Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

• Название: Ответ большевику Дыбенко
• Автор: Дарья Конoненко
• Жанр: Альтернативная история

Перша частина науково-фантастичного роману у жанрі альтернативної історії про двох наших сучасників, що вирішили змінити минуле, але самі стали непомітними бійцями тієї армії, на яку вони не розраховували.

Первая часть научно-фантастического романа в жанре альтернативной истории про двух наших современников, которые решили изменить прошлое, но сами стали неприметными бойцами той армии, на которую они и не рассчитывали.

---

Вот и деревня показалась… Верней, трубы печные да пожарища. Да висельник на журавле колодезном. Гимназиста опять выворачивает. Привыкай! Еще и не такое увидишь. Крысюк пулемет гладит, пейзажу не удивляется. Яковлев и еще пара хлопцев в разведку пошли. Нечего здесь делать уже, да и брать тоже нечего. Колодец – и тот с начинкой – собака разрубленная. Руки б тому, кто это сделал, поотрывать. А вот кто деревню спалил? Красные, белые, или какие–нибудь еще? Сектанты – лакомый кусочек. Да и овец поугоняли. Палий шашку в ножнах дергает, к драке готов. Демченко арисаку свою с предохранителя снял. Откуда у него винтовка японская? Командир патроны в нагане считает, семь штук, как и задумано конструкцией.

Ага, вот и разведка. Не понял. Яковлев, вас же трое было. Нет, мозги у тебя из ушей не вытекают. Сиротенко поблизости крутится. Контра с родословной, «в Мариупольском полку морду бьют на всем скаку»". Что за человек? Ходячее доказательство, что Бога нет. Иначе такое бы сдохло при рождении. Нарвались на патруль. Одного застрелили, второго в клочья гранатой порвало. Яковлев еле ушел. Да и то, контужен сильно, стрелять не в состоянии. А золотопогонников хоть сколько? Минимум – человек сорок. Конные. Попробуем отбиться. Пулемет есть, винтовки новые тоже штука неплохая, деликатные, правда, как институтка, и патронов к ним маловато. Дадим одну Гвоздеву, все равно у него ключица поломана. А заряжающим гимназиста поставим, вот и вышел полноценный стрелок, гы–гы. Ради боевого духа и доведения врага до сказу и флаг можно из обоза вытряхнуть. Ой, ой, держите меня семеро, восемь не удержат! Они тоже с флагом, да еще каким! Черно–желто–белый, да еще и птычка. Гарный коврик будет, ноги при входе вытирать!

Паша обреченно взглянул на приближающихся врагов. И для чего, спрашивается, было так наедаться? Опять на левый фланг, опять торчать в компании Демченка. И этих олухов царя небесного, Гвоздева с Митенькой. И остальных десяти стрелков. Крысюку вот хорошо, у него пулемет. И Когану хорошо, гранатами запасся. Всем хорошо, всем, а у него изжога! И, кажется, штаны порвались. Черт. Они точно порвались. Гвоздев, падлюка, уже ржет. Это были почти новые брюки. Уже не до смеха, уже подтягиваемся за основными бойцами. Палий пытается дорваться до знаменосца вражеского, будто других занятий нет. Все. Довоевался. Вот командир носится, палит, будто в тире по мишеням. Это еще что за чучело вылезло? Вот это вот и есть Сиротенко? Огрызается «максим», как невестка свекрухе, проредили–таки вражине правый фланг.

Юнкер Зеленцов, который на самом деле был вовсе даже Зеленцовой, сидела в хате под надежной охраной и страдала духовно и физически. Физическое страдание заключалось в тех днях месяца, которые приличная девушка не упоминает. А вот духовное… И боль хоть отвлекала. Ради чего ее дядя пришел к Каледину? Ради чего она сама остригла волосы, влезла в седло, носилась по степям? Ради деревни сожженной? Ради мертвых сектантов? Ради такой сволочи, как Сиротенко, который погоны позорит? Добрые селяне уже хлебнули крови, да остались ли они вообще? Семнадцатый год, фронтовики домой пришли, злые, отчаянные, никому не верящие. Махно откуда–то вылез, батькой его «мирные мужички» окрестили. Какая ирония! И тот, чернявый мерзавец, который вместо того, чтобы отвечать на вопросы, кусался и предлагал ей непристойные вещи, ничем, получается, не лучше ее дяди. Или ее самой. Да и какая теперь уже разница? Вернется Сиротенко – изнасилует и повесит. За оплеуху при всех. Займут село махновцы – тоже изнасилуют и повесят. А мама ведь говорила, что не надо идти на войну. Говорила. Герань на окне засохшая, пеплом присыпанная. Надо было Сиротенко не бить, а сразу стрелять.

