Олег Евсеев - Осеннее наваждение

• Название: Осеннее наваждение
• Автор: Олег Евсеев
• Издательство: Гелеос; Клеопатра
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8189-1213-4

Молодой гвардейский офицер Толмачев пылко и страстно влюбляется в генеральскую дочь Полину Кашину. Но он не единственный претендент на руку и сердце девушки. Мало того, что его тайным соперником становится лучший друг, так еще загадочное существо Демус повадилось по ночам посещать спальню Полины. Пытаясь добиться ответных чувств, Павел вовлекается в сложный и смертельно опасный круговорот событий…

---

— Вот такие дела, Володенька, — вздыхал Матвей Ильич, вопросительно глядя на меня. — Вот кабы ты попросил руку Полины — не задумываясь, согласие бы дал, ты — другое дело, не вертопрах, не мот, у начальства на хорошем счету. Ну, чем она тебе не хороша?

— Дело, дядюшка, не в Полине, а во мне, — отбояривался я. — Пока не произведут в надворные советники — жениться не стану, даже ежели государь великую княжну мне сватать будет. Я придерживаюсь того взгляда, что, прежде чем семью заводить, надобно сперва на ноги крепко встать.

— Так-то оно так, — снова вздыхал Кашин, но, после длительных раздумий опять брал меня в оборот. Если бы гордая Полина Матвеевна знала, какими трудами ее сватают собственному кузену, она бы немедленно отказалась от всякого общения со мною и с отцом заодно.

— Ну а вот, к примеру, твои новые друзья, — осторожно говорил Матвей Ильич, — какого ты мнения о них? Взять хоть этого барона — что он за птица?

— Очень дельный молодой человек, — с жаром принялся я убеждать генерала, радуясь, что он отступился, наконец, от моей скромной персоны. — И, по моему убеждению, далеко пойдет! Да и второй — Толмачев — ничуть не хуже! Сам государь его на заметку взял после героической смерти брата…

— Вроде бы ты и прав, — протянул Матвей Ильич, — да больно твой Толмачев мне себя в молодости напоминает, прост слишком, боюсь, далее капитана не продвинется. О вот фон Мерк этот мне понравился. Как он мне возразил, а?! А ведь рассуждения-то его — верные, ей-богу, верные! Одной храбростью ныне карьеры не сделать, здесь холодная кровь нужна, немецкая.

— Помилуйте, дядюшка! — решительно возражал я. — А почему бы вам не узнать у Полины Матвеевны — кто ей милее?

— Она, конечно, егоза, да и характер у нее не дай боже, — твердо говорил генерал, — но против отца — не пойдет! Одними чувствами да романами не проживешь.

Все было решено, фон Мерка стали приглашать чуть ли не ежедневно. Мое дело, конечно, было стороннее, но, откровенно говоря, я бы не стал на его месте столь часто бывать у Кашиных в отсутствие лучшего друга, к тому же при достаточно недвусмысленной проявленной им симпатии к Полине Матвеевне. Не в силах удержаться, я как-то наедине высказал это барону, на что он, не поведя и бровью, ответил, что бывает здесь исключительно из чувства признательности к семейству генерала за внимание к скромному поручику и ничего предосудительного по отношению к Толмачеву не предпринимает. Он и правда не совершал по отношению к моей кузине никаких действий, дающих повод заподозрить его в сердечных пристрастиях к ней или даже в полунамеке на обычный гвардейский флирт. Напротив, основное время, находясь в доме генерала, он проводил в долгих беседах с Матвеем Ильичом и даже Марьей Захаровной, единожды только отвлекшись на танец с Полиной Матвеевной. Заявляю со всею откровенностью — ежели это был ловкий маневр с его стороны, то он удался полностью, не говоря уж о том, что формально придраться к поведению фон Мерка было невозможно — оно было безукоризненным.

Что до самой Полины, то она вела себя с ним крайне сдержанно, казалось, либо она начинала понимать, какая судьба ей уготована, либо что-то с нею происходило. Неоднократно отметив про себя ее бледность, я как-то вызвал ее на разговор, разумеется, на правах кузена, наедине.

— Что с тобою происходит, принцесса, здорова ли ты? — шутливо начал я, мысленно готовясь ко всему — даже к слезам и истерикам. Но, противу моего ожидания, она молча покачала головой и грустно ответила:

— Нет, Владимир, со мною все хорошо, я совершенно здорова.

— Да полноте, ты бледна как смерть, — не отступал я. — Уж не влюбилась ли ты в кого? С юными особами это часто происходит…

— Глупости, — прикусив губу, отмахнулась Полина.

— Я, пожалуй, поговорю с дядюшкой — здешний климат, кажется, губит тебя, посмотри, какие ветра дуют уж вторую неделю… Не поехать ли тебе на воды или в Швейцарию? А то, может, ты все-таки влюблена в подпоручика Толмачева и затосковала без него?

