Уильям Таубман - Хрущев

• Название: Хрущев
• Автор: Уильям Таубман
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 987-5-235-03188-3

Никита Сергеевич Хрущев — человек, оставивший заметный след не только в советской, но и в мировой истории. Секретный доклад, положивший начало разоблачению культа личности Сталина, расколол страну, в глазах одних сделав его героем, в глазах других — предателем и выскочкой. Какой была его действительная роль в массовых репрессиях в Москве и на Украине, в восстановлении народного хозяйства СССР после Великой Отечественной войны, во всем том, чем запомнилась его эпоха? Автор, известный американский историк, тщательно и скрупулезно восстановил весь жизненный путь этого неординарного человека, собрав огромный, во многом уникальный материал, состоящий в том числе из архивных документов, а также записей бесед с людьми, хорошо знавшими Хрущева в разные периоды его жизни.

Книга вышла в США в 2003 году и в том же году была удостоена Пулитцеровской премии.

Издание второе.

Перевод осуществлен по изданию: William Taubman. Khruschev: The Man and His Era. New York — London, W. W. Norton & Company, 2003.

---

В частных беседах Кеннеди не проявлял особого беспокойства по поводу планов Хрущева — настолько, что после его встречи 11 февраля с советниками по советским делам Чарльз Болен встревожился: ему показалось, что президент недооценивает стремление Хрущева к мировому экспорту коммунизма. Или, возможно, тревога Кеннеди трансформировалась в то, что госсекретарь Дин Раск определил как чрезмерную готовность к переговорам с Хрущевым? «У Кеннеди создалось впечатление, — рассказывал позже Раск, — что, стоит ему сесть с Хрущевым за стол переговоров, из этого обязательно что-нибудь получится — наладится взаимопонимание и сблизятся позиции по различным вопросам». Сам Кеннеди говорил своему помощнику Кеннету О'Доннелу: «Я хочу показать ему, что мы не слабее его. Через обмен посланиями это показать невозможно. Я хочу сесть с ним за один стол и показать ему, с кем он имеет дело»36.

21 февраля, проведя еще одну встречу со своими советниками по советскому вопросу — Томпсоном, Гарриманом, Кеннаном и Боленом, — президент одобрил «неофициальный обмен взглядами» с Хрущевым и предложил провести его, как только позволит международное положение и расписание обоих лидеров. 27 февраля, вернувшись в Москву, посол Томпсон должен был передать Хрущеву письмо от Кеннеди и обговорить детали встречи. А тем временем, по словам Трояновского, надежды Хрущева на Кеннеди начали «таять» и он «занял выжидательную позицию», «не торопясь с ответом» на предложение президента о встрече и обмене мнениями37.

Не помогало делу и развитие событий в Конго, откуда 13 февраля пришло известие об убийстве Патриса Лумумбы, ответственность за которое советский руководитель возложил на «западных колониалистов» и поддерживающего их Генерального секретаря ООН Хаммаршельда. Кроме того, западные страны продолжали упорствовать в вопросе о Германии и Берлине. 17 февраля СССР направил в Бонн меморандум, в котором указывалось, что прежде западные лидеры говорили: «„Подождем немного, сейчас не время. В США идет подготовка к президентским выборам. Подождем, пока там все закончится“. А после выборов они говорят: „Президент и новое правительство США только-только вступили в свои должности и еще не освоились со своими новыми обязанностями…“ Если позволить делу идти таким чередом, это может продолжаться до бесконечности»38.

27 февраля Томпсон вернулся в Москву — а на следующий день Хрущев отправился в очередное сельскохозяйственное турне, не потрудившись перед этим его принять. Томпсон сумел передать письмо президента только 9 марта, поймав Хрущева в Новосибирске. Советский руководитель остановился в Академгородке, возведенном не так давно по его приказу. Академики, члены Сибирского отделения Академии наук, заметили, что председатель Совета министров чем-то недоволен. Томпсон пишет, что Хрущев «выглядел безмерно усталым, его вид поразил даже моих советских спутников»; и когда советский лидер узнал, что в письме Кеннеди нет ни слова о Берлине, его настроение, разумеется, не улучшилось39.

С самой инаугурации Кеннеди старался избегать этой темы. Еще в феврале Томпсон предупреждал, что, если по германскому вопросу «не будет достигнут прогресс», Хрущев, весьма вероятно, «пойдет на подписание сепаратного мирного договора», после чего, вполне возможно, ГДР попытается «затянуть удавку на шее» у Западного Берлина. Чтобы избежать этого, необходимо «проявить активность по германскому вопросу, дав понять, что реальный прогресс может быть достигнут после выборов в Германии»40. Однако президент отказался от этого плана и проинструктировал Томпсона не упоминать о Берлине в Новосибирске. Хрущев, сухо замечает Томпсон, сумел сдержаться лишь потому, что к этому времени уже потерял надежду выдоить молоко из камня: «…Хрущев заметил, что я не упомянул германский вопрос, который он хотел бы обсудить. Он сказал, что СССР высказал свою позицию в меморандуме к Аденауэру… Сказал, что детально объяснил свою позицию президенту Эйзенхауэру… Сказал, что ему очень хотелось бы, чтобы президент Кеннеди с пониманием отнесся к советской позиции по германскому вопросу»41.

