Александр Ахматов - Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

• Название: Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима
• Автор: Александр Ахматов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9233-0472-4

Конец II века до нашей эры. Могущественный Рим, покоритель почти всех стран Средиземноморья, пышно отпраздновал победоносное окончание войны с Югуртой, царем Нумидии. Но радость римлян по поводу этой новой победы омрачена их тяжелыми поражениями в Галлии, куда вторглись многочисленные и воинственные германские племена кимвров и тевтонов. «Варвары» в очередной раз разбили и уничтожили римские легионы. От полного разгрома Италию спасает только то, что германцы по какой-то причине отказались от вторжения в беззащитную страну сразу после своей победы. В Риме с лихорадочной поспешностью готовятся к войне. Страхом и неуверенностью, царящими среди римлян, пытаются воспользоваться угнетенные рабы, со всего света собранные в Италию. Они составляют заговоры, устраивают бунты. Близ города Капуи вспыхивает тайно подготовленное и хорошо организованное восстание, которое возглавил разорившийся римский всадник Тит Минуций…

---

Так начал свою речь Главция.

Он был неплохим оратором. Его речам не доставало эллинской изысканности, какая постоянно сквозила в речах Антония, Красса или Метелла Нумидийского. Но он обладал мощным голосом и способностью говорить без подготовки.

Это был блестящий импровизатор. Правда, в его речах многие часто замечали беззастенчивые реминисценции из речей знаменитых римских и даже греческих ораторов.

Речь Главции захватила слушателей.

Он весьма искусно подвел ее к сути своего предложения: отобрать суды у развращенного, продажного сената и вернуть их всадникам, то есть восстановить Семпрониев закон, который упразднил при поддержке большинства сената ненавистный всему Риму Квинт Сервилий Цепион.

С великой силой убеждения перечислял Главция все выгоды Семпрониева закона, говорил о его справедливости, полезности и способности обуздать своевольную знать, развращенную безнаказанностью за любые злоупотребления и преступления.

С гневом и возмущением обрушился он на сенатские суды, в продолжении двух лет выносившие оправдательные приговоры по вопиющим делам наместников провинций, хотя они были полностью изобличены в вымогательствах и казнокрадстве.

Высказав все это, Главция призвал сограждан проголосовать за его предложение в трибутных комициях.

Большинство собравшихся с одобрением выслушали речь Главции.

Только стоявшие небольшой отдельной кучкой нобили, отпрыски старинных плебейских родов, выражали бурное недовольство. Они давно уже слились с патрицианской знатью и всегда ратовали за интересы богачей и сената, хотя и не забывали о своем плебейском происхождении. Они появлялись на плебейских сходках, чтобы влиять на настроения простого люда с помощью своих многочисланных клиентов и вольноотпущенников, имевших права римского гражданства. Все они хором ругали Главцию, как смутьяна и гракхианца, крича что судебный закон Цепиона нужно оставить без изменения.

После Главции выступил с длинной и безыскусной речью народный трибун Луций Марций Филипп[314], который еще до своего избрания выступал против нововведений Мария в армии, пугая всех будущими потрясениями, но в конце концов смирился со всем этим, как со свершившимся злом.

Теперь он употреблял свои усилия на то, чтобы побудить пролетариев вступать в легионы (надо сказать, приток граждан в армию после Араузиона резко сократился — война с кимврами не сулила, кроме опасностей, никакой добычи).

По своим убеждениям Филипп был близок к Гракхам, хотя всегда осуждал их за крайности в политической борьбе. Как и Гракхи, он видел спасение пошатнувшегося римского могущества в возрождении крестьянства. Но он вынужден был с горечью признать, что старое доброе время безвозвратно ушло.

— Где те законопослушные граждане, которых круговой порукой связывали священный долг и любовь к родным пенатам? — восклицал Филипп, обращаясь к собранию. — Увы! Во всем Риме осталось лишь две тысячи семейств, которые владеют недвижимой собственностью…

Филиппа слушали без особого внимания.

