимом ныне викарным епископом Латинского Патриархата Жаном-Батистом Гурионом. <…> Отрадно констатировать, что в современной Церкви возможно быть в полной мере и евреем, и католиком”.

И. Роднянская.

Гражданин убегающий

Гражданин убегающий

Владимир Маканин. Испуг. [Роман]. М., “Гелеос”, 2006, 416 стр.

Выходные данные этой книжки я указываю не по обложке и не по титульному листу, а так, как это дано на второй странице, — там, где УДК, ББК и прочие ISBN. Глянувши на обложку, привередливый и чуткий на предмет пошлости читатель вполне может брезгливо пренебречь таким полиграфическим изделием. Сверху — не очень крупно: “Владимир Маканин”, чуть ниже — непонятно что, то ли название, то ли подзаголовок, но для названия шрифт мелковат, а на титульном листе никакого подзаголовка нет (хотя на корешке есть). Текст такой: “Sатирмэн и лунные женщины”. Еще ниже — цитата из Маканина: “Старый хер, я сидел на краешке ее постели. Весь в луне — как в коконе чистого серебра”. Хорошая такая цитатка для обложки… Ну а в самом низу, кроваво-красным: “Иsпуг”. Это неясного назначения латинское S повторяется в названии и на титульном листе. Хотя в колонтитулах никакого S нет — просто “Испуг”. Это что — нам намекают на Sex?

После такого начала заглядывать на последнюю страницу обложки просто страшно. И правильно — там красуются зазывные анонсы: “ Новый провокационный роман Владимира Маканина!” и “ Роман „Испуг” — асимметричный ответ набоковской „Лолите” ”.

Прошу прощения, что я так подробно останавливаюсь на “внешности” книжки, но встречают все-таки “по одежке”, и с этой “одежки” у всякого, кто давно и хорошо знает Маканина, начинается недоумение. Маканин — один из самых тонких и глубоких прозаиков последних десятилетий — и вдруг такая разухабистая пошлость, освященная его именем? Не верится! Ну, допустим, что писатель за обложку ответственности не несет — его не спросили, а издателям нужно побыстрее продать немалый по нынешним временам для серьезной прозы десятитысячный тираж, вот они и расстарались, замаскировав маканинскую книгу под дешевый эротический триллер. Авось какой-нибудь лопух, никогда не слышавший этого имени, купится на “старого хера” под луной и сатира в окружении аж четырех обнаженных нимф.

Самое интересное, что “Испуг” можно прочитать и так — именно как дешевую, хотя и со специфическим душком, эротику. Причем скучноватую. Почти каждая главка романа (впрочем, о жанре этого текста мы еще поговорим) в сюжетном смысле строится однотипно: Петр Петрович Алабин, глубокий пенсионер, проживающий в подмосковном дачном поселке, каждую лунную ночь (это важно — чтобы непременно луна была) выходит “на охоту”. Волнуют его молодые женщины, которые спят за окнами соседних дач. Вычислив добычу, старик проникает в дом (никакие замки для него не преграда, он умеет делать отмычки хоть из подвернувшейся скрепки, хоть из карандаша) и пытается спящей женщиной овладеть. Не изнасиловать, нет! Старик уже не так силен, да и сентиментален, чтобы заниматься откровенной уголовщиной. Он долго сидит на краю постели, любуется спящей женщиной, потом ложится рядом, а там — как уж получится. Иногда получается. Некоторые женщины спят крепко и во сне принимают Петра Петровича то за мужа, то за любовника. Старик получает свой кайф и уходит — иногда неузнанный и без проблем, иногда с проблемами (попадает-таки однажды в психушку) и даже с мордобоем (это когда не вовремя возвращается муж его нимфы).