Михаил Грулев - Записки генерала-еврея

• Название: Записки генерала-еврея
• Автор: Михаил Грулев
• Издательство: Кучково поле; Гиперборея
• Жанр: О войне
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-901679-59-3

Судьба автора книги уникальна для России рубежа XIX-XX вв. Родившийся в простой еврейской семье, он сделал успешную военную карьеру: окончил Академию Генерального штаба, достиг генеральского чина. В своих воспоминаниях он дает широкую панораму жизни России того времени: еврейских местечек, военных гарнизонов, Академии, жизни столицы, Сибири, Кавказа, Туркестана.

---

Вот при каких условиях должен был сложиться общественный быт евреев. Чем ожесточённее преследования окружающей среды, чем сильнее окружающие удары извне, тем неизбежно теснее смыкались ряды внутри, тем сплочённее, компактнее общественная организация. Весьма естественно, что, в конечном итоге, эта организация должна была вылиться в форму круговой поруки. А между тем эту общественную солидарность чаще всего ставят в вину евреям. Слово «кагал» стало каким-то фетишем, синонимом преступного коллективизма, - чуть ли не заговором против благополучия всех неевреев.

Но что такое кагал? Точный перевод - «общество», равнозначное слову «мир» в крестьянском быту. Вполне понятно, что еврейская община призывается судить и реагировать на всё, касающееся общественной жизни евреев. А всем известно, что всему еврейскому народу вменяется в вину и назидание всё, что где-нибудь натворил еврей отрицательного; отличия положительные - заслуги перед своей страной какого-нибудь министра-еврея или в области наук какого-нибудь Эйнштейна и многих других - принимаются и записываются на собственный национальный актив своей страны; но мошенничество еврейского банкира или надувательство голодного еврейского фактора - это непременно поставят в счёт всему еврейскому народу.

Мало того, в России само правительство позаботилось об организации среди евреев общественного ядра или кагала, с которым администрация могла бы сноситься по делам общественных повинностей.

Пользуясь тем, что евреи могут покупать мясо только особого убоя, еврейские общины вынуждены были ввести у себя очень обременительное мясное самообложение. Правительство, однако, сейчас же прибрало эту операцию в собственные руки. Чтобы образовать особый капитал, для удовлетворения якобы еврейских общественных нужд, еврейское мясо было обложено тяжким налогом, и убой скота, а также заготовка и продажа мяса сданы были на откуп так называемому коробочному подрядчику.

Получалась такая несуразность: из убитой скотины худшая, передняя, часть сдаётся для продажи евреям по сильно повышенной цене, для образования коробочного сбора, а лучшая, задняя часть, свободная от коробочного сбора, достаётся в пищу неевреям по цене значительно низшей.

Во всяком случае, казалось бы, что этот коробочный капитал, образуемый исключительно насчёт недоедания еврейской нищеты, должен состоять в распоряжении еврейских общин. Ничуть не бывало! Правительство прибрало эти капиталы в свои руки. Коробочными деньгами распоряжался губернатор, по своему усмотрению. На общественные нужды евреев, определяемые усмотрением губернатора, выдавались гроши; зато щедрой рукой из этого капитала выдавались ссуды чиновникам, конечно, с предполагаемым возмещением [6].

Все вообще повинности, нелёгкие для прочего населения, на евреев ложились особо тяжёлым бременем. Первое место принадлежало, конечно, воинской повинности. Введена она была, кажется, в 40-х годах, набором кантонистов, о которых я упомянул уже выше. Может ли это идти в сравнение с набором рекрутов, который практиковался в отношении прочего населения! Набор кантонистов, когда от груди родителей отрывали малых детей, - это была доподлинно повинность кровью, среди глубокого мира! К счастью, правительство скоро само отказалось от этой дикой повинности, - столь же дикой, сколько и неразумной, и заменило её обыкновенным набором рекрутов, который тоже ложился повинностью невероятно тяжкой, в особенности для евреев.

Мне памятны мрачные эпизоды этого печального времени, потому что отец мой избирался депутатом от еврейского общества для представительства перед властями при определении числа рекрутов, которых должна была выставить община. Это была тяжкая, мучительная доля для общины; а ещё больше для её представителя.

Уже задолго до набора смертельный страх обуял родителей, у которых числились сыновья, пригодные для военной службы. А какие считались пригодными? Это как вздумается начальству. Есть двадцатилетен - хорошо. Сбежали и припрятались такие парни или же их забраковали - будут ловить и забирать хоть и 40-летних отцов семейства. При таких обстоятельствах подходящие кандидаты, т.е. чуть ли не всё мужское население 20-30-40-летнего возраста, начинало прятаться уже за 2-3 месяца до набора... Община, со своей стороны, чтобы принять заблаговременно необходимые меры и не остаться без рекрутов, вынуждена была завести особых «хаперов» - ловцов, которые должны были искать и ловить скрывающихся.

