Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе

• Название: Королева Бона. Дракон в гербе
• Автор: Галина Аудерская
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-002000-0

Средневековая Польша. Польский король Сигизмунд I Старый (1467–1548) женится на Боне, дочери миланского герцога Джангалеаццо Сфорца. Красивая, обворожительная, умная, она рвется к власти. Ее не устраивает положение жены короля, она сама хочет стать королевой и править страной.

Все было в трагически оборвавшейся жизни Боны — политические дрязги, коварство придворных, козни врагов и непостоянство друзей. О том, как непросто казаться сильной, будучи слабой, и повествует книга «Королева Бона».

---

— Все, что мы привезли, со стен снять, увезем с собой. Погрузить на повозки все канделябры, кубки, серебряные блюда и всю мою казну.

— А что же оставить? — вмешалась в разговор Марина.

— Ничего.

— А колыбельку, что прислана из Бари?

— К чему? Пока нет никаких надежд! Никаких! Можете идти. А ты, — обратилась она к Паппакоде, — останься. Как же мне не хватает сейчас Алифио! Ты хотел быть бургграфом замка, а он им стал. Но в будущем, в Варшаве…

— Государыня, вы знаете, я предан вам душою и телом! — заверял Паппакода.

— Тогда проследи, чтобы после меня ничего здесь не осталось! И в покоях у принцесс тоже. Пусть он привезет Барбару в пустой дом.

— Но, государыня, если изволите выслушать… — сказал робко итальянец. — Зачем везти казну в Мазовию? Отправим золото к банкирам в Неаполь. Там надежнее будет.

— Правду говоришь! — вздохнула она. — Надежней, чем здесь, где, если хочешь добиться чего-то сделать по-своему, всех подкупить надо. Да и Август… Похоже, что он так же щедр и великодушен, как все Ягеллоны.

— Если бы не вы, государыня…

— Si. И подумать только, сколько податей, сколько пошлин я собрала… чтобы все этой девке досталось!

— Потому и советую я…

— Знаю, но не сейчас… Вдруг что-то изменится? Август отошлет Барбару обратно, как того требует шляхта? Я все еще хочу верить… Хотя следует поразмыслить, кому можно давать в долг с пользой для герцогства Бари. Не вздумай посылать в Игалию деньги без моего ведома.

Паппакода, казалось, обиделся.

— Государыня, да разве я… — сказала она и замахала рукой, прогоняя его.

Ей хотелось остаться одной, подумать еще раз над принятым решением.

…Она вдруг почувствовала себя смертельно усталой от переговоров с Августом и впервые в жизни… старой. Быть может, потому, что, лишенная возможности действовать, была теперь никому не нужна, не то что в те годы, когда приняла бразды правления из ослабевших рук мужа. Стало быть, конец?

Отказаться от всего, уйти в тень? Ей хотелось запустить в закрытые двери чем-то тяжелым, чтобы они раскрылись настежь. Остаться на Вавеле и покорно глядеть, как там будет царствовать молодая королева? Нет, только не это. Молча смотреть на все деяния Августа она тоже не согласна. Бона чувствовала, что у нее еще довольно сил, чтобы высказать теснившие ее грудь желания, отдавать распоряжения, командовать покорными ей людьми. Мазовия… Уехать туда — первая и самая верная мысль. Она, княгиня Мазовии, будет там истинной королевой и сможет делать все, что захочет. Во время сейма противостоять воле сына и Радзивиллов. Но сейчас ей придется проститься со стенами Вавеля, где она прожила тридцать лет, где помнила каждую колонну на галерее, где в саду было столько ярких цветов и кустарников, выращенных по ее приказанию. Сколько веселых празднеств было отмечено в этом замке, сколько раз, слушая игру италийской капеллы, наслаждаясь звуками флейты или лютни, она испытывала минуты радости, гордясь тем, что ее двор не уступит итальянскому, французскому и даже обоим габсбургским — мадридскому и венскому, вместе взятым.

Ее мудрость и красота были воспеты многими поэтами. Впрочем… Хорошо известный при императорском дворе польский посол, он же знаменитый поэт — Дантышек, стал теперь епископом Вармии. Может быть, написать ему? Пусть попытается воздействовать на Гозия, отговорить от выполнения возложенной на него королем миссии? Пусть не вступает с Фердинандом в переговоры, пусть оставит Изабеллу в покое.

Не вызывая прислуги, Бона покинула опочивальню и вошла в соседнюю комнату, уже почти пустую.

Дорогие покрывала были сняты, мебель черного дерева вынесена. И только большой стол по-прежнему стоял у стены. Бона склонилась над ним и долго всматривалась в его полированную поверхность, разглядывая свое туманное отражение. Обвела пальцем очертания головы, плеч.

Подошла к выходящему во двор окну. Трудно было расставаться не только с прекрасным этим замком, но и с собственными воспоминаниями, с собой, Боной Сфорцей Арагонской, которая приехала сюда когда-то, в далекие молодые годы. И все еще чувствовала себя молодой, молодой, молодой!

Хлопнула дверь, вбежала Сусанна Мышковская — забрать серебряную вазу с цветами, одиноко стоявшую посреди стола. Но Бона, быстро отойдя от окна, не разрешила ей.

