Владимир Голяховский - Путь хирурга. Полвека в СССР

• Название: Путь хирурга. Полвека в СССР
• Автор: Владимир Голяховский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-8159-0574-7

Владимир Голяховский был преуспевающим хирургом в Советской России. В 1978 году, на вершине своей хирургической карьеры, уже немолодым человеком, он вместе с семьей уехал в Америку и начал жизнь заново.

В отличие от большинства эмигрантов, не сумевших работать по специальности на своей новой родине, Владимир Голяховский и в Америке, как когда-то в СССР, прошел путь от простого врача до профессора американской клиники и заслуженного авторитета в области хирургии. Обо всем этом он поведал в своих двух книгах — «Русский доктор в Америке» и «Американский доктор из России», изданных в «Захарове».

В третьей, завершающей, книге Владимир Голяховский как бы замыкает круг своих воспоминаний, увлекательно рассказывая о «жизни» медицины в Советском Союзе и о своей жизни в нем.

---

Дразня наших девушек, он говорил:

— Эх, вы, слабый пол!.. Сейчас пойду, облюбую себе мертвую девицу, раздвину ей ноги и проверю, чтобы она была целочка. Хочу увидеть хоть одну в мире целочку.

Девчонки наши, конечно, стеснялись и дулись. Москвички махали на него руками:

— Борька, дурак! Как ты можешь говорить такое?!

Провинциалки злобно переглядывались:

— Уж если он нас не стесняется, то хоть бы имел уважение к покойникам!

Вообще привыкание к трупам и работа на них — это очень трудное и специфическое дело для начинающего студента-медика. Многие из нас нервничали — мы были слишком молоды для такого испытания. Но наши ветераны-фронтовики были в секционном зале спокойней других — уж они-то на смерть насмотрелись.

Преподаватели распределяли — кому какую часть трупа вскрывать для изучения. Мы подходили робко, впервые скальпелем рассекая тело. Хоть и мертвое, но все-таки — тело же! Особенно неловко было вместе с девушками рассекать и изучать половые органы.

Тут у Бориса вырывалось особенно много сальных острот.

— Девчонки, девчонки, скорее сюда! — звал он.

Они заинтересованно подходили:

— Что ты нас звал?

— Глядите — какой громадный член у этого мужика. Представьте себе, какой длины он был в состоянии эрекции!

— Ну тебя к черту!

В другой раз, разрезая ткани, он говорил:

— Ого, а эта дамочка хоть и молодая, а была игривая — от девственной плевы совсем ничего не осталось. Представляете себе, сколько мужских членов скользило по этому влагалищу?

Опять были упреки, злоба и обвинения в нахальстве. Есть поговорка: «Курица — не птица, медичка — не девица», но наши были такие молодые и выглядели такими невинными, что я не решался шутить развязно — это было не в моем духе. Я позволял себе пикантные остроты, но большей частью выражал их стихами. Я с детства писал стихи и на первом курсе сочинил целый цикл «Анатомия любимой». В нем я воспевал прелести разных частей женского тела. И с гордостью читал их нашим девушкам. Вот одно из них:

Ножки

Скрыты юбкой по колено
Ножки стройные у вас,
С них украдкой, неизменно
Не свожу я жадных глаз;
И скользя наверх за ними,
Потерял совсем покой —
Только ножками одними
Вечно занят разум мой.
Как умеете вы скрыто
Приманить, потом спугнуть,
Топнуть об пол так сердито
И кокетливо чуть-чуть.
Как, играя, незаметно
Все вы можете сказать,
Неужели, ножки, тщетно
Суждено мне вас желать.
Я прошу совсем немножко —
Каплю вашего огня:

Девушки слушали с интересом, а я делал паузу и заканчивал:

Ах, придите, прелесть-ножки,
Ах, раздвиньтесь для меня.

— Володька, какой противный! — взвизгивали они после неожиданного конца.

Но поэтическое мое самолюбие было вознаграждено их заинтересованным вниманием.

Много раз я робко пытался привлечь внимание блондинки Лены (впрочем, не решаясь начинать с чтения таких стихов). Но она никак не реагировала на мои старания. Девушки из группы заметили это и сказали:

— Напрасно стараешься, Ленка уже встречается с другим — с Гришкой со второго курса.

Все-то они замечали и все знали!

В мое поле зрения попала полная шатенка из соседней группы — Роза. Я размышлял, с чего начать заигрывание, но она сама проявила инициативу:

— Помоги мне разрезать ногу этого трупа — мне страшно одной, — сказала она.

Мы встали рядом и рассекали ткани. Роза несколько раз как бы невзначай прижималась ко мне все сильней и кокетливо улыбалась большими серыми глазами. Вот ситуация! — любовное заигрывание при вскрытии покойника. Я резал кожу и мышцы, а меня обдавало жаром от ее прикосновений — вспыхивали юные гормоны. От близости живого женского тела я готов был рассекать то, мертвое, целый день. Только бы она стояла рядом.