Когда он, к немалому облегчению собравшихся, произнес традиционную фразу: «Я кончил, квириты», на площади произошли шум и движение.

Со стороны курии по направлению к Рострам шли, расчищая путь в толпе, консульские ликторы с фасциями на плечах. Следом за ликторами продвигался Марий, сопровождаемый группой друзей, среди которых были давний товарищ его по испанскому походу Кассий Сабакон, суровый Маний Аквилий[315], стяжавший славу храбрейшего воина и способного командира, и Публий Сульпиций Руф[316], юноша образованный, из богатой семьи, и уже обративший на себя внимание своими блестящими и смелыми речами против знати.

Вскоре Марий, поднявшись на Ростры, предстал перед народом, который встретил его приветственными криками и аплодисментами.

Наконец, на площади воцарилась тишина, и консул обратился к собравшимся с речью.

— Думается мне, квириты, — начал он, — думается мне, правильное решение принял я сегодня, чтобы поделиться с вами своим сокровенным, а то ведь что получается: недруги мои из числа знатных людей, а также их присные из тех, кто обычно кормится со стола патрона, распускают обо мне зловредные слухи, строят козни, повсюду осыпают бранью меня, а заодно и вас за тот великий почет, который вы мне оказали своим избранием, люди же честные и несведущие могут расценить мою сдержанность, как признание мною справедливости их обвинений. Мне-то всякие измышления повредить не могут, ибо самый образ жизни моей их, безусловно, опровергнет, но давно уж я заметил, квириты, что нет человека, настолько презирающего молву, чтобы не дрогнуть перед ней душою. Попробуй-ка готовиться к войне и в то же время не истощать государственной казны, привлекать к военной службе людей, у которых не хочешь вызвать недовольство, иметь попечение обо всем внутри страны и за ее рубежами и все это делать, когда тебя окружают зависть, хула, помехи, козни. Это гораздо труднее, квириты, чем можно себе представить. Кроме того, если другим, соверши они какую-нибудь оплошку или проступок, защитой будут древняя знатность рода, доблестные подвиги предков, могущество родных и близких, многочисленные клиенты, то мне, как и прежде, остается возлагать все мои надежды только на самого себя, и я должен охранять их своею доблестью и безупречной добросовестностью… Дело, конечно, обстоит следующим образом, — после короткой паузы продолжал Марий. — Вы поручили мне войну с кимврами, и знать этим крайне раздражена. Вспомните, квириты, как она возмущалась, когда вы приказали мне идти против Югурты! Так, может быть, вам лучше переменить ваше решение? Может быть, поручить это важнейшее дело кому-нибудь из круга знати? Посмотрим, как этот человек древнего происхождения, имеющий множество изображений предков и никогда не воевавший, вдруг забеспокоится, заторопится, наделает глупостей и кончит тем, что передаст дела командования какому-нибудь человеку из народа, который как раз тем и будет отличаться от него самого, что это будет муж многоопытный и сведущий в военном деле. Сам я, квириты, уже насмотрелся на таких, которые, став консулами, начинали читать постановления наших предков и воинские уставы греков. Странные люди! Если уж обязанности консула должно исполнять после избрания, то обдумать свою задачу, наверное, следует раньше, чем за нее браться! На вашей памяти, квириты, и на ваших глазах происходили все те, с позволения сказать, деяния, которыми они, опозорив себя, довели государство до плачевного состояния. И вы думаете после всего этого они раскаялись? Переменились? Ничуть не бывало. По-прежнему они ведут себя так, словно не они вам, а вы им обязаны почестями, наградами, претурами и консульствами, которые они требуют от вас передавать им, как царям, по наследству, а сами готовы в любой миг поднять крик, что отечеству угрожает тирания. Пусть не ищут далеко, а оборотятся на самих себя — сами они давно уже превратились в тиранов!.. С этими гордецами, квириты, сравните теперь меня, «нового человека». Что они знают понаслышке или из чтения, я либо видел, либо проделал сам. Чему они научились из книг, то я узнал, участвуя в походах, сражаясь в строю или ведя войны. Решайте же сами, что важнее — слова или дела?.. Они презирают меня, как «нового человека»! Мне бросают в лицо мое происхождение! Но если знатные презирают меня по праву, то пусть они также презирают и своих предков — ведь сами эти доблестные мужи когда-то впервые прославили себя своими подвигами, положив начало собственной знатности и передав память о себе своим потомкам. Воистину чужим добром щеголяет тот, кто кичится своим происхождением!.. Они завидуют моему почету! Пусть лучше позавидуют моим трудам, бескорыстию и испытанным мною опасностям — ведь именно через все это выпал почет на мою долю… Мне недостает славы предков! Зато я могу говорить о собственных деяниях. Я не могу ради вящего доверия к себе похвастать изображениями предков, их триумфами и консульствами, но если потребуется, я напомню о своем собственном триумфе, о своем консульстве, я покажу флажок, копье, фалеры и другие воинские награды, наконец, шрамы на своей груди!..

