Вера Фигнер - Запечатленный труд (Том 1)

• Название: Запечатленный труд (Том 1)
• Автор: Вера Фигнер
• Издательство: Издательство социально-экономической литературы “Мысль”
• Жанр: История
• Год: 1964

Замечательная русская революционерка-народница Вера Николаевна Фигнер (1852–1942) прожила долгую и необыкновенную жизнь. Она родилась в 1852 году — в царствование Николая Первого, лучшие годы жизни отдала борьбе с его наследниками Александром Вторым и Александром Третьим, Николаем Вторым, которые наградили ее десятилетиями тюрьмы и ссылок.

---

Действительно, несмотря на заверения, сделанные тогдашним министром внутренних дел Маклаковым моему брату Николаю, что я не подвергнусь никаким неприятностям, в Унгени меня арестовали и препроводили в Петербург, в охранку. Дело ограничилось, однако, тем, что после допроса и десятидневного пребывания в Выборгской тюрьме меня прикрепили на жительство в Нижнем Новгороде и отдали под надзор полиции.

Возьми я рукописи с собой, брату, пожалуй, удалось бы выручить их из рук департамента полиции. Случилось худшее: вот уже шесть лет я все еще не могу получить их из-за границы. Фактически весь сделанный труд для меня пропал, и для теперешнего издания я должна была написать все наново.

В одном мне посчастливилось: после Февральской революции 1917 года раскрылись тайники департамента полиции и архивы судебных учреждений. Среди различных документов неутомимый деятель по историческим раскопкам Бурцев нашел и показания, написанные мною в 1883 году, после ареста.

В тот момент 1883 года я была в совершенно особом положении и настроении. Жизнь кончалась: наша деятельность была такова, что ни я, ни кто другой из ближайших товарищей моих не могли думать, что когда-либо выйдем из тюрьмы. Мы должны были умереть в ней. А взволнованная душа была полна живых откликов только что конченной борьбы, и громко звучало идеалистическое чувство по отношению к товарищам, которые сошли со сцены.

Для жизни, для современности мы умирали, но ведь было будущее для тех, кто пойдет за нами, и для них хотелось запечатлеть свои чувства, сохранить след нашей жизни, наших стремлений, побед и поражений. И для этого будущего в тиши Петропавловской крепости я написала свои показания.

Я могла говорить свободно. Фактическая сторона деятельности Исполнительного комитета была известна: она происходила на глазах у всех, и с 1879 года перед лицом суда прошел целый ряд политических процессов: более 70 человек — членов партии «Народная воля», и в том числе весь цвет Исполнительного комитета, — были отправлены на каторгу, на поселение и на эшафот. Но я довела рассказ только до события 1 марта 1881 года. О дальнейшем по условиям времени я не могла и не хотела говорить.

Прошло 34 года со времени написания этих показаний, и, когда Бурцев доставил мне копию с них, я почувствовала глубокое удовлетворение — мне не пришлось жалеть, что они написаны. Я была рада, что они сохранились: они так верно отражали мое отношение к революционному делу, так полно выражали мои чувства не только в прошлом, но и 34 года спустя, что в них, в этих показаниях, я нашла как раз тот язык, который не давался мне для описания «Народной воли» в 1913–1914 годах; с этим документом в руках я могла приступить к продолжению работы, которую прервала тогда. В этой работе, сохраняя в точности текст показаний, я широко воспользовалась ими везде, где было возможно; но там, где изложение было слишком кратко, я ввела необходимые дополнения, некоторые характеристики и целые главы, которые по условиям 1883 года не могли войти в рассказ, а затем продолжила его до моего ареста, заключения в Петропавловскую крепость и вручения обвинительного акта, которым вместе с другими членами партии я предавалась Петербургскому военно-окружному суду.

Будь заграничные рукописи в России, у меня было бы совершенно обработанное, готовое к печати целое. Но их не было, а условия печатания из года в год становились все хуже и хуже. Надо было спешить, и, чтоб не откладывать дела на неопределенно долгое время, пришлось все автобиографическое начало, оставленное в Швейцарии, написать вторично и притом многое сократить, некоторые главы опустить совсем, а для описания студенческих годов ограничиться беглыми страницами показаний. Вследствие всего этого теперешнее издание[80] выходит в более сокращенном виде, чем оно предполагалось семь лет тому назад.

Что же касается второй части, заключающей Шлиссельбург, то время выхода ее будет зависеть как от общих условий печатания в России, так и от того, когда мои заграничные рукописи попадут наконец в Россию[81]. Я уже говорила, что главные моменты нашего заточения в крепости я описала, находясь в Швейцарии; и то, что удалось воскресить, вновь пережить и воплотить в соответствующую форму в благоприятных условиях маленького городка Швейцарской республики, не может быть воспроизведено теперь, когда нет ни необходимого настроения, ни обстановки, сколько-нибудь подходящей для этого[82].

