Василе Александри - Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница

• Название: Александри В. Стихотворения. Эминеску М. Стихотворения. Кошбук Д. Стихотворения. Караджале И.-Л. Потерянное письмо. Рассказы. Славич И. Счастливая мельница
• Автор: Василе Александри
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

Творчество пяти писателей, представленное в настоящем томе, замечательно не только тем, что венчает собой внушительную цепь величайших вершин румынского литературного пейзажа второй половины XIX века, но и тем, что все дальнейшее развитие этой литературы, вплоть до наших дней, зиждется на стихах, повестях, рассказах, и пьесах этих авторов, читаемых и сегодня не только в Румынии, но и в других странах.

Перевод с румынского В. Луговского, В. Шора, И. Шафаренко, Вс. Рождественского, Н. Подгоричани, Ю. Валич, Г. Семенова, В. Шефнера, А. Сендыка, М. Зенкевича, Н. Вержейской, В. Левика, И. Гуровой, А. Ахматовой, Г. Вайнберга, Н. Энтелиса, Р. Морана, Ю. Кожевникова, А. Глобы, А. Штейнберга, А. Арго, М. Павловой, В. Корчагина, С. Шервинского, А. Эфрон, Н. Стефановича, Эм. Александровой, И. Миримского, Ю. Нейман, Г. Перова, М. Петровых, Н. Чуковского, Ю. Александрова, А. Гатова, Л. Мартынова, М. Талова, Б. Лейтина, В. Дынник, К. Ваншенкина, В. Инбер, А. Голембы, C. Липкина, Е. Аксельрод, А. Ревича, И. Константиновского, Р. Рубиной, Я. Штернберга, Е. Покрамович, М. Малобродской, А. Корчагина, Д. Самойлова.

Составление, вступительная статья и примечания А. Садецкого.

В том включены репродукции картин крупнейших румынских художников второй половины XIX — начала XX века.

---

— Какой же ты подлец! Каким же ты стал негодяем, если говоришь мне то, во что и сам не веришь, — вздохнула она и тихонько отошла прочь. Только у самого порога она бросила: — Это ты гнешься перед ним, как слуга, а не я! Упаси бог, если ты взял какой-нибудь грех на душу, потому что тогда наша жизнь станет хуже каторги!

Гицэ дал ей уйти и даже обрадовался ее уходу. Он не верил, что после такой ссоры Ана останется, и его решение уехать самому никогда еще не было так крепко, как теперь. Действительно, жизнь для Аны становилась каторгой, избавиться от этой каторги можно было лишь в том случае, если он отсюда исчезнет. Тогда она, Ана, пожалуй, еще сможет быть счастливой, а он, Гицэ, уж никогда.

Однако Гицэ ошибался.

Старуха уехала вечером одна, забрав с собой только детей и огорченная до глубины души. Прощаясь, она долго целовала дочь, точно расставалась с ней навсегда или выдавала замуж; казалось, она только сейчас поняла, что дочь должна делить радость и горе со своим мужем.

На сердце у старой было тяжело, и ей надо было облегчить его.

— Я говорю редко, — сказала она. — Но уж если заговорю, то не скоро кончу. Такой у меня характер. У меня нет привычки вмешиваться в чужие дела. Хоть вы мне и дети, я всегда говорю себе: «Пускай они поступают так, как подсказывает им сердце». Очень мне жалко, что из-за Ликэ вы не проведете светлый праздник с родными. И не удивляйтесь, если мне захотелось, чтобы вы и меня разок выслушали: не водите слишком большой дружбы с такими людьми, как Ликэ. Конечно, отрадно думать обо всех людях, что они хорошие, тогда самому легче жить на свете, но знайте: Ликэ — дурной человек. Я не говорила вам этого до сих пор потому, что не было случая. А теперь говорю вам: держитесь подальше от него.

Высказав то, что было у нее на душе, старуха уехала, а Гицэ, Ана, Марц и Уца остались на Счастливой мельнице, которая после отъезда старухи казалась пустынной и мрачной, как никогда.

