Юрий Зобнин - Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии

• Название: Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии
• Автор: Юрий Зобнин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-41021-7

Незадолго до смерти Николай Гумилев писал: «Я часто думаю о старости своей, / О мудрости и о покое…» Поэт был убит в возрасте 35 лет…

Историки до сих пор спорят о подлинных причинах и обстоятельствах его гибели — участвовал ли он в «контрреволюционном заговоре», существовал ли этот заговор вообще или просто «есть была слишком густой, и Гумилев не мог в нее не попасть». Несомненно одно — он встретил смерть настолько мужественно и достойно, что его смелостью восхищались даже палачи: «Этот ваш Гумилев… Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Улыбался, докурил папиросу… Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодчество, но все-таки крепкий тип. Мало кто так умирает…»

Это «поэтическое расследование» подробно анализирует все версии ареста, следствия и казни поэта, восстанавливая подлинные обстоятельства трагедии и разгадывая одну из главных тайн русской литературы XX века.

---

Согласно логике исторических аналогий, ожесточение первых лет русской революции также должно было в скором времени уступить место эпохе национального согласия и возрождения русской цивилизации, когда экстремисты в Кремле будут вытеснены трезвыми, здравомыслящими политиками-патриотами (будут ли те продолжать называть себя "большевиками", "коммунистами" или найдут другое историческое имя — не так уж важно). Тогда будут забыты старые счеты и обиды, и те, кто раньше стоял по разные стороны баррикад, вновь объединятся в служении единому Отечеству.

Как уже говорилось, "новая экономическая политика" (НЭП), отменяющая "военный коммунизм", была провозглашена на X съезде РКП(б), проходившем в Москве 8—16 марта 1921 года, под грохот осадных орудий на побережье Финского залива. Выполняя решения съезда, ВЦИК 21 марта принял декрет "О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом", в котором отменялась государственная конфискация продовольственных и сырьевых излишков у населения, а распределительная система пайков частично уступала место рыночным отношениям.

И в РСФСР, и за рубежом многие поспешили принять этот декрет за манифест свободы торговли в России, знаменующий отказ ленинского Совнаркома от утопических коммунистических теорий и возврат страны в мировую экономическую систему. Легко представить себе, что творилось в душе всех этих высоколобых знатоков истории, когда сразу за кронштадтским апокалипсисом вдруг разнеслась благая весть: НЭП! Ведь любое известие, приходившее из Кремля, воспринималось ими прежде всего как повод для размышлений об "эволюции большевизма" и о том, близок ли к завершению "якобинский" период русской революции. Естественно, что введение НЭПа было встречено подавляющим большинством русских интеллигентов как в Советской, так и в Зарубежной России ликованием и окончательно уверило их в реальности "советского термидора". И перед русской интеллигенцией вновь встал вековечный больной вопрос: "Что делать?".

К лету 1921 года инспирированная НЭПом концепция "социального примирения" уже оформилась в интеллигентской среде как оригинальная идейно-политическая стратегия, причем застрельщиками здесь оказались эмигранты, многие из которых, в отличие от Таганцева и его "профессорской группы", имели не "умственный", а вполне реальный политический и военный опыт борьбы с большевиками. Богатый материал для бесед с Таганцевым Агранов мог почерпнуть в сборнике статей "Смена вех", который вышел в том же июле 1921 года в Праге (и, разумеется, тут же оказался настольной книгой стратегов из ВЧК). Авторами сборника были Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов (в недалеком прошлом первый служил управляющим Министерством иностранных дел, а второй — главой Отдела пропаганды в правительстве А. В. Колчака), С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахонин и Ю. Н. Потехин. Основная идея сборника заключалась в том, что под покровам коммунистической идеологии слагается новая буржуазная демократическая Россия, центральной фигурой которой становится получивший в результате революции землю "крепкий мужик" (Н. В. Устрялов). Об этом, по мнению авторов сборника, наглядно свидетельствует новая экономическая политика большевиков, которую "сменовеховцы" считали необратимой и которая должна была превратить самих большевиков в демократическую парламентскую правящую партию европейского образца.

