Михаил Пархомов - Тени на стене

• Название: Тени на стене
• Автор: Михаил Пархомов
• Издательство: Радянський письменник
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1972

Новая книга Михаила Пархомова возвращает нас к суровым дням Великой Отечественной войны. Ее герои — бойцы невидимого фронта, люди, которые скромно говорят о себе, что “причастны к разведке и контрразведке”. Автор рассказывает об их мужестве и настойчивости, о том, как они с честью выходят из самых сложных и запутанных положений. Он ведет читателя в осажденную Одессу, в снега Подмосковья, в пески Кара-кумов — туда, где в те неблизкие уже годы решалась судьба войны. С теплотой и симпатией раскрывает он сложные и вместе с тем цельные характеры военных моряков Василия Мещеряка и Петра Нечаева, судьбы которых прослеживаются в романе наиболее полно, а также тех, кого они встречали на своем ратном пути.

---

— Я послал людей, они не подведут, — сказал Ризаев. — Скоро об этом заговорит весь город.

Гимнастерка плотно облегала его плечи. Ризаев душисто благоухал цветочным одеколоном «Ландыш». Его хромовые сапоги с короткими голенищами блестели. Мещеряк предупредил его, что они поедут на вокзал встречать начальство, и старший лейтенант явился в новеньком обмундировании, не забыв посетить парикмахерскую.

— Машины ждут, — доложил он.

— У нас есть еще время… — Мещеряк посмотрел на часы и надел фуражку.

Ташкентский поезд прибывал в одиннадцать часов с минутами. Получив сообщение о том, что группа офицеров во главе с генералом выехала, Мещеряк принял меры, чтобы устроить им подобающую встречу. Хотя от вокзала до гостиницы было рукой подать, Мещеряк заявил, что начальству негоже ходить пешком, что генералам следует воздавать генеральские почести, и выпросил на несколько часов «эмочку» у облвоенкома. Одна машина — просто «газик», а две машины — почетный эскорт.

На вокзал он поехал с Ризаевым. У Нечаева, который должен был остаться в Чарджоу, дел было невпроворот.

Так случилось, что люди, которым в тот день довелось очутиться на Чарджоуском вокзале, стали случайными свидетелями события, о котором потом рассказывали всем знакомым. Не было разве что почетного караула и духового оркестра. Когда ташкентский поезд торжественно подошел к перрону (даже машинисту, казалось, передалась важность этого момента), его встретила группа военных, включая военного коменданта и начальника станции. Они рассчитали точно и стояли там, где остановился мягкий вагон, из которого вышел молодой генерал–майор.

Генерал был при всех орденах, с голубыми лампасами. Его сопровождали два подполковника, майор и младший лейтенант в летной форме. То был первый генерал, которого видели в Чарджоу.

— Здравия желаю! — отчеканил Мещеряк.

Генерал и подполковники, по всему видать, были «ряженые», Мещеряк определил это с первого взгляда. Однако даже Ризаев к явному удовольствию Мещеряка не заметил этого. Мало ли молодых генералов — да еще в авиации!.. Ризаев, казалось, не дышал. Бедняга пожал руку генерала так бережно, словно тот был хрустальным.

Генерала и подполковников Мещеряк усадил в открытый «газик», приказав Садыкову ехать как можно медленнее, а сам вместе с Ризаевым, майором и младшим лейтенантом забрался в облвоенкомовскую «эмочку». Все складывалось как нельзя лучше.

К счастью, накануне закончились в местном клубе водников гастроли белорусского джаз–оркестра, и в гостинице освободилось несколько номеров. Поэтому не только генерал, но и сопровождавшие его офицеры получили отдельные номера. Перед тем номером, который отвели генералу, выставили часового.

Если бы Мещеряк даже не принял мер к тому, чтобы так пышно обставить прибытие генерала и его свиты, об этом все равно через час–другой узнал бы весь город. Стоило генералу появиться на улице, как за ним увязались пацаны. А есть ли лучшие разносчики новостей, чем босоногие озорники? Однако генерала, очевидно, нисколько не смущала их назойливость. Вечером того же дня он появился даже в городском парке.

А на следующий день каждый, кто заинтересовался бы генералом, мог увидеть его входящим в управление Амударьинского пароходства, в котором он провел больше часа. Затем в сопровождении Мещеряка и начальника ВОСО бассейна генерал и его свита поехали в затон, в котором стоял на котлоочистке буксирный пароход «Максим Горький», и поднялись на его борт. Осмотрев судно, они, судя по всему, остались довольны и простились с капитаном, который заверил, что к десяти часам утра пароход будет готов к отплытию.

— Учтите, это очень ответственный рейс, — напоследок предупредил капитана парохода начальник ВОСО. — Можете считать, что ваша команда получила боевое задание.

Он сказал это так громко, что его слышали и матросы, красившие надстройку шаровой краской, и члены нижней команды, орудовавшие гаечными ключами в гребных колесах, и вскоре об этом рейсе заговорили не только в затоне судоремонтного завода, но и на расположенной на противоположном берегу пристани Фараб. Шутка ли, до фронта тысячи километров, а команда «Максима Горького» получает боевое задание!..

