Генри Олди - Куколка

• Название: Куколка
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Космическая фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-21116-6

Кто он, Лючано Борготта по прозвищу Тарталья, человек с трудной судьбой? Юный изготовитель марионеток, зрелый мастер контактной имперсонации, исколесивший с гастролями пол-Галактики. Младший экзекутор тюрьмы Мей-Гиле, директор театра «Вертеп», раб-гребец в ходовом отсеке галеры помпилианского гард-легата. И вот — гладиатор-семилибертус, симбионт космической флуктуации, соглядатай, для которого нет тайн, предмет интереса спец-лабораторий, заложник террористов, кормилец голубоглазого идиота, убийца телепата-наемника, свободный и загнанный в угол обстоятельствами…

Что дальше?

Звезды не спешат дать ответ.

«Ойкумена» Г. Л. Олди — масштабное полотно, к которому авторы готовились много лет, космическая симфония, где судьбы людей представлены в поистине вселенском масштабе.

---

Она складывается из тысячи мелочей, миллиона пустяков, пригоршни действительно важных деталей и кучи хлама, заслуживающего помойки, да все как-то руки не доходят. Мы пишем эту картину, добавляя мазок здесь, мазок — там; мы строим обжитую, уютную Вселенную, и счастливы, когда кто-то снаружи подтверждает ее правильность, значимость и полезность.

Если же внешнее возмущение — слово, факт, поступок — не вписывается в границы, очерченные резной рамой, мы готовы воевать с агрессором до победного конца. Упрямые сидельцы, мы скорее до смерти забьем освободителя, чем покинем камеру, где провели столько счастливых лет.

Воздух свободы для нас мучителен.

— Захват!

— Есть захват!

— Напряженность стасис-поля?

— В норме!

— Уровень барьера Шарковского?

— Девяносто семь процентов!

— Эмилия Лукинична! Сколько у нас времени?

— Если верить показаниям приборов, около трех часов. Дрейф «амебы» продолжается, барьер дольше не выдержит…

— Автопилот?

— Два часа гарантирую. Дальше — как повезет.

— Значит…

— Хватит тянуть время, Адольф Фридрихович. Вы наверняка чувствуете то же, что и я.

— Вы правы. Вон, в углу рубки — чертик. Зелененький…

— Контакт с «амебой» чреват галлюцинациями. Вы это знаете лучше меня.

— Знаю. Лучше зеленый чертик, чем «слюна» голодного фага.

— Идемте в каюту?

— Да, пожалуй…

«Жанетта» висела в черноте космоса. Холодные искры бродили по поверхности челнока, бросая вызов далеким звездам. Сам челнок медленно дрейфовал в сторону Малой Колесницы — вместе с флуктуацией, в центре которой он угнездился. Человеческий взгляд, не вооруженный мудрой техникой, вряд ли сумел бы определить — где заканчивается привычный континуум и начинается «амеба». Но этого и не требовалось: приборы, прежде чем начать врать, дали всю необходимую информацию в полном объеме.

Космобестиолог Штильнер знал, что цель достигнута.

— В детстве, Эмилия Лукинична, я увлекался коллекционированием бабочек. Сейчас, конечно, в это трудно поверить. Однажды я добыл прелестного махаона…

— Махаона?

— Ну да! Отряд Лепидоптера, если вы не в курсе. У них чудные крылышки: ярко-желтые, а кайма — черная, с «желточными» лунками. На внешнем краешке задних крыльев…

— Не надо, профессор. Я понимаю, что вы смущены. И готовы три часа подряд нести любую ахинею, лишь бы оттянуть начало эксперимента. Я, кстати, смущена не меньше вашего.

— Трудно поверить. На вас смущение никак не сказывается. Я бы даже сказал, что вы — воплощенное хладнокровие.

— Это потому что вы не гематр. И вообще не слишком наблюдательный человек. Закройте дверь каюты.

— Зачем? На челноке нет никого, кроме нас с вами.

— А я говорю: закройте. В конце концов, что вам — не все равно?

— Вот, закрыл…

По гематрийке и впрямь трудно было определить: смущена она, или абсолютно равнодушна к предстоящей близости. Руки ее, растегивая пуговицы блузки, не дрожали. Дыхание оставалось ровным. Бледность щек не спешила смениться нервным румянцем. Зато Штильнер, красный как рак, забился в угол каюты и, закусив губу, смотрел на госпожу Дидье.

Складывалось впечатление, что он чувствует себя жертвой предстоящего насилия.

Поведение космобестиолога могло быть обусловлено галлюцинациями — структура «амебы» пронизывала челнок, исподволь влияя на психику. Зеленый чертик в рубке — пустяк. Под влиянием прото-флуктуации, в остальном — безобидной, если не злоупотреблять, кое-кто видел родную бабушку, отплясывавшую стрип-румбу на груде лакированных черепов.

«Бог в помощь», — сказал Лючано, когда гематрийка сняла блузку, оставшись в черном лифчике с кружевами, и взялась за «молнию» на боку юбки. Разумеется, его никто не услышал. Чувствуя себя извращенцем-вуайеристом, подростком, который застал в спальне целующихся родителей, он взмыл вверх и растекся над волшебным ящиком сна, где был космос, «амеба», «Жанетта» и двое не слишком молодых людей, смущенных и растерянных.