Надобно было видеть, какой взгляд метнула на меня кузина при моем упоминании о ветрах, признаться, за все время нашего знакомства она ни разу не награждала меня подобным взглядом: в нем была такая гамма чувств, что я, откровенно говоря, подумал о душевном неспокойствии Полины. С нею явно что-то происходило и лишь после прочтения записок Павла Никитича мне стало ясно — что именно, а посему — вновь вскоре уступаю место г-ну Толмачеву. Встревожившись за свою кузину, я обратился к старушке Домне Васильевне — добрейшему существу, живущей в генеральском доме с незапамятных времен. Кажется, она была кормилицею самого Матвея Ильича, да с тех пор так и осталась при нем, нянчась с детьми и приглядывая по хозяйству, насколько хватало сил. Испуганно выслушав меня, она пожевала сухонькими губами и, шамкая, отвечала:

— Не знаю, батюшка, но воля твоя — присмотрю за Полинушкой.

— Присмотри, старая, присмотри, — наказал я, — да повыспрашивай ее, может, тебе и скажет. Не захворала ли чем или по женской части что приключилось?

Пообещав что-нибудь выяснить, Домна Васильевна удалилась, а я, довольный своей наблюдательностью и ловким ходом с назойливым в осуществлении своего брачного замысла дядюшкой, покинул кашинский особняк.

II

1

Писано П.Н. Толмачевым

Уж кажется, и не столь много времени миновало с поры моего отъезда к матушке, а я, признаться, порядком измотался: и то, посудите — вроде бы и недалече Рязанская губерния, но кто ж не знает, что собой представляют на Руси дороги в октябре! Имея всего две недели отпуска, хочешь не хочешь, а приходится поспешать! К тому же туда гнали меня дурные вести о здоровье драгоценной моей матушки, а обратно — желание скорее вновь свидеться с Полиной Матвеевной.

По приезде в нашу деревеньку я поистине испытал огромное облегчение: маменька пошла на поправку. Удар, сваливший ее с месяц назад, видать, был не столь страшен, а крепкий организм да ядреный октябрьский воздух Рязанщины сделали свое благое дело, разве что стала моя вечная хлопотунья Наталья Лукинична чуть медлительнее, да лицо с левой половины будто приморозило немного.

Побыл я в родных Калашах недолго — всего три дня, сходил на погост, поклонился могилкам батюшки и брата, выпили с матушкой в память их наливочки да заели клюковкой моченой, попарился в баньке — да и собираться пора! Матушка, конечным делом, поплакала, да более все для приличия. Что значит служба, она знала не понаслышке, и батюшка мой — отставной штаб-ротмистр, лихой кавалерист, и братец — давно приучили ее к порядку, надо — значит надо! Исполненный умиления от встречи с родными местами и радости от предстоящего свидания с Полиною Матвеевной, помчался я назад. С лошадьми, надо сказать, везло почти везде, но на полпути между Москвою и Петербургом пришлось застрять в каком-то богом забытом местечке почти на сутки. Лил проливной дождь, дорога превратилась в непроходимый кисель, смотритель, несмотря на все мои увещевания, божился, что лошадей покамест нет и взять их неоткуда, и я, чертыхаясь, вынужден был пройти в неопрятную, полную тараканов, правда, хорошо протопленную избу.

Кроме меня там располагались на ночлег еще двое штатских: пожилой уже толстяк, отрекомендовавшийся коллежским секретарем Панафидиным, и сумрачный господин небольшого росточка в бакенбардах, несколько страховидный и необщительный — видать, сильно тяготившийся вынужденным длительным ожиданием. Ни чина его, ни фамилии я поначалу не расслышал, да и не стал обращать на него никакого внимания, коли он вел себя такою букой. Я человек простой — ежели судьба свела нас вместе, так и нечего сетовать да на других бычиться! Велев смотрителю подать казенной, я разложил на столе заботливо упакованную маменькой снедь — буженинку, да пироги, да курочку копченую — и пригласил обоих присоединяться и выпить за знакомство. Панафидин не заставил себя ждать и, потирая пухлые ручки, с аппетитом принялся уписывать за обе щеки, а низкорослый отказался, правда, уже вежливее, так и оставшись лежать, заложив руки за голову, на лавке.

— Поди, на родине побывали? — с удовольствием жуя пирог с вязигою, спросил Панафидин. — Все у вас, подпоручик, домашнее, только домашнее бывает столь вкусно!

Я не стал отпираться и поведал о своем счастливо закончившемся приключении, краем глаза замечая, как сумрачный господин, заслышав мой рассказ про матушку да про краткую мою деревенскую жизнь, приподнял голову, вроде как прислушиваясь. Наконец он, видать, не выдержал — голод-то не тетка! — и тихо попросил разрешения подсесть, извинившись за свой первоначальный отказ, ссылаясь на скверные вести о сильно захворавшей в Петербурге матери, отсутствие писем от жены и, как следствие, дурное расположение духа. Я, разумеется, извинения принял и налил ему стаканчик брусничной настойки, также подложенной драгоценной моею Натальей Лукиничной, еще раз справившись об его имени-отчестве.