Уже на улице шум подозрительный, уже стреляют да кони ржут. Мирных людей жечь – это любой дурак может, а ты с вооруженной бандой справься! Аккуратненько выглядываем из–за занавески. Флаг. Красный. И знаменосец с бандитской рябой рожей. Точно изнасилует. И не спросит, как зовут. И остальные за ним едут. Медленно, будто красуются. Кто в чем – кто в шинели да фуражке, кто в свитке крестьянской, кто в кожанке, как самокатчик или чекист, кто в тельняшке, рукава закатал, будто холода не чувствует. И тачанка проклятущая едет. В цветочки разрисована, пехотой набита. И бричка позади тянется, с тентом. Барахло награбленное складывать. А вот оружия в хате нет. Сиротенко позаботился. Как по заказу – знакомые выпученные глазки. Голова Сиротенко у седла приторочена, недавно отрубили, кровь еще капает. И черен конь, и всадник ему под стать. И где–то она уже этого человека видела. Причем вблизи. А охрана сбежала. А в дверь уже колотят.

– Это ще шо такое? – какая вопиющая невоспитанность!

– Это безоружное, – и дружки его подтянулись.

И тут до юнкера Зеленцовой дошло – форменные офицерские бриджи и кружевная комбинация. Неудивительно, что махновец на нее уставился.

– Гы, Марусю из себя корчишь? Не похожа. У тебя хоть сиськи есть!

Сравнение было оскорбительным.

В хату ввалились еще трое – двое волокли третьего. И третий опять казался знакомым. Мама бы такое знакомство точно не одобрила. И не разрешила бы.

Невоспитанный махновец выскочил из хаты. Его дружок, тощее создание в почти новой шинели и затрепанной фуражке, стал деятельно мешать всем сразу, укладывая этого третьего на лавку и сдирая с него кожанку.

– Какие милые кружева, – Паша никак не мог прийти в себя после боя. Крысюку надо бы ведро самогона выставить, за меткую стрельбу. И Демченко – тоже. И командиру. А вот кто вражескому командиру голову снес – прогрессор не разглядел. Не до того, когда именно на тебя несется вражеский кавалерист с саблей наголо. Командиру спасибо, вбил в рефлексы, как стрелять быстро да перезаряжать. Иначе Паша бы не любовался чужими комбинациями.

Зеленцова промолчала. Тощий белобрысый махновец ее не привлекал. Чухонец какой–то, там таких много. А вот дружку его, надеюсь, недолго осталось. О, вот и доктора какого–то привели.

– Какое убожество. Такое только моя семидесятилетняя бабушка носила.

Зеленцова опять промолчала.

Белобрысый стал изображать из себя брата милосердия, яростно копаясь в сумке.

– Руки ему держи, студент. А еще лучше – иди отсюда. Поищи плотника.

Белобрысого передернуло.

– Телегу чинить, телегу, а не гроб этому убоищу. Патология ходячая. Мои кишки бы по полю летали, а его только из седла вышибло, да пуля по ребрам чиркнула.

– А почему патология? – вот тут Зеленцова не выдержала.

– Он патологически везучий. Немцы вешали – не повесили, белые поймали – не повесили, комиссара подорвал – всю комнату отмывал.

– То есть как это – комиссара подорвал? Вы ж им сапоги лижете.

Командир хмыкнул. Он и в ухо за такое мог дать, но на данный момент у него были дела поважнее. Зашивание раны, к примеру.

– Придержи язычок, кралечка, – махновец в тельняшке не отводил от нее восхищенного взгляда, – уже нет. Еще с начала зимы. Мы у них патронов попросили, на зерно поменять хотели – а они нам дулю да продразверстку. А мы им – палю да петлю.

– На кол сажаете? И как?

– Марудно. Они потом почему–то быстро дохнут.

– Потому что у тебя руки не тем концом вставлены.

Палий. Очухался уже. Глаз, правда, не открывает. От и хорошо.

– Видели такое? Уже вякаем, муху отогнать не можем, а уже вякаем. Ты мне поговори!

– Напугал! – Палий уже соизволил открыть один глаз, – моряк, с возу бряк. Адмирал затонувшего корыта.

– Заткнитесь. Один контуженный, второй еще хуже. Трохим, отстань от человека.

– Может, ты еще скажешь шукать ему вошей?

– Насчет наших маленьких друзей – я вам устрою. Всем. И тебе в первую очередь. А то развели вшивый рай. Гребешок в японскую войну последний раз в руках держали.

– Ага, ага, – поддержал белобрысый, – заколебали! Ночью по часу чешешься, пока эти гады крови моей не насосутся. Шинель мою облюбовали. Скоро уже колесо изобретут, так там расплодились.

– Роман, тебя это тоже касается, и перестань так пялиться незнакомой женщине в декольте, шею свернешь.

Зеленцова покраснела до приятного революционного оттенка. Вот чего этот чернявый голову поворачивал, осторожненько так. Скотина. Животное. Тварь. Еще и ухмыляется. Точно. Вот эта задержанная анархическая кусачая гадость. Вот это он и есть.

– Я с этим антропофагом в одной комнате не останусь! – Зеленцова рванулась по направлению к выходу. Неудачно. Эсер цапнул ее за предплечье.

– С кем? – Трохим выпучил глаза.

– С людоедом, – пробормотал белобрысый.

– Ни хрена! Я тот кусок белогвардейца выплюнул, – подал голос предмет обсуждения.

– А кусался зачем?

– А били меня зачем?

– А зачем присягу нарушил?

– Я ничего не нарушал, – Палий облизнулся, собираясь с силами, – царя нет, действие присяги закончилось. Это у офицерья кизяки в черепушке вместо мозгов, придумали себе невесть что.