Вера Фигнер.

Глава первая

1. Семья

Я родилась 7 июля нов. ст. 1852 года в Казанской губернии в дворянской семье, имущественно довольно хорошо обставленной. Мать моя, Екатерина Христофоровна, получила обычное в ее время домашнее воспитание и была дочерью тетюшского уездного судьи Куприянова, который за свою жизнь успел растратить большое состояние. Имея более 6000 десятин земли в Уфимской губернии, кроме того, что он имел в Тетюшском уезде, он оставил после смерти свои дела в таком беспорядке, что наследники сочли за лучшее отказаться от этого наследства, так как сумма долгов дедушки не могла быть определена.

Мой отец, Николай Александрович Фигнер, воспитывался в Корпусе лесничих и по окончании курса служил лесничим сначала в Мамадышском уезде, потом в Тетюшском, а после освобождения крестьян вышел в отставку, чтобы стать мировым посредником, и оставался им вплоть до упразднения этой должности[83].

В семье, кроме двух мальчиков, рано умерших, нас было шестеро. Как отец, так и моя мать были люди очень энергичные, деятельные и работоспособные; крепкие физически, они отличались и волевым темпераментом. В этом отношении они передали нам хорошее наследие: я — старшая — принимала участие в революционном движении в один из самых ярких периодов борьбы против самодержавия, была приговорена к смертной казни и сделалась узницей Шлиссельбурга. Сестра Лидия была членом революционной организации, занимавшейся социалистической пропагандой среди фабричных рабочих[84], и судилась вместе с Бардиной и Петром Алексеевым по «процессу 50-ти», который в свое время произвел глубокое впечатление на молодежь и либеральные круги общества[85]. Она была осуждена на каторгу, которую Сенат заменил лишением особых прав и преимуществ и ссылкой на житье в Восточную Сибирь. Брат Петр был крупным горным инженером на металлургических заводах Пермской и Уфимской губерний и состоял директором Богословского завода. Мой брат Николай сделал блестящую карьеру, став знаменитым певцом-тенором. Он первый, преобразуя оперу, не только пел, но и играл в ней и дал за свою 25-летнюю артистическую деятельность сотням тысяч людей эстетическое наслаждение. Сестра Евгения была участницей процесса Квятковского по делу о взрыве в Зимнем дворце[86] в 1880 году и получила лишение всех прав состояния и ссылку в Сибирь на поселение. Младшая сестра моя Ольга, очень способная и энергичная, мало принимала участия в революционном движении; выйдя замуж за врача Флоровского, она последовала за ним в административную ссылку в Сибирь и вместе с мужем занималась культурно-просветительной деятельностью в Омске, потом в Ярославле, а после смерти мужа — в Петербурге. В Сибири сестры Лидия и Евгения вышли замуж за бывших политических каторжан Стахевича и Сажина, людей, выдающихся по своему уму, образованию и энергии.

2. В лесу

Первые годы жизни — до шести лет — я провела не в городе, не в деревне, а в лесу…

Куда ни кинь взгляд — всюду деревья и нигде человеческого жилья.

На север — ровная, убегающая невесть куда вдаль, темнеющая полоса чернолесья, скрывающая горизонт… На западе никогда не видать вечерней зари заходящего солнца… На восток — неправильные фестоны леса, то низбегающие, то восходящие по слабоволнистой местности…

Только на юге выйдешь в открытое поле, чуть-чуть повышающееся к линии небосклона и зеленеющее лугами…

И нигде, насколько глаз видит и ухо слышит, никакого признака бытия человека: ни дыма из трубы, ни лая собаки или отдаленного звона с высоты деревенской колокольни.

…Бил колокол. Колокол был у нас на дворе дома лесничего, и звон колокольный был печален. Подвешенный на высоком столбе, этот колокол размеренным жалобным звоном словно кого-то хоронил, стонал и звал своим стоном к дому того, кто отважился войти в лес и… заблудился в лесу дремучем.

И в открытом месте, на всем поле зрения все было мертвенно-пустынно, лежало без человека: не видно было труда его… земля растила траву; на лугах расцветали цветы, но никогда не желтела рожь, не белела гречиха.

«На сорок верст кругом живой души нет», — говорила старая няня Наталья Макарьевна, и говорила с тоской неудовлетворенной потребности в близости к людям, в соседстве и общении с ними.

Старая няня, быть может, и ошибалась насчет 40 верст, и 40 верст относились только к городу Мамадыши, в уезде которого лесничим служил отец и сторожил казенное добро — безбрежную лесную дачу.