Неожиданности и трудности

Многое, что мы изучали на первом курсе, было для нас новым: и анатомия, и латинский язык, и углубленное изучение биологии, физики, физколлоидной и органической химии.

Для будущего врача это скучно, хотя по молодости мы были не подготовлены к изучению практической медицины. Но мы понимали — это была подготовка к ней. Чего невозможно было понять — зачем нам так много и глубоко изучать основы марксизма-ленинизма?

В медицинском институте было семь кафедр так называемых общественных наук:

1. Кафедра марксизма-ленинизма.

2. Кафедра истории Коммунистической партии.

3. Кафедра политической экономии.

4. Кафедра диалектического материализма.

5. Кафедра марксистско-ленинской философии и еще кафедры подобных отвлеченных коммунистических предметов. Такой «джентльменский набор» общественных кафедр был обязателен для всех высших учебных заведений.

В громадной нашей стране жила и благополучно питалась марксизмом громадная армия профессоров и преподавателей этих предметов, все — члены Коммунистической партии, все «идейно выдержанные и политически подкованные» (формулировка того времени для любого карьерного продвижения). Они и выглядели все почти одинаково: в строгих серых костюмах, всегда сосредоточенно-хмурые и все — без единой улыбки.

А при тех кафедрах были еще студенческие кружки, в которые партийный и комсомольский комитеты института очень рекомендовали записываться для более углубленного изучения предмета. По количеству учебных часов они занимали на первых двух курсах четвертую часть времени, а на старших курсах — шестую часть времени. Если студент пропускал занятия по основным предметам или «засыпал» зачет по ним, это было его заботой — надо отработать занятие и пересдать зачет. Но если он (или она) пропускал занятие по марксизму, а еще того хуже — не смог сдать зачет, то его поведение и идейный настрой разбирали на комсомольском собрании. После двух таких разборов провинившемуся выносили «выговор с занесением в личное дело». Это было зловещим сигналом — его могли исключить с плохой характеристикой, и тогда ни в какой другой институт его не приняли бы. Поняв это, мы вспомнили ту первую лекцию по марксизму! — неспроста нам внушали, что «без передовой советской идеологии нельзя стать хорошим советским врачом». Получалось, что без «передовой советской идеологии» вообще нельзя стать врачом.

Занятия на этих кафедрах были простой догматикой: без каких-либо объяснений преподаватели зачитывали текст учебника и требовали, чтобы мы его конспектировали. Основной книгой был «Краткий курс истории ВКП(б)» — единственный из учебников, который в избытке стоял на полках институтской библиотеки. «Святая святых» была четвертая глава этой толстой книги, в которой туманно излагались основы марксистской философии. Хотя преподаватели вслух не говорили, но намекали, что эту главу написал сам товарищ Сталин. Все годы мы мусолили се на занятиях, уча почти наизусть (как магометане в школах-медресе учат свой Коран).

Должен признаться, что я не был хорошим студентом, так — посредственным. Я много отвлекался на побочные увлечения театром, музеями, выставками картин, чтением романов и еще — на увлечение девушками. Периодически я отставал по разным предметам, хотя умел всегда догонять. Но что мне совсем не давалось — это понимание марксизма. Да и для многих других эти занятия были мукой. Хотя, впрочем, были такие, кто добросовестно конспектировал все труды Сталина и Ленина, особенно «Материализм и эмпириокритицизм». Они потом становились комсомольскими вожаками и продвигались дальше. А были и такие, которые в ответ на вопросы преподавателя умели очень ловко сплетать из почти бессмысленных фраз какое-то подобие связности. На это нужен был особый талант. Им отличался наш Борис. Хотя он почти ничего по марксизму не читал, но мог по 15–20 минут говорить что-то, напоминающее книжный текст. Мы все этому удивлялись и всегда просили его говорить подольше, чтобы только нас не спрашивали. А наши девушки даже прощали ему за это сальные шутки.

— У тебя, Борька, есть только две мозговые извилины — одна для мерзкого похабства, а другая — для марксизма, — со смехом говорили они ему.

Но они были неправы — он был очень способный ученик. Мы с ним скоро подружились и часто занимались вместе — то у меня дома, то у него. Читал он учебники мало и быстро, но зачеты сдавал легко. Я читал медленней и больше, но зачеты давались мне хуже. Фамилия Бориса была Катковский, а я — Голяховский, довольно сходно. Мы держались вместе, поэтому нас прозвали «Бобчинский и Добчинский». У Бориса была тоже смешанная еврейско-русская семья: его отец, еврей, был начальником в каком-то министерстве, поэтому у них была трехкомнатная квартира в центре города — редкостная привилегия. Оба мы с Борисом жили с обеспеченными родителями и не испытывали трудностей быта.