Этторе Биокка - Яноама

• Название: Яноама
• Автор: Этторе Биокка
• Издательство: Издательство Мысль
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1972

---

НА РИО-ДИМИТИ

Девочкой я училась в миссионерской школе в Таракуа. Однажды отец получил от директора школы письмо с просьбой забрать меня из школы — эти школы открыты для детей индейцев, а не для «цивилизованных»[1]. Отец сильно опечалился, но что ему было делать. Он отвез меня домой в селение Марабитанас на берегу Риу-Негру. Прошел примерно год. Потом мы спустились вниз по Риу-Негру до Санта-Исабель и в тамошнем лесу целый месяц собирали дикие орехи. А когда вернулись, умерла моя старшая сестра.

В 1937 году к нам приехал брат моей матери со всей семьей. Они пять лет прожили на берегу Рио-Димити. Построили там два домика, выжгли лес и стали возделывать маниоку на трех роса[2]. И вот теперь они решили перебраться в другое место, и брат матери предложил нам купить оба домика и землю. Дома были хорошие, с дверьми и окнами.

Отец за три дня выдолбил большую лодку, мы погрузили в нее саженцы маниоки и весь наш немудреный скарб и рано утром тронулись в путь. Всего нас было в лодке пять человек: отец с матерью, я и двое моих братьев — семилетний Луис и годовалый Анисио! Мне самой тогда было лет одиннадцать-двенадцать. Мы спустились по Риу-Негру и очень скоро добрались до устья реки Димити. Целый день мы плыли вверх по небольшой протоке в лесу, называемой игарапе[3]. Отец с матерью гребли, а мы грелись на солнышке.

На Димити почти у каждого холмика и даже дерева было свое название. Я отлично помню, что в одном месте над речкой повис ствол высохшего дерева и все охотники называли его старым паже[4]. Каждый, кто переходил здесь через реку, должен был оставить на дереве несколько бананов и бейжу[5], приговаривая при этом: «Паже, не Дай начаться дождю. Пусть, пока я тут охочусь, светит солнце. И тогда я на обратном пути подарю тебе лапу убитого мною зверя». Мать положила на мертвый ствол кусок бейжу, и мы поплыли дальше. Отец потом не раз рассказывал мне об этом путешествии, и я запомнила все до мельчайших подробностей.

Вечером мы увидели охотничью хижину и переночевали в ней. Утром снова поплыли вверх по реке. Солнце уже стояло высоко в небе, когда отец сказал: «Чувствую запах дыма». Белый дым стлался над самой водой. Мать ответила: «Может, какой-нибудь охотник коптит мясо в пустом доме брата». «Нет, наверное, это жители Манадоно решили поохотиться тут перед праздником»,— возразил ей отец.

Манадоно — небольшое селение неподалеку от моего родного Марабитанаса, и его жители славятся своими охотниками. Наконец мы причалили к берегу. И здесь пахло дымом. Оба домика брата стояли в лесу. Отец взял мачете и сказал: «Пойду посмотрю, что там делается». Он подошел к домикам, но там все было тихо.

Мать сошла на берег, а я уселась на корме лодки. Вдруг мы увидели, что отец бежит к нам, зажав в окровавленной руке мачете. Его ранило в руку отравленной стрелой, но он сумел тут же ее вытащить.

— Что случилось, Карлос? — испуганно спросила мать. Отец ничего не ответил: он не в силах был выговорить ни слова. С помощью матери он столкнул лодку в воду, и мы понеслись вниз по течению.

— Что с тобой, Карлос? — снова спросила мать.

Отец взял из куйи[6] горсть соли и посыпал ею рану.

— Брось все ростки маниоки в воду, и вещи тоже,— пробормотал он.— Индейцы ранили меня. Надо спасаться бегством.

Мать с плачем побросала в воду маниоку и все наши пожитки. Лодка стала легче и плыла куда быстрее.

Кругом все было тихо, отец с матерью гребли что есть мочи.

«Теперь индейцы нас не догонят»,— подумала я. Но они бежали за нами по берегу. Вдруг над моей головой просвистела одна стрела, потом вторая... «Ложитесь на дно»,— приказал отец. Я пригнулась, и в тот же миг стрела, прошив кожу живота,. вонзилась мне в левое бедро. Я закричала, хотела разогнуться, но не смогла. Мать схватила стрелу, рывком вытащила ее и бросила в воду. Но наконечник стрелы сломался, и один осколок застрял в животе, другой — в бедре. Мать пальцами выковыряла осколок, неглубоко засевший в животе, а вот осколок в бедре вытащить никак не могла. Тогда она попыталась ухватить осколок зубами. Наконец ей это удалось, и она выплюнула осколок в воду.

