Амели Нотомб - Катилинарии. Пеплум. Топливо

• Название: Катилинарии. Пеплум. Топливо
• Автор: Амели Нотомб
• Жанр: Драматургия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-389-01899-0

Главные герои романа «Катилинарии» – пожилые супруги, решившие удалиться от городской суеты в тихое местечко. Поселившись в новом доме, они знакомятся с соседом, который берет за правило приходить к ним каждый день в одно и то же время. Казалось бы, что тут странного? Однако его визиты вскоре делают жизнь Эмиля и Жюльетты совершенно невыносимой. Но от назойливого соседа не так-то просто избавиться.

«Пеплум» – фантастическая история о том, как писательница А.Н. попадает в далекое будущее. Несмотря на чудеса технического прогресса, оно кажется героине огромным шагом назад, ведь за несколько столетий человек в значительной мере утратил свою индивидуальность и ценность.

Пьеса «Топливо» – размышление о человеческой природе, о том, как она проявляется в условиях войны, страха и холода, когда приходится делать выбор между высокими духовными устремлениями и простыми, порой низменными потребностями.

---

Клер была выше всего этого. Между нею и мной завязалась подлинная дружба. Ее родители, люди славные, но недалекие, вечно попрекали ее пристрастием к древним языкам: они были бы счастливы, пойди она учиться чему-нибудь более серьезному, например на бухгалтерские или секретарские курсы. Изучать мертвый язык – это казалось им пустой тратой времени. А уж изучать целых два!..

Как-то раз я пригласил Клер к обеду. Ей в тот год исполнилось пятнадцать; Жюльетта влюбилась в нее с первого взгляда, и это было взаимно. Мы по преклонным летам не годились ей в родители, и она стала для нас почти внучкой.

Нас троих связала на редкость крепкая дружба. Клер была единственным существом из внешнего мира, имевшим для нас значение.

Имя подходило ей как нельзя лучше[7]: она лучилась светом, притягивающим взгляд. Эта девочка была из тех поистине редких людей, одно присутствие которых способно осчастливить.

Теперь Клер было уже восемнадцать, но она ничуть не изменилась: нас связывала все та же глубокая приязнь, хоть мы не видели ее почти год.

Она всегда обращалась ко мне «месье Азель», а вот Жюльетту с их первой встречи звала по имени. Я не обижался: ведь моя жена была и моим ребенком, что приближало ее к молодой девушке.

Клер не пробыла у нас и десяти минут, а в доме как будто все осветилось. Она что-то рассказывала, но дело было не в словах, а в ней самой. Ее веселость обдавала нас солнечными брызгами. Мы так радовались, что она нас не забыла. Внешний мир был нам безразличен, но она – просто необходима.

В дверь постучали. Уже четыре часа! А я-то хотел заранее предупредить малышку о нашем непрошеном госте, чтоб она поняла все правильно.

– О, вы кого-то ждали? Я ухожу…

– Клер, нет! Пожалуйста!

Месье Бернарден был явно возмущен тем, что мы посмели принимать кого-то в часы, принадлежавшие ему. Он что-то неприветливо буркнул, когда Клер поздоровалась с ним, просияв своей дивной улыбкой. Нам с Жюльеттой стало неловко за его грубость, как будто это была наша вина.

Он развалился в своем кресле, сидел неподвижно и молчал. Девушка посматривала на него приветливо, хоть и с удивлением. Она, видно, думала, что он наш друг, и поэтому сочла нужным к нему обратиться.

– В какой красивой местности вы живете! – воскликнула она своим очаровательным голосом.

Мучитель раздраженно поморщился, словно говоря: «Не хватало мне еще разговаривать с какой-то свистушкой, которая посмела явиться в мое время!»

Он не удостоил ее ответом. Я сгорал со стыда. Клер решила, что он туг на ухо, и повторила громче – он смерил ее взглядом, словно торговку на базаре. Мне хотелось его ударить. Но я лишь ответил вместо него:

– Месье Бернарден наш сосед. Он бывает здесь каждый день с четырех до шести.

Я надеялся, что Клер поймет суть этих визитов и догадается, что мы – жертвы мучителя. Увы, это было не столь очевидно: девушка подумала, что мы в самом деле дружим с этим человеком. Может быть, даже решила, что это мы его приглашаем. Повеяло холодом. Непоправимым холодом. Малышка больше не осмеливалась заговорить с незваным гостем, она обращалась теперь только к нам, но утратила свою непосредственность и веселый тон. А мы с Жюльеттой были так напряжены, что и вовсе говорили фальшивыми голосами. Наши улыбки были вымученны.

Кромешный ужас.

Клер долго не выдержала. Около пяти она собралась уходить. Мы хотели удержать ее; она сослалась на важную встречу, которую никак нельзя отменить.

Я проводил ее до машины и, как только мы остались одни, попытался объяснить ситуацию:

– Понимаете, нам трудно его не принимать, он наш сосед, но…

– Он славный. Для вас подходящая компания, – перебила меня девушка, по-своему истолковав мое замешательство.

