Илья Старинов - Записки диверсанта

• Название: Записки диверсанта
• Автор: Илья Старинов
• Издательство: Альманах «Вымпел», 1997:3
• Жанр: О войне
• Год: 1997

Из предисловия: В 1997 г. была выпущена первая книга воспоминаний И. Г. Старинова «Записки диверсанта».Воспоминания И. Г. Старинова, которому идет девяносто девятый год, привлекли внимание общественности у нас в России и многих наблюдателей за рубежом. В течение 1997–1998 годов в редакцию систематически поступали телефонные звонки от читателей: когда выйдет вторая книга? И. Г. Старинов, превозмогая все трудности и преграды, упорно работал над своим архивом и другими источниками, проверяя достоверность событий, правильность своих суждений и выводов… Книга «Мины замедленного действия», согласно авторскому замыслу, составляет с первой книгой («Записки диверсанта») единое целое и начинается там, где заканчивается предыдущая — во время перехода Ильи Григорьевича из Украинского штаба партизанского движения в Польский. Кроме мемуаров в состав книги включено историческое исследование «Упущенные возможности», где автор, используя большой фактический материал, на собственном опыте показывает развитие партизанского движения в годы Второй Мировой войны в Советском Союзе и европейских странах. Предлагая вниманию читателя вторую книгу размышлений старейшего партизана–диверсанта И. Г. Старинова «Мины замедленного действия», редколлегия полагает что читатель еще раз вернется к первой книге, внимательно прочтет вторую и новыми глазами будет смотреть на прошлое своих отцов и дедов, не вернувшихся с войны домой.

Hoaxer: Почти все знают, кто таков Старинов. В последние годы он часто появлялся на телеэкране. Старинов — главный диверсант Советского Союза, настоящий полковник. Его мемуары представляют собой несомненный исторический интерес. Никто пока более подробно не писал о том, как исполнялось постановление 1928 года о создании партизанских баз на западных территориях СССР (о чём писал ген. Лотар Рендулич в своей «Партизанской войне»). Я свёл обе книги воспоминаний Ильи Григорьевича под одну «обложку», т. к. они составляют единое целое.

Q.A.: в использованном оригинале [пропущена страница]

---

Станислав Викентьевич Косиор проводил совещание, на котором довелось присутствовать и мне. На Украине вследствие насильственной коллективизации разразился голод. Наших партизан надо было спасать от голодной смерти. Были созданы списки. Это мешало конспирации, но их надо было устраивать работать на таких местах как сахарозаводы, мельницы, где они бы не пропали. Этим пришлось заниматься и мне. Основные кадры нам удалось сохранить.

Девчата

Были хорошо отработаны три способа ночного десантирования: выброс на намеченную на карте точку; выброс на маяк, спускаемый с самолета; и выброс на заметный ночью ориентир. Этим вполне обеспечивались точность приземления и быстрота сбора парашютистов.

Жизнь научила нас предварительно изучать по карте предполагаемый район выброса. Мы знакомились не только с ближайшей к точке приземления местностью, но и с районом, весьма далеким от нее. Назначали два пункта сбора: основной и запасной. Это была целая наука.

Тогда же удалось разработать надежный способ сбрасывания имущества партизан без парашютов в специальной довольно простой упаковке.

Было испробовано и новое средство для крушения поездов на мостах. Мы сконструировали мину, которая подхватывалась с железнодорожного полотна проходящим поездом. Взрывалась она в точно рассчитанное время на мосту. Потом я успешно опробовал эту мину в боевой практике в Испании.

Боевая выучка партизан шла полным ходом, их искусство совершенствовалось. А мужества и выдержки им не занимать.

Как‑то летом одна из девушек, прыгая с парашютом так сильно повредила ноги, что не могла встать. И все же приползла на сборный пункт вовремя.

— Юлька! — всполошились ее подруги, — Что с тобой?

А маленькая курносенькая Юлька, с полными слез голубыми глазами, пыталась еще улыбаться:

— Чепуха… Обойдется…

Ей было восемнадцать лет, этой тоненькой, изящной Юльке, готовившейся стать партизанской радисткой. Но в хрупком девичьем теле билось отважное сердце.

После трагической гибели одного из парашютистов, когда иные приуныли, Юля первой вызвалась прыгать со следующего самолета.

— Ах, девочки–мальчики! — с отлично разыгранной беззаботностью восклицала она. — Я легкая! Бросайте меня для пробы, не разобьюсь!..

На всех занятиях рядом со мной в те дни была партизанка Рита. Настойчивая, уверенная в себе, стремящаяся сделать все как можно лучше, она, казалось, не знала усталости. Вернувшись с задания, затевала игры, заводила песню. Мы любили слушать ее.

И вдруг однажды под Купянском, во время установки мин на сильно охраняемом участке железной дороги, в руках Риты взорвался капсюль в макете. Взрыв ослепил ее. Мельчайшие осколки поранили лицо и глаза.

Окровавленная, она молчала. Без единого стона дошла со мною до школы. Там ее перебинтовали, и я с первым поездом повез девушку в Харьков.

На операционном столе Рита тоже не проронила ни звука.

— Характер… — почтительно сказал профессор–окулист, оперировавший Риту. — Сколько ей лет?