— Оставь! — сказала она. — Оставь вазу здесь. Это было первое, что я увидела, когда сюда вошла.

— Понимаю, госпожа, — шепнула девушка.

— Ничего ты не понимаешь, — возразила Бона сердито. — Тебя тогда и на свете-то не было. Да и я была другая. Только цветы точно так же стояли на столе… Какой у нас сегодня день?

— Первое августа, госпожа.

— Памятный день… Но это не ты двадцать девять лет назад вывесила за окно алое полотнище.

— Полотнище? — повторила девушка. — Не понимаю…

— И я тоже. Как все это могло случиться? Столько замыслов, желаний, надежд… Я всегда хотела созидать, творить. И ничего не осталось. Niente! Словно бы вся жизнь оказалась пустой. А ведь было… Что же ты стоишь? Ступай! — крикнула она, увидев, что в комнате не одна.

Как только Сусанна вышла, Бона снова подошла к окну. Прикоснулась к стене, погладила рукой холодные камни, словно бы ища алое полотнище, висевшее здесь когда-то…

— Август… — шепнула она. — Так много и так мало. Так мало…

Длинная вереница повозок, груженных всяким добром, и карет, запряженных четверками отличных, под одну масть лошадей, остановилась на берегу Вислы. Из первой кареты вышла королева и вместе с Мариной, Сусанной и Паппакодой подошла чуть ли не к самой воде. Река была такая же серая, как у них за Вавелем, но намного шире, августовский зной пометил ее многочисленными оспинами песчаных островков. Во всяком случае, именно такое сравнение пришло в голову Марине.

— Того и гляди высохнет, была и нет… — осмелилась сказать она.

— Под Варшавой берег выше, течение быстрее, — отвечала Бона. — Завтра к вечеру будем уже в Яздове. И подумать только, что в тот самый час, когда я переступлю порог деревянного замка мазовецких князей, король войдет с этой девкой в мои вавельские покои…

Слуги молчали, не зная, что ответить. Она прикрыла глаза и словнр бы увидела Августа, державшего в объятьях Барбару, у того же самого окна, из которого когда-то Анна вывесила алый стяг. Ее сын с Барбарой… Чудовищно…

— И это называется справедливость? — не выдержав, громко воскликнула Бона. — Санта Мадонна!

— Столько сил, столько золота ушло на строительство Вавеля, — вторил ей Паппакода. — Да еще на торжественные въезды в город. А тут что? Глушь, запустение. Нас никто даже не встретил…

— И зима в Мазовии холоднее, нежели в Кракове… — добавила Марина.

— В сей столице бывшего княжества всего лишь три ювелира да сотни две людей, занятых ремеслами. — причитал итальянец — воскликнула вдруг королева. — Не желаю больше слышать о Вавеле ни слова. Возьму Яздов и Варшаву в свои руки, приглашу зодчих, ваятелей, музыкантов.

Будут у меня новые поместья и сады. Еще король мне позавидует!

— Земли здесь скудные, пески… — досаждал Паппакода.

— Из песков тоже можно добыть золото, — отвечала она уже с гневом. — Едем, Не будем терять времени.

Слуги свернули на большак, а она все еще не двигалась с места и смотрела на мокрый песок, на котором отпечатались ее следы. И вдруг ей показалось, что она у себя дома, в своем италийском замке — стоит на мраморном полу, смотрит вниз и видит свои белые туфельки, мраморную плиту под ногами, на которой по обещанию принцессы должны были выбить надпись: «Здесь стояла польская королева, прощаясь с матерью своей, герцогиней Милана».

Бона закрыла глаза, а потом, открыв, глянула вверх. В августовском небе плыли белые облака, ветер гнал их к югу, кто знает, быть может, в сторону Бари, к часовне святого Николая-угодника, покровителя рода Сфорца.

— Ты видишь, — тихо прошептала она. — Я стою здесь. Одна. Изгнанница. Помоги. Помоги мне!

Начиная с сентября месяца к Боне в Варшаву то и дело прибывали с докладом гонцы. Сказывали, что король снова отвез молодую жену в Корчин и неустанно хлопочет, вербуя себе сторонников среди вельмож и шляхты, особливо среди самой дерзкой, великопольской. Подосланный к гетману человек Кмиты божился, что епископ Гозий выехал в Вену, а придворный Боны, посланный отблагодарить Боратынского, приехал какой-то кислый и уверял, что Люпа Подлодовский уже успел получить от короля жалованную грамоту на землю и теперь возражать против брака не намерен. Горькая весть была еще впереди: Гозий вернулся из Вены, подписав соглашение между двумя королями — римским и польским. Преемственность венгерской национальной династии сводилась на нет, а строптивой польской шляхте король угрожал наемниками. Он действовал очень решительно, готов был все поставить на карту и, хотя сейм, в сущности, был сорван, твердо, как ни в чем не бывало, вершил все государственные дела. Шляхта, разъяренная нарушением всех прав и обычаев, взбеленилась еще больше, даже те, кого не слишком-то волновали реформы и изъятие имущества, отвернулись от Августа.