Слова застряли у меня в горле. Впервые в жизни кто-то говорил со мной снисходительным тоном – и это была Клер, моя девочка, моя внучка! Клер, у которой я долго был любимым учителем, которая восхищалась мной, которая наполнила смыслом мою скромную карьеру, – в ее голосе я слышал теперь нотку жалкого сочувствия, предназначенного старикам!

Она пожала мне руку с ласковой и грустной улыбкой, в которой я прочел: «Что ж поделаешь, я не могу на вас обижаться за ваш возраст».

– Вы приедете еще, правда? Клер, вы приедете?

– Да-да, месье Азель, поцелуйте от меня Жюльетту, – ответила она, взглядом прощаясь навсегда.

Машина скрылась в лесу. Я знал, что больше не увижу мою ученицу.

Когда я вернулся в гостиную, жена с тревогой спросила меня:

– Она еще приедет?

– Да-да, – повторил я ответ девушки.

Жюльетта, кажется, успокоилась. Она, наверно, не знала об одной лингвистической тонкости: это только в математике плюс на плюс дает плюс, а повторенное дважды слово «да» равно отрицанию.

Зато месье Бернарден, похоже, все понял: я заметил, что в его тусклых глазах мелькнуло победоносное выражение.

Дыхание Жюльетты стало сонным. Я мог наконец побыть наедине с собой.

Я встал с постели и на цыпочках спустился по лестнице. Было уже за полночь. Не зажигая света, сел в окаянное кресло, которое присвоил себе мучитель. Только теперь я обнаружил, что от тяжести нашего соседа посередине образовалась глубокая яма.

Я попытался поставить себя на место Клер. Как ни умна была девушка, судить она могла только по видимости, и я не мог на нее обижаться.

Я сам совершал одну промашку за другой. Не скажи я ничего по поводу прихода месье Бернардена, Клер могла бы понять, что мы ему не рады. Но я зачем-то уточнил, что он бывает у нас каждый день с четырех до шести. И она сделала вывод, что этот идиот – наш друг.

Хуже того: я еще должен благодарить ее за то, что она так подумала. Как могло ей прийти в голову, что я терплю непрошеного гостя? Да если бы ей сказали, что столь почитаемый ею учитель неспособен отказать от дома хаму, она бы не поверила. Она слишком уважала меня.

Дальше ехать некуда: я, оказывается, сохранил лицо! Смех, да и только. Я, однако, готов был расплакаться. В ушах у меня звучал голос Клер, которая думала вслух: «В таком возрасте люди не переносят одиночества. Лучше любая компания, пусть не самая приятная, лишь бы не чувствовать себя брошенными. Но все-таки, чтобы человек, учивший меня мудрости древних философов, презиравший стадность и чтивший Симеона Столпника, опустился до такого уровня! Он говорил мне, что уезжает в деревню жить вдали от света, как Янсений в Иперне. И вот, подумать только, каждый день приглашает в гости какого-то неотесанного грубияна. Что ж, надо быть снисходительнее. Старость подобна кораблекрушению. Но я не хочу видеть, как идет ко дну его корабль, это выше моих сил. И уж тем паче не хочу снова встречаться с этим типом. Как только Жюльетта его выносит? Всё, больше я к ним ни ногой. Лучше сохранить их в памяти прежними. Да и у них есть теперь друг, я им больше не нужна».

Я не мог заставить замолчать этот голос. Я проклинал себя. Если бы только я мог ей все объяснить, когда провожал ее к машине! Но я не успел! Почему, ну почему я упустил этот случай?

В первый раз в жизни я понял, что уже стар. Я увидел это в глазах любящей меня всей душой девушки – откровение было от этого особенно жестоким.

Я состарился по собственной вине. Сегодня нельзя все валить на возраст: что такое в наши дни шестьдесят пять лет? Значит, корить я мог только себя.

И то сказать, было за что. Вина моя, правда не совсем обычная, была от этого не менее достойна презрения. Я был повинен в особого рода слабости: отрекся от собственного идеала счастья и человеческого достоинства. А говоря попросту – дал сесть себе на голову. И дал просто так, даже не ради чего-то: условностей, которыми я оправдывался, не существовало.

Это типично старческая позиция. Я состарился по заслугам, потому что вел себя, как старик.

А Жюльетта – допустим, я имею право отравить собственную жизнь, но кто позволил мне бросаться ее счастьем? Я поставил того, кого от души презираю, выше той, кого люблю. И ведь она сколько раз предлагала мне такой простой, такой легкий выход: всего-навсего не открывать дверь! Неужели это так трудно – не открыть дверь непрошеному гостю?

Да, я дал маху. Мне и в голову не приходило, что такая пустяковая слабость может повлечь за собой подобные последствия. К чему было лукавить перед самим собой: Клер, отвернувшись от меня, нанесла мне удар в самое сердце. Эта девочка, единственная из людей, уважала меня, зная за что, и тем самым возвышала в собственных глазах. Я не тщеславен, но каждому хочется хоть раз в жизни встретить восхищенный взгляд умного человека. Тем более, если старость не за горами, а человек этот молод.

А уж если вдобавок проникаешься нежными чувствами к юной поклоннице, она становится необходима тебе как воздух: Клер была внешней гарантией моей самоценности. Пока она уважала меня, я и в собственных глазах чего-то стоил.