Впрочем, если даже Яков Саулович не успел, начиная допросы Таганцева, ознакомиться с самим сборником "Смена вех", то его знакомство со "сменовеховской" идеологией весной — летом 1921 года сомнений не вызывает. Осведомленный "особоуполномоченный особого отдела", обязанный по долгу службы быть в курсе настроений в среде идейных противников, не мог не знать, например, о существовании в "русском Берлине" группы "Мир и труд", организованной бывшим лидером Трудовой народно-социалистической партии В. Б. Станкевичем. Эта группа выступила еще в июне 1920 года на страницах издаваемого Станкевичем журнала "Жизнь" с воззванием, декларирующим необходимость "культурного примиренчества" образованных русских людей с большевиками. "Группа "Мир и труд" провозглашала веру в "неотвратимость конечной победы идей человечности и практичности" <…> Группа "Мир и труд" апеллировала к советским властям с тезисом, что обеспечение политических свобод и гражданских прав, прекращение террора укрепил бы саму государственную власть <…> Надежды возлагались на мирную эволюцию большевизма"[45]. Сам Станкевич в программной статье "Под новым лозунгом" писал в том же 1920 году: "Ни к красным, ни к белым!", "Ни с Лениным, ни с Врангелем!" — так звучат лозунги русской новой демократии. <…> А зачем выбирать? <…> Что, если рискнуть и вместо "ни к красным, ни к белым" поставить смелое, гордое и доверчивое:

И к красным, и к белым!

И принять сразу и Врангеля, и Брусилова, и Кривошеина, и Ленина"[46].

Возможно, Владимир Николаевич Таганцев, который до сих пор остается в памяти петербургской интеллигенции одной из самых печальных и "больных" фигур в трагической российской истории XX века, подвергался в июле 1921 года жесткому моральному (а может, и физическому) давлению. Он был вдвойне уязвим, поскольку вместе с ним содержалась в заключении его жена, а их дети, отданные в воспитательное учреждение, оказывались фактически в положении заложников. Однако главным аргументом Агранова были не костоломы со Шпалерной и не дешевый шантаж. В своем поединке с Таганцевым Агранов виртуозно использовал идеологию противника, ошеломлял его тем, что с видимым простодушием излагал самые сокровенные мысли тяготившегося своим провалом "заговорщика". И, главное, Агранов предлагал превратить этот позорный провал ПБО в блистательную победу, организовав вместе с "профессорской группой" нечто вроде советского варианта "сменовеховства". Ведь авторы пражского сборника как раз и звали интеллигенцию к покаянной жертве, к духовному подвигу, к "пути в Каноссу" (С. С. Чахонин). Вот Агранов и предлагал Таганцеву такую "Каноссу", перед которой меркли все прочие интеллигентские политические хитросплетения той поры!

И Таганцев дрогнул. По словам И. В. Одоевцевой, идея "открытого процесса с легким исходом" воодушевила Владимира Николаевича настолько, что он "сам ездил в автомобиле с чекистами по городу и показывал им, кто где живет"[47]. К чести Владимира Николаевича следует отметить, что, соглашаясь сотрудничать с Аграновым, он потребовал весомых политических и правовых гарантий, которые и были тут же ему предоставлены.

В политической добросовестности Агранова Таганцева заверил не кто иной, как Вячеслав Рудольфович Менжинский (1874–1939), нарком финансов РСФСР и член Президиума ВЧК (в 1926 году он займет место председателя ОГПУ). Кстати, пишущий эти строки, представляя себе энергию и возможности Агранова, ни на секунду не сомневается, что в интересах дела Яков Саулович мог в кратчайшие сроки организовать Таганцеву личную встречу и с самим Железным Феликсом и даже — с Ильичом. Однако при выборе Менжинского в качестве представителя "верхов" Агранов учитывал весьма важный в сложившихся обстоятельствах штрих в биографии чекиста-наркомфина. Как и Таганцев, Вячеслав Рудольфович был петербуржцем (его отец занимал видную должность в Пажеском корпусе), универсантом и… достаточно заметным литератором "среднего" Серебряного века[48]. В 1905 году он, вместе с М. А. Кузминым и Ю. Н. Верховским, издал "Зеленый сборник стихов и прозы", в котором поместил свой "Роман Демидова". Двумя годами позже он вновь выступил вместе с Кузминым и другими литераторами "Башни" Вяч. И. Иванова в альманахе П. С. Соловьевой (популярной поэтессы Allegro и сестры знаменитого философа) "Проталина". Менжинский, действительно, идеально подходил для доверительной беседы с университетским профессором, до мозга костей проникнутым духом особой корпоративности, присущей петербургской научной и творческой интеллигенции.

И Менжинский не подкачал! Прибыв из Москвы специально для встречи с Таганцевым, он торжественно дал ему слово пощадить всех участников грядущего "очистительного и примирительного" процесса, коль скоро Владимир Николаевич назовет всех участников "профессорской группы" без утайки, как на духу. Об этом ритуале Менжинский, вернувшись в Москву, рассказывал направо и налево тамошним знакомым, от души потешаясь над питерским интеллигентным дурачком, — рассказывал так много и остроумно, что его откровения просочились даже в эмигрантскую печать[49].

Наряду с политическими Агранов предоставил Таганцеву и правовые гарантии, настолько оригинальные, что они-то и являются едва ли не самым замечательным и значительным штрихом во всей "таганцевской эпопее". Об этом, впрочем, будет подробно сказано ниже.