Уильям Таубман - Хрущев

• Название: Хрущев
• Автор: Уильям Таубман
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 987-5-235-03188-3

Никита Сергеевич Хрущев — человек, оставивший заметный след не только в советской, но и в мировой истории. Секретный доклад, положивший начало разоблачению культа личности Сталина, расколол страну, в глазах одних сделав его героем, в глазах других — предателем и выскочкой. Какой была его действительная роль в массовых репрессиях в Москве и на Украине, в восстановлении народного хозяйства СССР после Великой Отечественной войны, во всем том, чем запомнилась его эпоха? Автор, известный американский историк, тщательно и скрупулезно восстановил весь жизненный путь этого неординарного человека, собрав огромный, во многом уникальный материал, состоящий в том числе из архивных документов, а также записей бесед с людьми, хорошо знавшими Хрущева в разные периоды его жизни.

Книга вышла в США в 2003 году и в том же году была удостоена Пулитцеровской премии.

Издание второе.

Перевод осуществлен по изданию: William Taubman. Khruschev: The Man and His Era. New York — London, W. W. Norton & Company, 2003.

---

В тот же миг, рассказывает Аллилуева, Берия пулей вылетел из комнаты. «Воцарившееся в комнате молчание… было прервано его громким криком, в котором звучало нескрываемое торжество: „Хрусталев! (водитель Берии. — У. Т.) Машину!“»16 «Берия, когда умер Сталин, буквально просиял», — подтверждает Хрущев. Он «считал, что пришла его эра. Что нет теперь силы, которая могла бы сдержать его и с которой он должен считаться. Теперь он мог творить все, что считал необходимым»17.

Сам Хрущев оплакивал смерть Сталина — отчасти из-за страха перед туманным будущим, но отчасти и искренне, «душою». Когда Аллилуева заплакала, вспоминал он позднее, «не смог сдержаться. Сильно разволновался, заплакал». Аллилуева подтверждает, что Хрущев плакал — как и Ворошилов, Каганович, Маленков и Булганин. Дмитрий Шепилов, впоследствии редактор «Правды», присутствовал на утреннем совещании 5 марта, где обсуждалась подготовка похорон. Он вспоминал, что Берия и Маленков «были явно в приподнятом настроении, говорили больше других и постоянно прерывали своих коллег. Берия просто цвел от радости. Хрущев говорил очень мало, чувствовалось, что он потрясен». На церемонии прощания в Колонном зале Шепилов заметил, что глаза у Хрущева «красные, воспаленные, а по щекам текут крупные слезы. Время от времени Хрущев смахивал их ладонями»18.

Рыдала вся страна — даже многие жертвы Сталина в лагерях обливались слезами. Симонов, знавший о преступлениях Сталина больше, чем старался показать впоследствии, рассказывал, как 5 марта сел писать стихотворение о Сталине для «Литературной газеты», написал две строчки — и «вдруг неожиданно для себя, сидя за столом, разрыдался. Мог бы не признаваться в этом сейчас… но, наверное, без этого трудно даже самому себе объяснить меру потрясения. Я плакал не от горя, не от жалости к умершему, это не были сентиментальные слезы, это были слезы потрясения»19.

Для Хрущева смерть Сталина, как и его покровительство, оказалась и ужасной, и благодетельной. Живой Сталин был для него учителем и мучителем, благодетелем и источником постоянной смертельной опасности. Его смерть освободила Хрущева от физического страха и психологической зависимости. Однако она же принесла с собой новые опасности — исходящие и от кремлевских коллег, и от него самого, и, наконец, от ужасного наследства, оставленного Сталиным, — наследства, которое в конце концов погубило их всех.

В последние месяцы жизни Сталина Хрущев занимал в кремлевской иерархии второе или третье место (в зависимости от того, как оценивать положение Берии). В списках нового Президиума Хрущев занял пятое место, после Маленкова, Берии, Молотова и Ворошилова. Очевидным наследником был Маленков, очевидным «серым кардиналом» — Берия. Молотов, работавший со Сталиным дольше всех остальных, также мог претендовать на «престол». То, что именно эти трое произносили надгробные речи на Красной площади, также доказывает, что именно они должны были составить правящий триумвират. Никто ни в СССР, ни за рубежом и вообразить не мог, что Хрущеву удастся их всех переиграть20.

Два с половиной года спустя Берия был арестован и казнен, Маленков смещен со своего поста, Молотов — подвергнут уничтожающей критике. Правда, Маленков и Молотов сохранили за собой места в Президиуме; однако к этому времени, если не раньше, полновластным хозяином страны стал Хрущев. В августе 1954 года он возглавил советскую делегацию, направлявшуюся в Пекин. Летом 1955-го на четырехсторонней конференции в Женеве советскую делегацию возглавлял Булганин, однако западные лидеры поняли, что переговоры следует вести с Хрущевым.

Никто (кроме, возможно, самого Хрущева) не мог предвидеть такой победы. Даже в сравнении с прочими неожиданными поворотами его карьеры этот триумф выглядел чудом. Однако в том, каким способом Хрущев добился своего, ничего чудесного не было. Подобно Сталину в двадцатые годы, он подменял цели коммунистической партии своими личными целями, использовал против своих соперников партийный аппарат, использовал в своих целях проблемы внутренней и внешней политики, сближался с соперниками, а затем их предавал. Так он поступил и с Берией, и с Маленковым, и с Молотовым.