Произнося эти слова, Марий возвысил голос и с силой ударил себя кулаком в грудь.

Вся площадь всколыхнулась и разразилась рукоплесканиями.

— Вот мои изображения! Вот моя знатность! — с пафосом воскликнул Марий. — Они не по наследству мне достались, но были приобретены бесчисленными трудами и опасностями. Не знаю я греческой литературы, да и что мне в ней! Кому она помогла добиться славы? Уж не самим ли грекам, которые ныне ходят в данниках? Зато я изучил много другого, полезного для государства: рубить врага, стоять на страже, рыть окопы, одинаково переносить холод и зной, спать на голой земле, терпеть голод и тяготы походов и ничего не бояться, кроме позора. Так же я буду наставлять своих солдат, и никто про меня не скажет, что я заставлял их переносить больше трудностей, чем терпел сам. Вот полезное, вот достойное гражданина командование!.. Речь моя, быть может, кое-кому покажется нескладной, но стоит ли придавать этому значение. Это им нужно искусство красноречия, чтобы прикрывать свои постыдные дела. По их мнению, я неопрятен и груб, так как не умею изысканно устроить пирушку, не держу при себе музыкантов и скоморохов, да и повар обошелся мне не дороже, чем управитель усадьбы. Охотно признаю это, квириты! От отца своего и других достойных людей я усвоил, что изящество подобает женщинам, а настоящим мужчинам — труд, что человека украшает оружие, а не утварь. На своих пирушках эти празднолюбы, погрязшие в кутежах и разврате, злобно порицают все мои действия: и то я делаю не так, и это не эдак. Себя они считают знатоками во всем, чего ни коснись. Поставь кого-нибудь из них во главе легионов — он хоть сейчас готов повести их через Пенинский перевал[317] и через Саллювийский хребет[318]. Уж они-то знают, где лагерем стать, каким проходом через горы пройти, где склады устроить, где припасы морем подвозить и где сушей, когда с врагом схватиться, а когда затаиться. Задним умом крепки эти люди! Они хорошо судят обо всем на пирушках. В застольных речах они бывают и остроумны, и красноречивы, и насмешливы, но одно дело рассуждать в триклинии, другое — на войне, в походе, когда приходится искать нужное решение. Сам-то я всегда готов выслушать совет любого, кто вместе со мной поплывет в одном челне сквозь опасности. Кто хочет помочь мне советом, полезным для дела, милости прошу — пусть следует за мной в поход. Коня, подорожные, палатку — все он от меня получит. Ну, а те, кому это в тягость — пусть с берега кораблем не правят. Пусть продолжают заниматься тем, чем привыкли заниматься — любовью и вином. Где провели свою молодость, там пусть проводят и старость — в пирушках, служа чревоугодию и постыдной похоти. А нам пусть оставят труды, пот, пыль и все прочее, что нам дороже всех пиршеств…