Коллектив Авторов - Цифровой журнал «Компьютерра» № 110

• Название: Цифровой журнал «Компьютерра» № 110
• Автор: Коллектив Авторов
• Жанр: Прочая околокомпьтерная литература

ОглавлениеСтатьи

Что показывают на Mobile World Congress 2012 Автор: Андрей Письменный

Колумнисты

Кафедра Ваннаха: Экономика священных камней Автор: Михаил Ваннах

Василий Щепетнёв: Место для рынка Автор: Василий Щепетнев

Дмитрий Шабанов: Чудеса полового размножения Автор: Дмитрий Шабанов

Кивино гнездо: Ключевые слабости Автор: Киви Берд

Дмитрий Вибе: Я б в астрономы пошёл Автор: Дмитрий Вибе

Голубятня-Онлайн

Голубятня: Чудо Compreno Автор: Сергей Голубицкий

---

Так вот, возьмём и посмотрим, как у нынешних европейцев обстоят дела с трудом. На ком мы остановились, на Венгрии? Ну, вот что нам любезно сообщает «Компьюлента»: 2300 работников будут сокращены с заводов Nokia в этой стране. Рабочие места перетекают в Юго-Восточную Азию. Сколько получали мадьяры на Nokia, найти не удалось, но давайте в первом приближении плясать от средней зарплаты в 900 евро.

А вот соседнее предприятие в Нечерноземье. Оно предлагает радиомонтажницам зарплату в 35 тысяч рублей в месяц. (Это – пошли в российскую оборонку 20 триллионов.) Налоги у нас поменьше, так что «чистыми» останется побольше, чем остающиеся у венгров со средней зарплаты 500 евро. (Но в Нечерноземье и еда, и тряпки, и даже недвижимость подороже будапештских будут…)

Но для Nokia труд европейцев по таким тарифам слишком дорог. Азиаты – дешевле. И на логистике можно сэкономить – комплектующие-то нынче тоже производятся у тёплых морей. И экономят в Nokia не только на венграх, но и на самих жителях Суоми — 1000 финнов потеряет на её заводах работу. Так что это дополнительный вклад в численность европейцев с низкой интенсивностью труда.

И пастор родственной церкви из старинного голландского городка пишет, что японцы закрывают у них завод – 1600 человек прямых сокращений, но есть же и мелкие фирмы, которые поставляли на завод компьютеры, бухгалтерские (по местному законодательству и стандартам) пакеты, монтировали и обслуживали информационные сети, готовили и привозили еду в столовую, мыли полы и тротуары…

Складывается социальная ситуация, которую европейцы в возрасте «за шестьдесят» никогда не видели. И формирует эту ситуацию не политика, а технология. Делающая ненужными многие виды труда. Ну, давно ли вы, уважаемые читатели, пользовались бумажной газетой? Пресса прочно ассоциируется нынче с экраном планшета, ноутбука на кухонном столе или наладонника.

Нет, бумажные газеты, конечно, тоже нужны. Рекламные издания, привезённые в багажнике из ближайшего бизнес-центра, вполне пригодны для того, чтобы во время ремонта накидать их на лестничную клетку, дабы они впитали растекающуюся побелку… (Бригада молодёжная, и не гастарбайтерская – два юриста и два экономиста, столкнувшиеся с реальностью рынка труда…)

Из сферы информационного оборота бумага и многочисленные связанные с нею профессии уходят. Как бы ни было жаль свежего журнала, пахнущего типографской краской, но это – навсегда. (Хм, запатентовать, что-ли, идею читалок и планшетов, в начале чтения нового файла испускающих запах краски, слабеющий по мере чтения…) Слишком долго тащится к читателю бумага. Слишком большие издержки с этим связаны.

Да и реклама удобнее в электронном виде. На редкие товары вам услужливо подсунет её поисковик. В случае популярной продукции с высокой маржей (скажем, квартир) вам придётся пробиваться через информационный шум, но это задача решаемая, а из рекламных газет привлекательные объявления будут, скорее всего, полностью изъяты посредниками, и вы с ними не встретитесь никак. Но это – другой разговор.

А вот нарастание бедности в благополучной Европе – факт. Связанный, прежде всего, с уходом из неё индустриального труда. (Скажем, в социалистической Болгарии доля индустрии в ВВП была почти половинной, а сейчас – чуть больше четверти…) И от процессов этих мы не застрахованы.

Вот, при сравнимых с оборонно-нечернозёмными зарплатах, Nokia завод-то закрыла. Да, у нас, в отличие от Европы, есть ещё и земля. И земля сельхозназначения (российское зерно опять рентабельно на мировом рынке), и, главное, горные богатства, лежащие под ней. Именно на ней, на горной ренте, основан российский экономический рост начала двадцать первого века. И приличные зарплаты монтажницам радиоаппаратуры обусловлены тем, что землю эту надо защищать — надо суметь удержать её в руках.