Пойманных кандидатов запирали в тёмную, где их содержали, как арестантов, и единственным их утешением служила... сытная пища, потому что отощавшие, полуголодные бегуны могли быть забракованы; необходимо было их откармливать в течение 2-3 месяцев.

Наконец наступало время ставать, как тогда выражались, рекрутов для сдачи в присутствие. И вот было горе, когда добытого с таким трудом, вспоённого и вскормленного рекрута начальство вдруг браковало в последнюю минуту - за действительной непригодностью или за подсунутую мзду со стороны родственников рекрута. Наступает срок, и надо добыть рекрута.

Добыть во что бы то ни стало, потому что власти часто грозили забрить хоть депутата, не считаясь с его возрастом, семейным положением и проч. А по тем временам это была не пустая угроза, потому что строго определённых данных относительно рекрутов указано не было, вернее - они были очень расплывчаты, и всё зависело от усмотрения исправника, военного приёмщика и врача. Кликнут «годен», и сейчас же толкнут на барабан, и солдат-цирюльник в два счёта острижёт, «забреет лоб», внесут в список сдаточных, на месте арестуют, и на следующий же день угонят за тридевять земель. А там поди доказывай, что ты не верблюд, а заяц.

Естественно, что выборные представители еврейского общества бывали в критическом положении, когда браковали их рекрута в последнюю минуту. Ловили тогда на улице всякого мужчину, кто ни подвернётся. И, конечно, надо было подмазать начальство, чтобы опять не забраковали. Попадали, поэтому, на службу такие искалеченные воины, которые своевременно не убегали и не скрывались, полагаясь на свои физические недостатки.

Приходит мне на память мрачный эпизод того времени, когда в такую вот минуту покойный отец мой вынужден был уговаривать военного врача не браковать «подставу», т.е. вновь поставленного рекрута, вместо забракованного. Дело в том, что из года в год на время набора наша семья обязана была, по квартирной повинности, дать помещение приезжавшим из губернии военному приёмщику и врачу. Мы отводили им одну, конечно, лучшую комнату. Отец мой долго не мог улучить минуту, чтобы поговорить с доктором наедине, - разумеется для того, чтобы предложить ему взятку; и когда это ему, наконец, удалось, он пришёл на нашу половину, чтобы поделиться с остальными дожидавшимися депутатами, и рассказал шутя, что доктор взятку взял, но всё повторял «если Бог даст»; а отец мой прибавлял при этом: «вот чудак, псалмы читать я и без него умею; а ты, коли деньги берёшь, так делай дело, а не отсылай к Богу».

Как это нехорошо, скажут, давать взятки! «Вот как евреи развращали наших слуг царских!» Мне вспоминается, по этому поводу, весьма разумные суждения Лескова в одном из его очерков - устами интендантского чиновника, дающего отповедь молодому офицеру, негодующему на взяточничество интендантских чиновников. Многое в жизни, если не всё, зависит от того, где, кто, около чего, в какой среде, поставлен обстоятельствами. Много лет спустя, командуя полком во время Японской войны, я очутился вот в таком положении, как упомянутый военный врач, а роль моего покойного отца играл заведующий хозяйством, полковник Савельев. Но не буду забегать вперёд. Поведаю это на своём месте. А пока скажу, что роли меняются, и еврей тут ни причём [7].

Нелегка, конечно, была рекрутская повинность и для русского населения. Во время набора всё время, около 2-3 недель, стоял стон и плачь, не умолкавшие во весь день. Сердце разрывалось, видя безвыходное горе и отчаяние. А чиновники, распорядители и исполнители набора, являвшиеся палачами в глазах матерей и жён, убивавшихся у ворот присутствия, относились ко всему этому вполне равнодушно. Видно, привыкли к своим тяжёлым обязанностям.

Хуже всего то, что эта тяжкая в то время повинность ложилась исключительно лишь на бедноту, как у русских, так и у евреев. Богатые всегда уклонялись и откупались тем пли иным путём. В худшем случае могли выставить охотника. Охотник в то время представлял собою тип вполне отпетого парня, с девизом - «завей горе верёвкой».

Удивительно проста и патриархальна была обыденная будничная жизнь нашего городка, как и вообще, вероятно, и других городишек такого калибра на Руси.

Когда окончена была постройка Петербургско-Варшавской железной дороги, с вокзалом далеко вынесенным за город - как это было тогда всюду на Руси, - то явилась потребность в извозчиках. Эту коммуникацию взял на себя Хаим, который много лет был единственным извозчиком, как Апанас был единственным будочником на весь город. По крайней мере, обитатели города знали в лицо и по имени одного только будочника, которого всегда можно было найти либо на пустынной в обыкновенные дни базарной площади, либо в соседнем кабаке Афоньки Копылова. Возможно, конечно, что были ещё и другие будочники, но они, вероятно, заняты были службой у начальствующих лиц и в присутственных местах, а бессменно на полицейском посту был только один Апанас.