Валериан Бородаевский - Посох в цвету: Собрание стихотворений

• Название: Посох в цвету: Собрание стихотворений
• Автор: Валериан Бородаевский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91763-075-5

Валериан Валерианович Бородаевский (1874–1923), самобытный поэт религиозно-философского склада. В 1909 г. довольно ярко заявил о себе сборником стихотворений, вышедшим в издательстве Вяч. Иванова «Оры», но, выпустив в 1914 г. второй сборник, отошел от литературного процесса и надолго оказался забыт. Настоящее издание – первый опыт полного собрания стихотворений Бородаевского, значительная часть которых публикуется впервые.

---

XXXIII. БАРЕЛЬЕФ

Пока на льва Сарданапал
С копьем в руках в рдяным оком,
Напрягши мышцы, наступал,
И зверь кидался и стонал
И падал, пораженный роком, —

В опочивальне смутных грезь
Царица тихо распускала,
Как знамя грусти, траур кос,
И чаши увлажненных роз
К грудям пылающим склоняла…

Далекий рёв! Предсмертный рёв!
И плеск, и буйственные клики…
Но неподвижен и суров,
Подъят над спинами рабов
Чернобородый лик владыки.

Внесли… Поникни головой,
Склонись, поздравь царя с победой,
Да примет кубок золотой, —
И пурпур губ его отведай,
Закрывшись бледною фатой.

XXXIV. ХЕРУВИМЫ

I. «Херувимы Ассирии, быки крылатые…»

Херувимы Ассирии, быки крылатые,
Бородатые,
Возникают из пыли веков.
Железо лопаты, как резец ваятеля,
Чародателя,
Возрождает забвенных богов.
Херувимы крылатые — камень пытания
Высшего знания, —
Из пыли веков
Двинулись ратью на новых богов.

II. «Вашу правду несете вы, пращуры древние…»

Вашу правду несете вы, пращуры древние,
Херувимы Ассирии,
Ответ человека на пламенный зов Божества.
Был час — и на камне
Почила Рука и руку искала:
Вы — встреча двух дланей,
Вы — их пожатье.
Привет вам, быки круторогие,
С лицом человечески-хмурым грядите!

XXXV. СФИНКС

Каменным когтем на грудь наступил.
Шествовал мимо и грузной стопой
Тронул, свалил.
Орошались уста ярко-рдяной струей:
Сфинкс проходил.

Шествовал мимо божественный зверь,
Белые очи в безбрежность ушли.
Лапой смахнул, — и в кровавой пыли
Пал я теперь.

Белые очи в глубинах скользят,
Поднят к далеким и чуждым мирам
Льдистый их взгляд.
Лапы по теплым ступают грудям,
Кости хрустят.

Лапы по рдяным ступают цветам.
Тронули, — вот под пятой я расцвел…
Сфинкс, устремляясь к безбрежным векам,
Мимо прошел.

XXXVI. Я ХОЛОДЕН

О, если бы ты был холоден или горяч!

Апокалипсис, гл. 3, 15.

Отверзи мне двери, те, что я не открыл —
Оттого, что заржавели петли, — не было сил.

Заржавели петли от холодных дождей…
От людей, что Ты дал мне, — от слез людей!

Людей, что Ты дал мне, — я их не любил.
Из сладостной Книги был ближний мне мил.

Из сладостной Книги я много читал.
Мне за это отверзи. Я устал…

Душа моя — льдина, до костей я застыл.
Открой хоть за то мне, что я не открыл!

XXXVII. С ДОРОГИ

Белый храм родной моей деревни,
Я любил тебя — издалека.
Забелеешь — бубенцы напевней,
И прошла дорожная тоска.

Ранним мартом, меж туманов сизых,
Мне подснежник грезился в тебе,
Что раскрылся, как весенней вызов,
Беззаботно брошенный судьбе.

А дорога прилипала к спицам,
Чтобы миг желанный оттянуть,
Чтобы счастья дробные крупицы
Вихрем встреч бездумно не смахнуть.

Поворот. Резвее скачут кони.
Рига. Сад. И дом за ним родной.
А уж храм забыть на тихом склоне,
Как цветок, оборванный рукой.

XXXVIII. ТОСКА

Вот он, старинный зал, где фикусы всё те же,
Так неизменны под кривым ножом, —
(Десятки лет он им вершины режет).
Вот он, старинный зал, где бегал я мальцом
С квадрата на квадрат паркетный вперепрыжку…
Вощеный пол скользил под резвою ногой,
И, стульев чопорных наруша строгий строй,
Здесь с братьями играл я в кошку-мышку,
Но чаще с бледной маленький Тоской.

