Уильям Таубман - Хрущев

• Название: Хрущев
• Автор: Уильям Таубман
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 987-5-235-03188-3

Никита Сергеевич Хрущев — человек, оставивший заметный след не только в советской, но и в мировой истории. Секретный доклад, положивший начало разоблачению культа личности Сталина, расколол страну, в глазах одних сделав его героем, в глазах других — предателем и выскочкой. Какой была его действительная роль в массовых репрессиях в Москве и на Украине, в восстановлении народного хозяйства СССР после Великой Отечественной войны, во всем том, чем запомнилась его эпоха? Автор, известный американский историк, тщательно и скрупулезно восстановил весь жизненный путь этого неординарного человека, собрав огромный, во многом уникальный материал, состоящий в том числе из архивных документов, а также записей бесед с людьми, хорошо знавшими Хрущева в разные периоды его жизни.

Книга вышла в США в 2003 году и в том же году была удостоена Пулитцеровской премии.

Издание второе.

Перевод осуществлен по изданию: William Taubman. Khruschev: The Man and His Era. New York — London, W. W. Norton & Company, 2003.

---

В довершение ко всему, Хрущев жил в изнурительном режиме. «Завтракал около 11 утра, — вспоминает Аджубей, — днем приезжал обедать (в это время почти никого дома не было), спал несколько часов, а в предвечерье опять отправлялся [на службу]». После ночных попоек на даче у Сталина Хрущев часто возвращался домой на рассвете, однако даже в столь поздний час не ложился, не совершив обязательной ежедневной прогулки. По выходным он также вынужден был ждать приглашений Сталина — и зачастую целый день ничего не ел, ибо являться к Сталину с полным желудком было рискованно119.

«Атмосфера была тяжелая, — вспоминает Рада Аджубей. — Как будто воздуха не хватало»120. Семья Хрущева жила в «мире политической стерильности, молчания, отсутствия откровенности», — рассказывает Алексей Аджубей; «нечего было думать о том, чтобы о чем-то спросить Никиту Сергеевича или Нину Петровну»121. Нина Петровна установила в доме строгие правила: «Не задавай ненужных вопросов! Не суй нос в разговоры, которые тебя не касаются!» Когда, рассказывает зять Хрущева, его охранник звонил с сообщением, что Хрущев задерживается на даче Сталина, «Нина Петровна не подавала виду, что волнуется, она умела держать себя в руках; но в душе, конечно, тревожилась. В Москве она жила в постоянном напряжении»122. Жена Хрущева вела для обслуги дома на улице Грановского семинар по истории партии. Тесно общалась она с Валерией Маленковой и Еленой Булганиной, с женами других высокопоставленных лиц встречалась только на больших официальных приемах, например на праздничных парадах, куда все первые лица приглашались вместе с семьями123.

Отношения с детьми также были холодны и официальны. Старшая дочь Рада и ее муж (который когда-то мечтал стать актером) обязаны были сопровождать Хрущева на спектакли. «Я не оговорился, — замечает Аджубей, — [это была] именно обязанность. Не принято было отказываться от приглашения, даже если это и расстраивало иногда наши личные планы». И добавляет: «Родственная душевность проявлялась мало… Пожалуй, не было ее и между детьми. Повзрослев, все они разбежались в разные стороны»124. В присутствии детей Нина Петровна называла мужа «Никитой Сергеевичем» или «отцом», а сам Хрущев обращался к зятю по имени-отчеству, хотя в разговоре с дочерью, вдали от чужих ушей, мог назвать его «Алешей». Семейные тайны охранялись так же строго, как политические — в сущности, это было одно и то же. Лишь много лет спустя Аджубей узнал, что вдова Леонида Хрущева Любовь в это самое время отбывала срок в лагере и ссылке125.

Семья жила по строгому расписанию: «…завтрак для детей, уходивших в школу, обед, ужин, подготовка уроков… Никаких нарушений». Дети «не подвергались никакому особому контролю», но лишь потому, что «занимались прилежно и ответственно — это был стиль дома, определенный подтянутостью и требовательностью хозяйки»126.

Семья обладала немалыми привилегиями, но Нина Петровна старалась их ограничивать. Они с мужем никогда не помогали Аджубеям деньгами и настаивали, чтобы молодая семья жила на две студенческие стипендии. Вначале молодым помогала мать Алексея; затем Аджубей устроился (не без помощи звучного имени своего свекра) на работу в престижную и многотиражную газету «Комсомольская правда»127. Узнав, что Аджубей вместе с делегацией журналистов приглашен в Австрию, Хрущев встревожился. «Смотрите, чтобы все было в порядке, а если что — держитесь как подобает», — наставлял он зятя. «Хрущев, конечно, знал, — замечает Аджубей, — что я окажусь „под колпаком“ бериевского ведомства»128.

Однако, несмотря ни на что, и в эти годы Хрущев бывал счастлив.