— Девятнадцать, профессор, — отрывисто ответил я, не сводя глаз с осунувшегося девичьего лица.

Все дни до выздоровления я навещал Риту, ухаживал за ней и наконец высказал ей то, что до тех пор не говорил ни одной девушке.

Зрение у Риты полностью восстановилось. Мы были счастливы. Нам казалось, ничто и ни когда не разлучит нас. Ничто и никогда…

1933 год. В отделе Мирры Сахновской

В этот период я работал в Москве в отделе Мирры Сахновской. Это была опытная, энергичная, мужественная женщина, награжденная в числе первых орденом Красного Знамени. За тот сравнительно небольшой промежуток времени мне удалось подготовить две группы китайцев и ознакомить партийное руководство некоторых зарубежных стран — Пальмиро Тольятти, Вильгельма Пика, Александра Завадского и других с применением минной техники.

Именно в столице я вдруг обнаружил, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется.

Попытки говорить на эту тему с Сахновской ни к чему не приводили. Она осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров, что их уже достаточно, а в организационном закреплении проделанной работы (позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее предложения отвергались где‑то наверху).

Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении.

Будущий легендарный герой республиканской Испании Кароль Сверчевский успокаивал: сверху, мол, виднее.

Я тоже верил в это. Но все труднее становилось примирять с этой верой растущий внутренний протест. Состояние было подавленное.

Встретившиеся в Москве друзья по 4–му Коростенскому Краснознаменному полку горячо советовали поступать в академию.

Я внял их доводам. Сам начал чувствовать, что мне недостает очень многих знаний. Правда, я и сам дважды уже делал попытки поступить в Военно–транспортную академию. И меня дважды отставили из‑за болезни сердца. Но теперь мне стало казаться, что тогда я просто не проявил должной настойчивости, напористости.

Ознакомившись с программой отделения инженеров узкой специальности, где учились старые товарищи, убедился, что смогу, пожалуй, сразу поступить на второй курс. И дерзнул…

Я доложил Мирре Сахновской о своем намерении. Она одобрила, написала аттестацию и благословила на учебу.

Остальное зависело от начальника нашего управления Я. К. Берзина. Ян Карлович поддержал меня. Полученные от него рекомендации пересилили заключение медицинской комиссии.

Резолюцию о зачислении меня в Военно–транспортную академию наложил тогдашний ее начальник С. А. Пугачев.

Семена Андреевича Пугачева тоже безгранично уважали в армии. На его груди красовались орден Красного Знамени, ордена Бухарской и Хорезмской республик. Еще во время гражданской войны я не раз слышал о С. А. Пугачеве. Высокообразованный офицер генерального штаба царской армии, он активно участвовал в вооруженной защите октябрьских завоеваний. В 1934 году по рекомендации Г. К. Орджоникидзе и С. М. Кирова ЦК ВКП(б) приняла его в партию…

Итак, сам Пугачев наложил резолюцию на мое заявление. Но… старший писарь отказался внести в списки мою фамилию: не спущен лимит.

Спорить с писарем, если за его спиной стоит грозный лимит, — дело бесполезное! Пришлось потратить около двух недель, чтобы попасть на прием к начальнику военных сообщений Красной Армии товарищу Э. Ф. Аппоге.

— Видите, как все просто, — расцвел старший писарь строевой части Военно–транспортной академии, получив оформленную по всем правилам бумажку.

Я предпочел промолчать…

Предстояло взять последний рубеж: поступить прямо на второй курс. Пугачев пытался отговорить меня от этой затеи.

— Вам будет слишком трудно.

На выручку пришел начальник железнодорожного факультета Дмитриев — «Кузьмич», как ласково называли его за глаза слушатели.

— Да ведь Старинов и так много лет упустил. А время такое, что медлить обидно… Пусть попробует! — деликатно возразил он начальнику академии, поглаживая пышные усы.

И Пугачев согласился.

Глава 8. 1934 год. Учеба в Академии

Рита

Жизнь постепенно входила в колею. Решил, что уже можно вызвать Риту. Написал в Киев. Все сроки истекли, а ответа нет и нет. Послал телеграмму, другую… Наконец получил открытку. Почерк Риты, но содержание непонятно: точно открытка предназначалась не мне, да и подпись показалась необычной.

Я не мог оставаться в неведении. Подал рапорт и получил разрешение на отъезд.

В дорогу накупил газет и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, пытался читать. Но газеты того времени не подходили для успокоения нервов.

Тревожные вести шли из Германии. Там хоронили демократию и культуру… Расправы над известными писателями и учеными. Травля евреев. Пытки в гестаповских застенках. Кошмар концентрационных лагерей. Костры из книг на улицах Лейпцига. Рост вермахта. Бредовые вопли Гитлера о необходимости покончить с коммунизмом…

Да, газеты заставляли волноваться еще больше. Но тем сильнее, наперекор всему хотелось простого человеческого счастья, близости любимого человека.

Прямо с поезда я отправился по адресу, указанному на открытке. Ничем не приметный дом на тихой улице. Грязноватая лестница со щербатыми ступенями. Обитая темной клеенкой дверь.

На стук открыла незнакомая женщина. Я назвал себя.

Женщина помедлила, провела рукой по волосам. Я услышал не слова, а скорее, вздох:

— Здесь ее больше нет.