Но на процессы в Европе надо смотреть внимательно. И потому, что Европа – крупнейший покупатель российских углеводородов. И потому, что судьба европейской индустрии даёт нам очень жестокий урок, который, возможно, есть смысл выучить…

К оглавлению

Василий Щепетнёв: Место для рынка Василий Щепетнев

Опубликовано 28 февраля 2012 года

Общественные науки в медицинском институте доминировали над остальными. Часов, отведённых на изучение истории партии, политической экономики, диалектического материализма, материализма исторического, научного коммунизма и научного атеизма, в сумме было намного больше, нежели отведённых на дерматовенерологию или на глазные болезни. Да что в сумме, и по отдельности больше.

Сидишь вечером в библиотеке, конспектируешь «Три источника и три составные части марксизма», а сам думаешь, что в работе врача это не пригодится. Вряд ли. Но преподаватели общественных наук говорили: для страны важнее, чтобы человек из института вышел пусть и не хватающим звёзд с медицинского неба доктором, зато убеждённым борцом за дело коммунизма, нежели беспринципным специалистом с гнилой буржуазной сердцевиной.

Однако концы с концами не сходились. О марксистко-ленинском учении можно говорить всякое, но уж чему-чему, а жизни в нерассуждении оно не учит. Возьмите любою работу основоположников. Где тут робость и покорность? Напротив, бунт, и бунт разумный. Со смыслом. Человек, владеющий азами диалектики, уже не проглотит молча любой бред и не будет тянуть руку, голосуя единогласно за «бред кобылы сивой, одна штука».

И в то же время в институте от нас требовали жить именно в нерассуждении, тянуть руку вверх единогласно по команде. То ж и после института. То есть о футболе рассуждать дозволялось, если рассуждения патриотические, а вот о системе оплаты за труд – ни-ни. Размышлять же вслух о возможности выбирать руководителя страны считалось верным признаком шизофрении.

Сидел я в минуту затишья на неудобном диване (к ставке дерматовенеролога больницы в райцентре Тёплое я брал сотню часов дежурствами с дислокацией в избушке «скорой помощи») и думал: в чём, собственно, выражается создаваемая мной прибавочная стоимость? Вот полчаса назад я освидетельствовал водителя, совершившего ДТП. Заполнил акт и отдал капитану милиции. Что ж, этот акт и есть стоимости? А час назад привезли парня с ущемлённой грыжей. Я вызвал хирургов, которые сейчас оперируют больного. Где в моём действии стоимость, простая и прибавочная? А ведь должна быть, иначе за что же я получаю зарплату?

Потихоньку продолжил: ага, я обслуживаю в первую очередь гегемон. Рабочий класс и социалистическое крестьянство. Привожу его в порядок по мере собственных способностей, доступности медикаментов и прочих лечебных факторов и всеобщего развития медицинской науки. А уж он-то, гегемон, и производит настоящую стоимость. Значит, в его труде есть и мой, но только капелька. Из этих капелек и складывается оклад врача-дерматовенеролога, сто двадцать пять рублей в сельской местности и сто десять в городской. Минус налоги. Мало? Тогда либо бери подработку, либо иди к станку.

Решив таким образом насущные вопросы, я шёл далее: поскольку оклад есть штука постоянная, то чем меньше человек работает, тем эффективнее его труд, не так ли? То есть если я работал много и – условно – вылечил за месяц пятьсот человек, то стоимость излечения одной души (в помещичье-крепостном смысле) составляет двадцать пять копеек.

Если же я вылечу только сто человек, то стоимость излечения души составит рубль двадцать пять. А если вылечу всего десять человек? Эге! Это получится двенадцать с полтиной, оплата всей коммуналки. А если, предположим, я вообще никого не вылечу? Делим сто двадцать пять на ноль и получаем… получаем…

Здесь меня спас коллега-хирург, пришедший после операции узнать, нет ли ещё какой работы: мол, не ломай голову, платят нам вовсе не за лечение людей, а за проведённые на рабочем месте часы. То есть государство в лице центральной районной больницы покупает время нашей жизни. А мы его, время, продаём. По расценкам обыкновенным, вот как я, или по расценкам сверхурочным, вот как он сейчас, оперируя с полуночи до трёх. Потому что больше нам, пролетариям от медицины, продавать нечего.

И он ушёл досыпать остаток ночи, фельдшер с водителем поехали в дальнюю деревню на вызов «понос у ребёнка пятый день, терпели, терпели, а толку нет», а я остался в избушке.

Можно было и подремать, но не дремалось. На полочке лежала книжка в мягкой обложке белого цвета. Ленин, «Империализм как высшая стадия капитализма». Говорят, прежний водитель когда-то учился в заочном техникуме – и тоже конспектировал. Закончив учёбу, он перешёл в «Сельхозтехнику» на полуответственную должность, оставив книжку, похожую на парус надежды, в назидание другим: ученье – свет!