Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том 2

• Название: Политическая биография Сталина. Том 2
• Автор: Николай Капченко
• Издательство: ООО «Информационно-издательский центр «СОЮЗ»
• Жанр: История
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-903-373-02-Х

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

Второй том «Политической биографии Сталина» выходит в свет через два года после издания первого тома и посвящен политической и государственной деятельности Сталина в 1924–1939 гг. Этот короткий по меркам истории период стал целой эпохой в жизни нашей страны и в жизни самого Сталина. Эпохой, сотканной из противоречивых событий, спрессованных в единое целое. На основе широкого круга источников и материалов автор детально рассматривает основные перипетии борьбы Сталина против своих политических противников — Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и др. — и раскрывает истоки и причины того, почему именно Сталин оказался победителем в этой жесткой борьбе. В эпицентре внимания находятся такие фундаментальные события тех лет, как индустриализация и коллективизация, вошедшие в историю нашей страны как великий, но слишком крутой перелом в ее судьбах.

Большое внимание уделено теме сталинских репрессий 30-х годов, оставивших неизгладимый след в жизни целых поколений. Автор дает свое объяснение этим репрессиям, освещает наиболее значимые судебные процессы той поры, отвечает на злободневный до сих пор вопрос: почему подсудимые давали признательные показания. В томе освещаются начало и финал «ежовщины» как одной из самых мрачных страниц советской истории. Должное внимание уделено и вопросу о том, в силу каких причин в конце 30-х годов Сталин положил конец масштабным репрессиям и взял курс на консолидацию в обществе. Хотя издавна бытует афоризм, что только у великих людей бывают великие пороки, с его помощью нельзя ни объяснить, ни тем более обелить перед историей и будущим репрессии 30-х годов. Неубедительны и доводы тех, кто находит в истории других стран нечто подобное, полагая, будто исторические аналогии способны быть и историческими индульгенциями. То, что было, нельзя вычеркнуть из летописи истории. Она фиксирует все — и хорошее, и плохое. Важно, однако, чтобы одно не заслоняло другое, поскольку при таком подходе утрачивается истина и панорама исторических событий предстает в искаженном свете.

÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷

---

Что является с точки зрения немцев наиболее опасным из того, что может произойти? Изменение отношений к немцам, их ухудшение? Но для этого нет никаких оснований. Мы, точно так же, как и поляки, должны заявить в пакте, что не будем применять насилия, нападения для того, чтобы изменить границы Польши, СССР или нарушить их независимость. Так же, как мы даём это обещание полякам, точно так же и они дают нам такое же обещание. Без такого пункта о том, что мы не собираемся вести войны, чтобы нарушить независимость или целость границ наших государств, без подобного пункта нельзя заключать пакт. Без этого нечего и говорить о пакте. Таков максимум того, что мы можем сделать»[674].

От себя замечу, что пакты о ненападении рассматривались Советским Союзом в те годы как один из наиболее простых и наиболее эффективных способов обеспечения безопасности от внезапного нападения. И здесь не было чего-то выходящего за рамки общепринятой международной практики.

С особым удовлетворением Сталин констатировал улучшение отношений с ведущей капиталистической державой — Соединенными Штатами Америки. Установление в 1933 году официальных отношений между двумя странами имело в то время серьезнейшее значение для всей системы международных отношений. Сталин подчеркнул, что дело не только в том, что установление отношений поднимает шансы дела сохранения мира, улучшает отношения между обеими странами, укрепляет торговые связи между ними и создаёт базу для взаимного сотрудничества. Дело в том, что он кладёт веху между старым, когда Америка считалась в различных странах оплотом для всяких антисоветских тенденций, и новым, когда этот оплот добровольно снят с дороги ко взаимной выгоде обеих стран[675].

Специальное внимание в докладе было уделено оценке отношений Советского Союза с Японией. Сталин в то время, да и впоследствии, полагал, что агрессивные устремления Токио в отношении Советского Дальнего Востока являются чрезвычайно важным фактором беспокойства для Советского Союза. Опасность нападения со стороны Японии представлялась Сталину не только гипотетической, но и вполне реальной, можно даже сказать — непосредственной. Продвижение японского милитаризма в Китай, создание там марионеточного государства Маньчжоу-го, затягивание переговоров по поводу КВЖД, в сочетании с постоянными мелкими и крупными провокациями на границах с Советским Союзом, — все это делало данный регион предметом особого внимания со стороны Москвы. Сталин счел необходимым подчеркнуть готовность Советского Союза к улучшению взаимоотношений с Токио и вместе с тем отметил: «…Часть военных людей в Японии открыто проповедует в печати необходимость войны с СССР и захвата Приморья при явном одобрении другой части военных, а правительство Японии вместо того, чтобы призвать к порядку поджигателей войны, делает вид, что это его не касается. Не трудно понять, что подобные обстоятельства не могут не создавать атмосферу беспокойства и неуверенности. Конечно, мы будем и впредь настойчиво проводить политику мира и добиваться улучшения отношений с Японией, ибо мы хотим улучшения этих отношений. Но не всё здесь зависит от нас. Поэтому мы должны вместе с тем принять все меры к тому, чтобы оградить нашу страну от неожиданностей и быть готовыми к её защите от нападения»[676].