На это Томпсон смог ответить лишь, что президент «пересматривает нашу политику в Германии и хотел бы обсудить ее с Аденауэром и другими союзниками, прежде чем приходить к каким-то выводам». Однако он не предвидит «больших перемен» с американской стороны. Он предупредил Хрущева, что, «если что-либо способно заставить нас увеличить расходы на вооружение в той мере, как это было во время Корейской войны, — это убежденность, что Советы хотят выдавить нас из Берлина…»42.

Несколько дней спустя Томпсон предупреждал своих боссов: «Все мои коллеги-дипломаты… полагают, что, если не начать переговоры, Хрущев подпишет сепаратный мирный договор с Восточной Германией, что вызовет кризис в вопросе о Берлине»43. Он предположил даже, что Восточный Берлин будет отгорожен стеной, «дабы прекратить поток беженцев, с которым они не могут мириться». Но обе стороны не обращали внимания на его предупреждения. Заботясь о своем престиже, Хрущев не думал о престиже Кеннеди. Кеннеди же полагал, что раз Хрущев ждет уже три года — может подождать еще.

В середине апреля на даче в Пицунде Хрущева посетили американский журналист Уолтер Липман и его жена Хелен. Чередуя разговоры с прогулками, партиями в бадминтон (во время которых пожилой и грузный, но энергичный Хрущев разбил Липманов в пух и прах) и двумя роскошными обедами, Хрущев указывал на сепаратный мирный договор с Германией как на единственный выход для себя. «Я не хочу напряженности, — повторил он несколько раз. — Я знаю, что это создаст напряженность, и хочу ее избежать. Но, в конце концов, ничего другого мне не остается». Когда Липман заговорил об опасности войны, Хрущев заявил: «Нет на Западе таких глупых политиков, которые могли бы развязать войну, где погибнут миллионы людей, из-за мирного договора с ГДР… Не родился еще такой идиот». Следуя подсказке из Вашингтона, Липман предложил пятилетний мораторий по берлинской проблеме. Хрущев посмотрел на него как на ненормального44. Месяц спустя, когда Томпсон предложил оставить Берлин «как есть», Хрущев резко ответил, что «ждать можно до осени-зимы нынешнего года, а потом будет поздно. Он напомнил мне, что первоначально пытался решить проблему за шесть месяцев — а прошло уже тридцать»45.

После Новосибирска казалось, что саммит Хрущева и Кеннеди откладывается на неопределенный срок: однако не прошло и двух месяцев, как они встретились в Вене. За это время произошли еще два события, которые сделали еще менее вероятной возможность взаимопонимания. Полет в космос Юрия Гагарина и неудавшаяся интервенция США на Кубу укрепили уверенность Хрущева в том, что он сможет добиться от Соединенных Штатов всего, что ему нужно.

В те несколько месяцев, что предшествовали полету Гагарина, Хрущев очень переживал из-за крушений советских ракет. Еще в октябре 1960 года, сразу после его возвращения из Нью-Йорка, ракета Р-16 взорвалась на испытательном полигоне в Тюратаме, причем погибла почти сотня человек, включая и главнокомандующего ракетными войсками стратегического назначения Митрофана Неделина: от него остались только один маршальский погон и полурасплавленные ключи от кабинета. Хрущев, вспоминает его сын, был в отчаянии46. Но вскоре после этого успех Гагарина поразил мир — поразил тем сильнее, что произошел незадолго до дня Первого мая. Сергей Хрущев, сам участвовавший в разработке советской космической программы, уверяет, что его отец не стремился подгадать даты запусков к «красным дням календаря» — однако никто из связанных с программой освоения космоса не сомневался, что она имеет прежде всего политическое значение47.

О полете Гагарина было объявлено только после того, как первопроходец космоса успешно приземлился. Хрущев нервно расхаживал по своему кабинету, когда к нему вбежал с новостями Сергей Королев. «Просто скажите, он жив?!» — воскликнул Хрущев. Едва Гагарин оказался на земле, Хрущев бросился к телефону: «Пусть весь мир смотрит и видит, на что способна наша страна, что могут сделать наш великий народ, наша советская наука»48.

Когда Сергей вечером позвонил отцу, тот был «в восторге». Он уже повысил Гагарина в звании со старшего лейтенанта до майора (пропустив звание капитана, которое предложил министр обороны Малиновский), наградил его звездой Героя Советского Союза, решил лететь в Москву, чтобы поздравить его лично, приказал объявить 12 апреля национальным праздником, организовать парад на Красной площади и грандиозный банкет в Кремле, чтобы отпраздновать это событие. Сергей беспокоился о здоровье отца: «Предыдущие месяцы сильно его утомили, он наконец вырвался отдохнуть на две-три недели — и вот всего через два-три дня собирается вернуться в Москву». Однако Хрущев не слушал никаких возражений и «рвался в Москву»49.