Одним из светлых моментов стал семидесятилетний юбилей Сталина 21 декабря 1949 года. Великий человек, как обычно, делал вид, что все эти торжества ему безразличны: «Не вздумайте дать мне еще одну звезду! (то есть звезду Героя Советского Союза. — У. Т.)» — говорил он Маленкову129. Однако его прихлебатели, хорошо изучившие своего господина, знали, что от них требуется. За несколько месяцев до наступления знаменательной даты центральные газеты наполнились поздравлениями. 21 декабря над Кремлем взмыл в воздух огромный воздушный шар, на который проецировался портрет Сталина. По городам и весям проходили многотысячные демонстрации с плакатами, восхваляющими «величайшего гения всех времен и народов».

Кульминация празднества пришлась на вечер в Большом театре. На сцене, богато декорированной цветами и знаменами, под гигантским портретом Сталина восседали руководители СССР и иностранных компартий: Мао Цзэдун, Пальмиро Тольятти, Вальтер Ульбрихт, Долорес Ибаррури, Матьяш Ракоши и другие. Зал заполняли специально приглашенные, тщательно отобранные и рассаженные по ранжиру гости. «Прошла семья Берии, — писал позже Аджубей, — затем Маленкова, Молотова. Молодежь вместе со старшими. Как только та или иная семья приближалась к первым рядам кресел, с них поднимались дюжие молодцы, занявшие места для своих хозяев. Из семьи Хрущевых только Нина Петровна получила право сидеть в одном из первых рядов — вместе с семьей Маленкова». Сам Аджубей и его жена сидели на куда менее престижных местах — в амфитеатре130.

Речи продолжались часами. Хрущев свою речь закончил так: «Слава нашему дорогому отцу, мудрому учителю, великому вождю партии, советского народа и рабочих всего мира, товарищу Сталину!»131 Ораторы были почти неотличимы друг от друга. Исключение составляла Долорес Ибаррури, знаменитая Пасионария, героиня гражданской войны в Испании: она «бросала в зал слова с такой силой, энтузиазмом и радостью, что напоминала подвижников, которые во имя своей веры шли на костер». Когда она начала говорить, Сталин пошевелился в кресле и немного поднял голову.

Аджубея поразило, каким «маленьким и тщедушным» выглядел Сталин: «на голове этого маленького, даже жалкого на вид человека светилась огромная плешь». Дмитрию Горюнову, молодому журналисту, сидевшему на балконе, Сталин внизу, на сцене, казался «букашкой»132. Партийных лидеров, видевших Сталина каждый день, интересовало совсем другое: они украдкой следили друг за другом, подмечая, кто где сидит. За день до того Сталин согласился отказаться от своей обычной «скромной» манеры садиться во втором ряду. Он сидел в центре первого ряда, по правую руку от него — Мао Цзэдун, по левую — Хрущев. Это почетное место объяснялось положением Хрущева на празднике: как первый секретарь Московского горкома и обкома партии, он был официальным хозяином торжества — что, несомненно, грело ему душу. Но и здесь Хрущев знал свое место. Заметив, что пышный ворох цветов почти закрыл от публики лицо Сталина, Аджубей шепотом спросил жену: «Отчего Никита Сергеевич не отодвинет букеты?» — «Но Сталин не просит об этом», — ответила Рада133.

Первого мая 1952 года, когда на Красной площади под ярким весенним солнцем еще маршировали демонстранты, Сталин и его подручные собрались в Кремле. На кинохронике, снятой в этот день, мы видим, как Сталин жмет всем руки, а подчиненные слегка кланяются в ответ. Хрущева среди них выделяет то… что он почти не выделяется. Ничто больше не отличает его в толпе функционеров — ни молодость, ни заразительная улыбка, ни косоворотка, ни забавная кепочка. Как и на всех прочих (кроме Сталина и Маленкова, носивших френчи военного покроя), на нем светлый деловой костюм и шляпа-«пирожок». Он стал, как сам писал в своих мемуарах, «полноправным гражданином» высших эшелонов власти134. Единственное, что выделяет его в этой сцене — после рукопожатия, слегка наклоняя голову, он одновременно подносит руку к голове, словно отдавая Сталину честь; этот жест, случайный или намеренный, призван показать хозяину и остальным, что Хрущев помнит свое место.

На вечеринке, посвященной встрече Нового, 1953 года, поспорив с дочерью, Сталин схватил ее за волосы и сильно дернул. Светлана покраснела, на глазах у нее выступили слезы; Хрущеву стало ее очень жаль. Однако в целом этот праздник оставил у него светлые воспоминания: «Внутреннее настроение было, конечно, повышенным. Новый год! Обедали, закусывали, пили. Сталин был в хорошем настроении, поэтому сам пил много и других принуждал».

Сначала Сталин ставил на патефон пластинки с русскими и грузинскими народными песнями. Затем он перешел к танцевальной музыке, «и все начали танцевать… Из меня танцор, как корова на льду. Но я тоже „танцевал“». Даже Сталин, обычно неподвижно стоявший у патефона, присоединился к общему веселью: «передвигал ногами и расставлял руки».

«Я бы сказал, что общее настроение было хорошим», — заключает Хрущев. Даже для безобразного поведения Сталина с дочерью он находит оправдание: «Просто таким способом он выражал отцовские чувства. А делал это грубо не потому, что хотел сделать ей больно. Но он не умел иначе»135.