Коротко говоря, по мере осложнения обстановки в Европе и на Дальнем Востоке вопросы внешней политики Советского Союза все в большей мере выдвигались на первый план. Нельзя сказать, что до этого они находились в загоне. Но неуклонный рост экономического и оборонного потенциала СССР, зарождавшиеся признаки двух очагов военной опасности — в Европе и на Дальнем Востоке — заставили Сталина уделять внешнеполитическим проблемам неизмеримо больше времени и внимания. Собственно, именно в эти годы не на словах, а на деле шел процесс вхождения Советской России в число великих держав мира. Это, естественно, не могло не отразиться на некоторых принципиальных политико-теоретических положениях, унаследованных от классического большевизма. Здесь имеется в виду прежде всего вопрос о так называемой мировой революции. Эта химерическая идея на протяжении слишком долгого отрезка времени не просто доминировала в сознании правоверных большевиков, но и — что было особенно прискорбным — в проведении практической политики на международной арене наносила стране существенный ущерб. Разумеется, и при жизни Ленина в эту фактически абстрактную идею-миф вносились коррективы, продиктованные требованиями самой жизни. Иначе было трудно, если вообще возможно, всерьез вести речь о налаживании отношений с капиталистическими государствами. Ведь и лидеры стран капитала вполне резонно ставили вопрос: как мы можем развивать с вашей страной нормальные отношения, если вы в качестве своей цели ставите свержение установившегося у нас строя?

Можно было, конечно, успокаивать их тем, что это все имеет отношение к вопросам теории общественного развития, а не к практике межгосударственных отношений. Однако подобные доводы не выдерживали серьезной критики и вызывали лишь ироническую реакцию. Но самое главное заключалось в том, что сама концепция мировой революции оказалась тупиковой. За ней не стояли реалии жизни. Она от начала до конца базировалась скорее на благих пожеланиях, нежели на реальной общественной почве. К началу 30-х годов это становилось очевидным даже самым ортодоксальным большевикам. Но открыто признать это они не могли в силу вполне понятных причин.

Сталин не составлял здесь какого-либо исключения. Хотя он все реже и реже в своих выступлениях затрагивал тему мировой революции, но тем не менее отказаться от этой идеи и признать всю иллюзорность надежд на нее он не мог. Коренной пересмотр позиции по данному вопросу был произведен Сталиным на практике, что, на мой взгляд, ценнее и важнее, чем словесное признание ее неосуществимости. Да иначе и не могло быть, поскольку теперь он выступал уже не в тоге революционера, целью которого было низвергнуть устои старого мира, а в тоге государственного деятеля. А задачи того и другого не просто различаются, но и зачастую вступают в открытый конфликт. Сталин был не просто голым прагматиком, но и реалистом до мозга костей. Он понимал, что созидание социалистического строя в СССР — это главная задача, выполнению которой должны быть подчинены все остальные цели и задачи.

В этой связи интересна оценка, содержавшаяся в письме американского посла в Москве У. Буллита в госдеп США в октябре 1934 года: «…Очевидно, страх перед недовольством других стран заставил СССР отодвинуть в сторону интересы интернационала, чем он еще раз доказал, что миру не особенно приходится опасаться идеи марксизма, какой бы шум ни поднимали пропагандисты этой идеи. Советский Союз хочет мировой революции лишь в тех случаях, когда это сможет оказаться выгодным для русских интересов. Он уже давно, перестал проводить работу, отвечающую нуждам мирового пролетариата»[677].

Конечно, вывод американского дипломата не нуждается в каких-либо комментариях: он выразил свою мысль предельно четко и однозначно. И Сталин, на стол которого ложились добытые органами разведки материалы такого рода, читая эти строки, видимо, был согласен с американским послом, если не на словах, то на деле.

За скобками нашего изложения сознательно оставлены аспекты отчетного доклада Сталина, посвященные внутренним проблемам, — и не потому, что они вообще не представляют интереса. Но все же факты и цифры, приведенные им, в наше время уже попахивают нафталином, и едва ли сколь-нибудь существенным образом изменят нарисованную ранее картину. Заслуживают быть отмеченными следующие моменты. Были внесены существенные коррективы в экономическую политику, причем эти коррективы исходили из более реалистических оценок положения и учитывали минусы, выявившиеся в период борьбы за выполнение первой пятилетки. Во втором пятилетнем плане, утвержденном на съезде, была окончательно закреплена относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной продукции, официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы «Б». Вместе с тем на съезде проявились некоторые, считавшиеся до этого просто маловероятными, тенденции в политической сфере: руководство партии продемонстрировало готовность примириться с бывшими оппозиционерами на условиях безусловного и безоговорочного признания последними собственных ошибок, с одной стороны, и неоспоримого права Генерального секретаря на безраздельную власть — с другой стороны. Накануне съезда лидеры левой оппозиции — Зиновьев, Каменев и Преображенский были восстановлены в партии. Представителям разгромленных левой и правой оппозиции была предоставлена возможность выступить на съезде. Внешне, все это вместе взятое, явно имело целью показать, что Сталин проявляет благоразумие и сдержанность и готов «простить» своих противников. Разумеется, на условиях их публичной полной и безоговорочной капитуляции.