Настоящая загадка — не в том, как Хрущеву это удалось, а в том, как это допустили его соперники. Ответ прост: они все еще его недооценивали. До 1953 года Хрущев не был новичком в искусстве аппаратных интриг — однако до времени скрывал свое мастерство. В 1953–1955 годах впервые открыто проявилась новая, макиавеллиевская сторона его натуры — она хорошо заметна и в мемуарах, где Хрущев с гордостью описывает шаг за шагом свою победу над Берией. Откровенно рассказав об этом, он едва ли мог бы отрицать, что практиковал подобное искусство и до того, и после. Берию Хрущев изображает настоящим исчадием ада и поэтому не видит ничего дурного в том, как с ним поступил. Другое дело — предательство Маленкова и Молотова, особенно если учесть, что сам Хрущев с негодованием обвинял в предательстве их самих. Историю этой дружбы-вражды еще предстоит воссоздать на основании неполных и не вполне искренних свидетельских показаний. То же касается и заговора против Берии. Несмотря на свою гордость этим эпизодом, Хрущев никогда не рассказывал историю заговора целиком, старательно обходя вопрос о своем партнерстве с Берией в первые месяцы после смерти Сталина — так же, как скрывал и союз с Берией и Маленковым в последние годы жизни диктатора.

Первые публичные заявления наследников Сталина звучали бодро и уверенно. В надгробной речи Берия восхвалял «единство» руководства страны и предупреждал врагов, рассчитывающих на «беспорядок и смятение» в рядах компартии, что «никто не застанет нас врасплох». В официальном сообщении о смерти Сталина уверенно сообщалось, что при новом руководстве советский народ «еще теснее сплотится» вокруг Центрального Комитета и советского правительства21.

В действительности приспешники Сталина знали, что столкнутся с немалыми проблемами, — однако едва ли понимали, насколько эти проблемы серьезны. На 1 января 1953 года в лагерях находилось почти два с половиной миллиона заключенных; полмиллиона из них числились «политическими»22. Что с ними делать? Выпустить на свободу живых и реабилитировать мертвых? Казалось бы, как же иначе! Однако цена такого шага могла оказаться слишком высока. Если в лагерях сидят невинные — значит, виновны те, кто их туда отправил. Скоро наследники Сталина начали освобождать «неполитических» заключенных, а в 1953–1954 годах были расстреляны Берия, Абакумов и бывшие начальники отделов по расследованию особо важных преступлений. Однако эти шаги, сопровождавшиеся уничтожением уличающих документов, были вызваны скорее стремлением наследников Сталина укрепить свое положение, чем желанием восстановить справедливость23. Начавшиеся в лагерях восстания подавлялись военной силой: в мае 1953 года в Норильске, где было убито около тысячи человек и еще две тысячи ранены, летом того же года в Воркуте, в мае-июне 1954-го в Кенгире (Казахстан), где заключенные захватили лагерь и удерживали его сорок дней, пока их не истребили танками и авиацией24.

Все население, не исключая и партийную элиту, было в панике. Успокоение элиты стало первоочередной задачей — особенно для Хрущева, который в своей борьбе за власть опирался на партийный аппарат. Особую проблему представляла собой интеллигенция, способная задавать неудобные вопросы и делать еще более неудобные выводы. Постепенно начиналось то, что Илья Эренбург назвал «оттепелью»; однако позже Хрущев признавал: «Решаясь на приход оттепели… мы одновременно побаивались ее: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас и с которым трудно будет справиться»25.

Суперцентрализованная сталинская экономика совершила чудеса при индустриализации и послевоенной реконструкции (ужасные человеческие потери, не говоря уже о вреде для окружающей среды, в то время никого не заботили), однако оказалась неэффективна во многих других обстоятельствах. Постоянно не хватало потребительских товаров и жилья. В 1952 году Маленков объявил, что проблема с хлебом в стране наконец-то решена — однако это было далеко от истины. Урожаи собирали низкие, меньше, чем до Первой мировой войны, количество скота не достигало уровня 1928-го, а в некоторых регионах и 1916 года. Большая часть мяса, молока и овощей производилась на личных приусадебных участках, однако власти постоянно сокращали их площадь и облагали непомерными налогами26.

Взаимоотношения Советского Союза с внешним миром к 1953 году также зашли в тупик. Во время войны Сталину удалось наладить союзнические отношения с Западом, но к 1953 году Запад мобилизовал против него все свои силы, и даже многие друзья или нейтралы перешли во враждебный лагерь. Власть Москвы над Восточной Европой (не считая Югославии) казалась нерушимой; однако экономика восточноевропейских стран была на грани коллапса, а антисоветские настроения росли. Китайский вождь Мао Цзэдун публично пресмыкался перед Сталиным и тайно копил недовольство, которое вскоре выплеснулось наружу. В общем, по определению Олега Трояновского, который вскоре стал главным консультантом Хрущева по иностранным делам, наследие Сталина «было ужасно. Международная обстановка так накалена, что любой поворот винта мог привести к взрыву»27.