Отец греб как одержимый. Мать бросила взгляд на берег и тихо сказала: «Вон они, индейцы». На прибрежных скалах сидели люди с луками и стрелами. У некоторых из них грудь и бритая голова были окрашены в красный цвет, у других — в черный. Течение несло нас прямо к скалам. Мать плакала и кричала на туканском наречии[7]: «Не убивайте нас». Отец тоже кричал: «Не стреляйте из луков, не надо. Мы ваши друзья». Но теперь стрелы летели в нас, словно туча. Одна угодила отцу в спину, другая — в руку. Всего в отца попало восемь стрел, но он сумел все их вырвать. Потом мы нырнули в реку. Голова у меня кружилась, и я не могла плыть, но мать поддерживала меня рукой. Наконец мы добрались до берега. Отец взял меня на руки и помчался в лес. Помню, что перед моими глазами все плыло, точно в тумане. Я слышала крики индейцев, гнавшихся за нами. И еще я помню, что сказала отцу: «Брось меня, я умираю».

Потом отец рассказал, что он положил меня на землю. Я приподнялась и тут же упала. Отец сломал несколько веток, чтобы потом отыскать это место, и, пошатываясь, побежал в глубь леса вместе с подоспевшим Луисом. Мать несла на руках Анисио и потому отстала от нас. В густом лесу она потеряла отца из виду. Они встретились лишь спустя два дня и кое-как добрались до Марабитанаса. Отец вернулся в лес вместе с солдатами, чтобы отыскать меня. Но солдаты не решились углубиться далеко в лес, не то бы они меня непременно нашли.

ПЛЕННИЦА КОХОРОШИВЕТАРИ

Очнулась я ночью. Я лежала у костра, старик с седой бородкой пел песню колдуна. Вокруг костра сидели голые индейцы. У всех мужчин макушка была выбрита. И мужчины и женщины жевали табак, засунув огромную горсть между зубами и нижней губой, отчего она сильно оттопыривалась. Мне стало страшно. Возле меня сидела женщина, похожая на мою мать. Я посмотрела на нее и заплакала. Женщина встала, взяла куйю с водой и протянула мне. Она решила, что я хочу пить. Но я куйю не взяла и продолжала громко плакать. Тогда ко мне подошли несколько мужчин и что-то сказали на своем языке. Потом взяли стрелы и, чтобы напугать меня, воткнули их рядом в землю. Тут уж я зарыдала в голос. Подошла старуха и выразительно показала мне на стрелы, я страшно испугалась и умолкла.

Индейцы пробыли возле двух домиков моего дяди с месяц. Они построили свои маленькие хижины, которые на лингуа жераль[8] называются тапири, очень близко одна от другой и почти в круг. Я жила в отдельном тапири, рядом со старухой, сестрой вождя племени. У нее была дочка, которая жила вместе со своим мужем и с сыном. Он-то и построил старухе отдельную хижину. Мужчины что-то мне говорили, но я не понимала их языка. Ночью я никак не могла заснуть: болели раны от стрел. Дня через два мне стало получше, я выползла из хижины и пыталась убежать. Старуха заметила мое бегство, я спряталась неподалеку за деревом. Мужчины разожгли костер и сразу увидели меня. Они снова привели меня в хижину, но наказывать не стали. Старуха приносила мне бейжу, мед и куски мяса.

Лишь много месяцев спустя, когда я попала к индейцам племени караветари и научилась их языку, я узнала, как все было. Племена кохорошиветари, караветари и инамоветари объединились, чтобы напасть на белых. Но они немного опоздали. Когда они подошли к домику, где жил мой дядя, зола в очаге еще была теплой, но сам дядя вместе со всей семьей уже уплыл. В доме индейцы нашли типити — плетеную из волокон трубку, в которой отжимают маниоку,— и приготовили маниоковые лепешки. Поймав меня, несколько мужчин отправились на поиски отца, чтобы его убить. Они спустились вниз по Рио-Димити до Риу-Негру, но отца так и не нашли. Вернулись они через шесть дней и принесли с собой мед, туши маленьких кабанчиков и другую охотничью добычу.

Примерно через месяц мы отправились в большое селение кохорошиветари. Одиннадцать дней мы шли по лесу. Я еще не могла ходить, и женщины несли меня на спине, как и своих детей. Когда одна уставала, меня брала другая. Иногда они знаками велели мне слезть и идти самой, но я показывала им, что не могу. Я надеялась, что они оставят меня, но они упорно несли меня, пробираясь сквозь кусты.

В пути мужчины охотились на птиц и кабанов. Трогались мы в путь обычно рано утром и шли гуськом: мужчины впереди, женщины с детьми сзади, замыкали колонну снова мужчины. Если начинался дождь, все останавливались, прикрывались ветками и пережидали, пока дождь не утихнет. Но если мужчины почему-либо торопились, то мы шли безостановочно целый день. Когда темнело, все, наломав ветвей, принимались сооружать тапири — маленькие укрытия с крышей, прикрывавшей лишь одну его сторону. Если мяса больше не было, вождь около полудня говорил: «Сначала соорудим тапири, потом мужчины отправятся на охоту». Если же мясо еще оставалось, то на привале сначала готовился ужин, а уж после этого принимались за постройку хижин.