«Максим Горький» был двухсотсильным буксиром, построенным незадолго до начала войны. Несмотря на это, он уже имел довольно обшарпанный вид. И виной тому была бешеная, своенравная Аму–Дарья.

Пароход боролся с нею изо всех сил, в его топках жирным пламенем горел мазут, а над трубою постоянно висел черный дым, но с рекою совладать ему было трудно.

Мутные воды стремительно неслись в рыхлых, легко размываемых берегах, подмывали их, обрушивали, то тут, то там буравили глубокие вымоины, затягивали длинными отмелями вчерашнее русло. Оттого судовой ход был извилист и постоянно петлял. Тогда земляные дамбы, намываемые путейцами, лопались, как перегнившие уздечки, и река совсем выходила из повиновения. Вот и приходилось прибегать к толовым шашкам и поднимать взрывами многотонные фонтаны воды, чтобы пароход мог пройти перекат.

В красноватой толще амударьинской воды не отражались ни пустынные берега, ни кучевые облака, неподвижно висевшие над ними. В ней не было обычной речной голубизны и прозрачности. Ее мутные воды неслись стремительно, но с утомительным однообразием. Недаром в учебнике географии говорилось, что по мутности Аму–Дарья не уступает даже Тигру.

Садыковский «газик» пришлось поставить на корме парохода под буксирными арками, а над передней палубой натянуть брезент. Капитан хотел уступить пассажирам свою каюту и каюту механика, но Мещеряк отказался. На палубе им будет не так жарко. Особенно если капитан распорядится поливать брезент водой.

У капитана буксира было такое же скуластое тонкогубое лицо с узким монгольским прищуром раскосых глаз, как у старика Усманова. Но капитан был значительно моложе. Преисполненный важности от сознания, что он выполняет боевое задание, капитан почти не сходил с мостика.

Сидя под брезентом, влажно хлопавшим над головой, Мещеряк вглядывался в незнакомые берега. Пустыня!.. Что ждет его впереди? Со спутниками о всем было уже переговорено и Мещеряк не мог не думать о будущем. Неужели окажется, что все напрасно? Затеять такую грандиозную операцию и остаться с носом? А тем временем Ачил–бек… Нет, и в этом случае на пути Ачил–бека должен был оказаться Нечаев.

Мещеряк вспомнил, как старик Усманов как бы невзначай процитировал древнего мудреца Насира Хосрова, поучавшего: «Уж лучше ты не занимайся делом, коль в нем себя считаешь неумелым», и подумал, что Шарифиддин–ака неспроста привел именно эти слова. Хотел вселить в него уверенность? Что ж, тогда Мещеряк признателен ему за это.

Старик Усманов виделся ему в «чустской» тюбетейке из черного сатина с белой вышивкой «гаджак бадами», а не в госпитальных бинтах… Так уж была устроена его память. Добрых людей она являла ему в добром здравии. Оттого и друзей, погибших на войне, он всегда вспоминал только живыми, веселыми, а не такими, какими они были, когда им воздавали последние воинские почести.

А пароход тем временем продолжал шлепать плицами гребных колес, под которыми вскипала вода, и яростно сияло над ним солнце. «Максим Горький» шел порожнем, без груженых барж, и Мещеряку подумалось, что как ни ходко он идет, а людская молва должна его опередить. Разумеется, если они с Ризаевым не ошиблись в своих расчетах.

Пески, простиравшиеся до самого горизонта с обеих сторон, напоминали Мещеряку море. То же однообразие и бескрайность пространства, те же волны, только как бы застывшие на века. И вдруг на третий день пути за этим серым песчаным пространством возник зеленым видением Хорезмский оазис.

За пристанью Турткуль потянулись тугаи, эти среднеазиатские джунгли, переплетенные лианами. Облитый полуденным светом, взблескивал частокол тростника. Опираясь на поручни, Мещеряк перевел взгляд на Аму, широкую и быструю. Над нею дрожал, радужно переливаясь, сильно нагретый воздух, и очертания берегов все время менялись в нем, и все, что было на этих берегах, тоже хрупко ломалось — холмы и туранги (местные тополя), и отары каракульских овец, сошедшие к реке на водопой, и будки бакенщиков… А по самой реке навстречу пароходу медленно двигался под прямоугольным черным пиратским парусом какой–то груженый каюк.

Через несколько часов «Максим Горький» прибыл в Ургенч.

Город Ургенч с его узкими кривыми улочками и тупиками, с низкими, темными и сырыми глинобитными постройками, продолжал оставаться почти таким, каким он был во времена баев и мулл. Город пересекал широкий оросительный канал Шават, на котором хозяйничали горбоносые дарги, ловко управлявшие своими черными, густо просмоленными лодками. Хлопкоочистительный и маслобойный заводы, равно как и все административные здания, располагались на его правом берегу.