Он ни капельки не жалел о потраченном времени. С начала сновидения, пока челнок рыскал в глубинах космоса, ища подходящую для эксперимента флуктуацию, Лючано наслаждался этими поисками, словно изысканным зрелищем. Раскинув сотни рук, похожих на тонкие ветви с пятипалыми листьями, он держал пучки, идущие от ящика, управляя нитями по своему разумению. Время и пространство делались послушны, как раньше — вербализация и моторика куклы. Не в силах изменить происходящего кардинально, не в силах даже выбрать содержание грезы (опять профессор Штильнер с госпожой Дидье, как по заказу!), он корректировал, расставлял акценты, уточнял нюансы — добавлял горсть пряностей в кипящее на огне блюдо.

А блюдо благодарно насыщалось ароматом и оттенками вкуса.

— Эмилия Лукинична… Вы гарантируете зачатие?

— Да. Я приняла «Компанекс-форте».

— Когда?

— Сразу после установления барьера Шарковского. Кроме этого, я седьмой день прохожу курс ультра-прогестерона. И капсулы «Утрежан» вагинально, по одной капсуле утром и на ночь.

— Голубушка! Ну зачем вы так?..

— Как?

— Я не знаю… Деловито, что ли?!

— Вы спросили, я ответила.

— Эмилия…

Профессор наконец рискнул выбраться из спасительного угла. Неловкий, жадный, раздеваясь на ходу, он ринулся на гематрийку, как если бы она была единственной женщиной в Галактике. Это выглядело скорее трогательно, нежели возбуждающе. Чувствовалось, что Штильнер не слишком опытен, что у него давно никого не было — наука заменила космобестиологу все, вытеснив личную жизнь. Он пытался целовать большую, слегка обвисшую грудь спутницы, одновременно растегивая брюки; не удержавшись на ногах, рухнул на койку, увлекая Эмилию, подминая, наваливаясь сверху, должно быть, причиняя боль…

Женщина не издала ни звука.

Она позволяла делать с собой что угодно. Расчетом гематра, женским чутьем, любовью, жалостью, чем угодно, лишь бы это давало результат, она понимала: главное — не мешать. Иначе Штильнер замкнется, закроется, пропитается стыдом, как губка — влагой. И эксперимент закончится крахом.

— Эмилия…

— Да…

— Я…

— Молчите. Не надо ничего говорить…

Лючано хотел бы отвернуться, но сон оказался беспощаден. Не в силах отвести взгляда от двух людей на койке, он заставил себя воспринимать происходящее, как картину безумного художника. Это было легко: достаточно потянуть за особые нити одного из пучков, и все смещалось в сюрреалистическую плоскость.

Как на галере, когда Тарталье чудился соленый ветер и чайки над волнами.

Он заметил это еще в самом начале сна. «Жанетта» блуждала в космосе, изредка заходя в ближайшие порты — пополнить запасы воды и продовольствия. Но если взглянуть под непривычным углом, играя пучками, словно кучер — вожжами…

Фаэтон, такой же, как у графа Мальцова, катил по ухабистым дорогам, время от времени останавливаясь у трактиров: людям в фаэтоне требовались еда и питье. На заднем сиденье, часто сверяясь с бумажной, истрепанной картой, расположился профессор Штильнер — в плаще с пелериной, в старомодной шляпе, с тростью, поставленной рядом. На козлах, вооружась кнутом, погоняла лошадей Эмилия Лукинична, одетая по-мужски. По обочинам тянулись поля, где рядами шли косари, или жницы с серпами. На холмах красовались березовые рощи; иногда — могучие дубравы. Случалось, дорога спускалась к морю, серпантином петляя вокруг скал: серых, местами — пятнистых, поросших лишайником и корявым можжевельником, густо усыпанных птичьими гнездами.

Вдали белели паруса кораблей, уходя за горизонт.

Изредка корабль, или встречная карета, или просто всадник на гнедом жеребце резко ускорялись, исчезая из поля зрения. На том месте, где они только что были, оставался зыбкий, радужный тюльпан, сотканный из дрожащего воздуха. Похожий тюльпан, но лаково-черный, оставался за кормой звездолета, совершившего РПТ-маневр. Несмотря на разницу в цвете, радужный тюльпан дышал не меньшей чуждостью окружающему миру, чем его черный собрат.

Смыкая лепестки, цветок мало-помалу исчезал.

Там, где он цвел, начинали твориться чудеса — непонятные и неприятные. Серебристые змейки волной уползали с дороги, прячась в кустах. В скалах появлялись россыпи дыр, похожих на ласточкины гнезда, где что-то шевелилось и вздыхало. Из морских волн поднималось гладкое, скользкое тело — вскинув щупальца, оно без плеска вновь уходило на глубину. А в полях, побуждая косарей и жниц к бегству, прорастали шевелящиеся, жадные колосья с острыми, будто иглы, верхушками.

Тайная струна внутри Лючано отзывалась трепетным звоном, внемля изменениям. Хотелось нырнуть в пенную воду, вслед за лоснящимся гигантом, рухнуть в объятья голодной нивы, погнаться за змейками. Приходилось сдерживать себя и крепче держать пучки, ведущие к ящику с космосом и «Жанеттой» — к ящику, где сон оставался правильным и естественным, насколько правильным может быть сон, не скатываясь к галлюцинациям.