«Что же мне делать? — думал Гицэ, видя, что план его рухнул. — Таково, видно, мое счастье. А если несчастье? От судьбы не уйдешь. Кто знает, может, так даже и лучше».

Гицэ почувствовал себя совсем ничтожным и обессиленным… Он даже сам как следует не знал, что он сможет сделать и что ему не по силам, и мало-помалу отдался на волю случая, с ленивым безразличием ожидая приезда Ликэ.

Ликэ прибыл в корчму к завтраку, в светлое воскресенье, вместе с Рэуцем и Пэуном, другим товарищем. Все трое приехали верхом. Увидев, что Гицэ не один, как они договорились, он не сказал ни слова и только в сердцах швырнул в угол комнаты привезенную с собой торбу с драгоценностями.

— Я не сумел от нее отделаться, — сказал Гицэ.

— Не сумел! Ты должен был это сделать! — жестко ответил Ликэ. — Это что же, выходит, я у тебя на побегушках? Привез деньги, золото, серебро. А теперь что? Не могу же я таскать их с собой? Убери ее отсюда.

— А как?

— Это меня не касается. Убери и все. А как, это уж дело твое.

Гицэ снова представилась брошенная на краю дороги карета и мертвый ребенок, лежащий неподалеку от нее.

— Спаси меня бог от людей, питающих слабость к одной женщине! — возбужденно воскликнул Ликэ.

— У меня этого нет, — проговорил корчмарь.

— У тебя нет? — повторил Ликэ. — Ладно! Да пойми ты, что этому надо положить конец. Ладно, я это сделаю. Хорошо, что она осталась здесь. Нынче во мне так все и кипит! — прибавил он про себя и пихнул ногой торбу за стоящий поблизости сундук. Потом, выйдя через корчму и ущипнув мимоходом стоящую у притолоки Уцу так, что та вскрикнула, он прошел к Ане, которая стояла под навесом, раздумывая обо всем, что происходило в ее доме.

— Бьюсь об заклад, — сказал Ликэ, — что через полчаса здесь появятся и цыгане. Чутье у них лучше, чем у борзой… Ну уж и закатим мы праздник, каких не бывало! Сегодня у меня хорошее настроение, и знай, что, когда я начинаю пировать, мне что ни подай — все мало!

— Я тоже такая, — проговорила нехотя Ана.

Ликэ подошел к ней ближе и шепнул на ухо, как бы в шутку:

— Я устрою, чтобы Гицэ уехал и оставил нас одних.

Ана затаила дыхание. Конечно, Ликэ шутил, но его шутка была слишком дерзкой и притом задела ее за самое больное место.

— Если только тебе это удастся! — отозвалась она, подняв голову и поглядев на него через плечо, словно хотела прибавить: «Ты очень ошибаешься, если думаешь, что мой муж так мало любит меня».

— Ишь ты, как рассердилась, — сказал он с улыбкой. — Видно, задело за самое сердце? Да если бы я не знал, как сильно любит Гицэ свою жену, я бы уж давно похитил ее.

Это тоже была шутка, но она уже больше пришлась Ане по вкусу.

Ликэ оказался прав. Прошло немного времени — приехали цыгане, и в тот самый момент, когда люди в Инеу входили в церковь, на Счастливой мельнице началось безудержное и разнузданное веселье.

Ана не хотела плясать, пока шли часы святой литургии, и ее оскорблял вид Уцы, еще более распущенной, чем всегда. Но Ликэ, до крайности возбужденный, сжал Ану в объятьях и насильно увлек ее танцевать. Ана бросила взгляд на мужа, но, вместо того чтобы рассердиться, Гицэ вырвал служанку из рук Рэуца и сам принялся плясать с ней, но так, что казалось — он веселится назло другим.

Однако и распущенность имеет свою прелесть: Ана мало-помалу вошла во вкус.