Она была — как кукла восковая,
Невелика. И в локонах. С лицом
Неизъяснимо сладким. Золотая
Коронка высилась над выпуклым челом, —
Челом упрямицы… И, правда, ты упряма
Была, и нудила: «Играй со иной. С одной.
О них не думай… Будь для них — немой.
Засохнуть фикусы. Остынет папа, мама.
Изменят братья. — Но всегда ты мой». —

И крепко, крепко шею обнимали
Мне ручки тонкие. И больно было мне,
И радостно. И в горле замирали
Рыданья бурные… И мчались мы по зале!..
И поздно, ввечеру, при сладостной луне,
Я крался с ней по дремлющим покоям.
Звенел хрусталь в шандалах голубых.
От жардиньерок розой и левкоем
Тянуло слабо… И в ушах моих
Был топот тихий. В тайную беседу
Вступали мы. Хотелось воскресить
Забытый мир… крылатую планету,
Где можно, не стыдясь, обнять, любить…
И тени фикусов тянулись по паркету.

Вот он, всё тот же, мой старинный зал,
Где фикусы по кадкам, точно мумий
Иссохший ряд… Где я с тобой играл!
Ты подросла. Тоска… Темнее и угрюмей
Твои глаза. Но также и теперь
Желанна ты, и мне не изменила.
Я на балкон открыл широко дверь…
Луна высокая и белая царила
Над елями… Как прежде, так теперь!
И те же ветхие, бестрепетные ели
С крестообразными вершинками у звезд…
Как будто мимо годы пролетели,
Как будто мало град, и снег, и бремя гнезд
Над мшистыми ветвями тяготели…

XXXIX. МЯЧ

Давно-давно, в беспечной суматохе
Ребячьих игр, кружася меж детей,
Лиловым вечером плененных тополей
Ловил я тайные, прерывистые вздохи.

Их тень, как исполин, бежала на меня
И падала к ногам, как исполин сраженный!
И вдруг глаза мои слезою затаенной
Туманились. Дыхание огня
Чела касалось. Я игры шумливой
Законы строгие внезапно забывал,
И мимо рук моих далече улетал
Свистящий мяч… Я слышу переливы
Дразнящих голосов, и смеха яркий звук
Бесславное мое венчает пораженье!..
И жалко было тех, но смутное томленье,
Как первый вестник отдаленных мук,
Хватало сердце тонкими когтями…

О, глупый, старый мяч! Игра сплетенных воль!
Не береди ребяческую боль:
Ты пролетишь над праздными руками!

XL. ВОЗЛЕ ЕЛКИ

В шумной зале, где играли
Возле елки осветленной, —
Как дриада, в чаще сада,
Меж ветвей смеялась Нелли.

Мы глядели, как блестели
Золоченые орехи,
И глазами, что огнями,
Обожгли друг другу сердце.

Вся краснея и робея,
«Навсегда!» — она сказала.
Это слово было ново… —
«Навсегда!» — я ей ответил.

И, с улыбкой, вдруг, ошибкой,
Мы устами повстречались…
А вкруг елки были толки,
Что… играть мы не умеем.

XLI. «Мы носились на гигантах…»

М. Б.

Мы носились на гигантах.
Мы кружили до усталости.
В ваших косах, в ваших бантах
Были зовы сладкой алости.

Эти косы, эти змеи, —
Две змеи в игре стремительной, —
Разбегались все смелее,
Заплетались упоительней.

С обнаженными ногами,
Нежным хохотом дразнящие,
Два амура между нами,
На одном кресте висящие,

В синем бархате витали,
Златокудрые, воздушные…
Отдаляли и сближали
И свергались, простодушные.

И гвоздик кровавых гряды
Замутились, благовонные.
И не знали мы, что взгляды
Наши встретились — влюбленные.

XLII. НА ПАСХЕ

«Христос воскрес!» — Потупилась она.
Зардела вся, как утренняя зорька…
Но неотступен он, и — сладко или горько, —
«Воистину» пролепетать должна.
Уста сомкнулись в грезе поцелуя.
И думают…

Она по-своему: «зачем
Когда я жажду слов, он, как заклятый, нем?
Он имени Любви не произносить всуе…
Он ждет… Чего? Я понимать должна:
Страшит грядущее… Но как бы я любила!
Я сердца первоцвет, как тайну, сохранила…»

А он по-своему: «мила, но холодна».

XLIII. БОЖЬЯ КОРОВКА