Чтобы еще больше подзадорить всех, Ликэ вынул немного погодя из своего пояса, набитого деньгами, четыре ассигнации, поплевал на них и прилепил одну за другой на лоб каждому цыгану.

— Играйте, пока струны не лопнут! — крикнул он и закружил Ану, которая, по мере того как Гицэ казался все безразличнее, уступала всем желаниям Ликэ и становилась все безрассуднее.

Внутри у Гицэ все кипело. Он сдерживался только потому, что сознавал, до чего жалок и несчастен муж, вынужденный охранять свою жену. И Гицэ делал вид, что веселится, чтобы показать, насколько безразлично ему поведение жены.

Веселье было в разгаре. Дом, казалось, готов был взлететь на воздух вместе с танцующими. Ликэ отплясывал с Аной так, что ноги ее едва касались земли. Гицэ и Рэуц обхватили с двух сторон Уцу за талию, а Пэун и Марц хлопали в ладоши и орали во всю глотку.

Цыгане что есть силы водили смычками по струнам, довольно улыбались и время от времени кидали жадные взгляды на ассигнации, прилепленные у них на лбу. Только одни собаки корчмаря неподвижно лежали на пороге, положив голову на лапы и сонно наблюдая за происходящим.

Устав от пляски, Ликэ опустился наконец на скамью, посадил Ану к себе на колени и принялся шутливо целовать ее, прижимая к своей груди.

Не в состоянии дольше владеть собой, Гицэ сделал вид, что ничего не замечает, и вышел на свежий воздух, под навес.

— Теперь оставь меня, — задыхаясь, сказала Ана. — Гицэ начинает сердиться.

— А разве ты не видишь, что мне только этого и хочется? — ответил Ликэ. — Давай позлим его немного. Эй, Гицэ! — крикнул он. — Так ты, значит, оставляешь мне жену на пасхальное воскресенье?

— Делай с ней что хочешь! — бросил тот, скрывая под шуткой вспыхнувшую в нем слепую, ненасытную злобу.

Ана освободилась от объятий Ликэ, и на некоторое время оживление покинуло их, хотя именно теперь Ана пришла в хорошее настроение и жаждала повеселиться от всей души.

Гицэ между тем обдумывал, под каким бы предлогом, не вызывая подозрений, поехать в Инеу, найти там Пинтю и незаметно вернуться с ним обратно, чтобы захватить Ликэ врасплох.

Был уже час дня, когда Ликэ отвел Гицэ в сторону и сказал:

— Ну, значит, договорились. Ты уходи куда-нибудь и оставь ее здесь, со мной. Ей ничего не надо говорить. Уходи, и она увидит, что осталась наедине со мной. Людям я скажу, что ты пошел спать в конюшню; никто, кроме нас двоих, не должен ничего знать.

Гицэ ожидал этого, но, услыхав слова Ликэ теперь, когда размышлять было уже некогда, словно окаменел.

— Сейчас тебе тяжело приходится, — сказал Ликэ, — но зато с нынешнего дня ты излечишься раз и навсегда. Видишь, твоя жена отдается мне по доброй воле. Уж таковы все бабы.

Глаза Гицэ застлал туман. За два часа он успеет окольной дорогой добраться верхом до Инеу и, как только стемнеет, вернется с Пинтей на Счастливую мельницу.

«Божья воля! — сказал он себе. — Видно, так мне суждено». Но и произнося эти слова, он все еще надеялся на свои силы: ведь несмотря на все то, что видел, он не верил, что Ана… его Ана может отдаться в руки такого человека, как Ликэ.

«Ну а случись так — тем лучше, — мысленно заключил корчмарь. — Надо же ведь наконец положить предел всему этому. Знаю одно: если не выгорит и теперь, то жизнь моя пропала…»

— Хорошо, — ответил он Ликэ. — Когда я должен вернуться?

— Завтра утром.

— Только одно, — прибавил Гицэ. — Делай что хочешь, но не срами меня перед людьми; старайся, чтобы никто ничего не заметил.