Антон Кротков - Тайная война воздушного штрафбата

• Название: Тайная война воздушного штрафбата
• Автор: Антон Кротков
• Жанр: О войне
• ISBN: 978-5-17-075331-4, 978-5-271-36669-7

Казалось бы, Великая Отечественная война уже завершилась. Но только не для пилотов штрафного батальона, которым приходится снова и снова соревноваться в искусстве высшего пилотажа со Смертью. Летчик-ас по прозвищу Анархист втянут в опасную и непредсказуемую игру. Только если во время Второй мировой правила были ясны, то теперь предсказать следующий шаг противника практически невозможно. Тем более что враг скрывается под маской, сорвать которую можно, только провернув поистине шахматную комбинацию на небе и на земле.

---

— Как-как! Каком кверху и по-быстрому! — передразнивал ничего не мыслящего в лётном деле дилетанта одессит. Впрочем, всё же снисходил до пояснений: — У меня, дядя, свой человек в небесной канцелярии имеется. Я одно время высотные самолёты испытывал, и однажды так высоко поднялся, что аж до самого Царствия Небесного «на лампочках»[2] дотянул. А там взятку кому надо быстренько сунул и обратно. С тех пор когда я ищу приключений на своё седалище, местный морг обычно всегда закрывают на переучёт…

Одно время Красавчик промышлял снабжением колхозов. А до этого успел за относительно короткий срок побывать директором рынка, страховым агентом и начальником колонны автобазы.

Лёня обладал врождённым нюхом на то, чтобы, как говорят в Одессе, «попадать на хорошие бабки». Одним из первых в Союзе Красавчик освоил новое чрезвычайно прибыльное ремесло сборщика мумиё — модного нынче препарата, который, по слухам, «лечит от всего» и за которым необходимо было на несколько месяцев подаваться в далёкие экспедиции. Привозимые из далёких экспедиций смолянистые кусочки чёрного цвета неизвестного происхождения (по одной из версий — мышиный помёт) стоили на «чёрном рынке» по 10 рублей за 1 грамм при средней зарплате в стране 100 рублей.

Впрочем, у Лёни и в Москве всегда дел хватало, чтобы месяцами мотаться отшельником по диким горам. Неудивительно, что через некоторое время один из его клиентов, ответственный сотрудник Министерства рыбного хозяйства, обвинил продавца, что тот будто бы под видом чудодейственного горного воска продавал ему обыкновенный гудрон и битум. Цена вопроса осталась тайной для следствия, но, по слухам, за избавление от застарелой язвы — профессиональной болезни торговых работников — клиент заплатил поставщику «лекарства» тридцать тысяч целковых, или, по ценам чёрного рынка, три легковых автомобиля «Волга». Естественно, пострадавший пришёл в бешенство, когда выяснилось, что знахарь, предлагавший ему килограммами есть якобы с превеликим трудом и риском для жизни добытый в горах эликсир молодости и долголетия, добавляя мумиё буквально в любую снедь, включая торты и даже утренний кофе, на самом деле скармливал ему нефтепродукты!

Но как доказать вину продавца, если даже представители уважаемых научных институтов в публикациях на эту тему стыдливо признавались, что химическую формулу вещества, именуемого в народе мумиё, установить невозможно — слишком сложный состав?! Так что Лёне удалось избежать суда и тюрьмы.

Однако разразившийся скандал, в котором фигурировал крупный хозяйственник союзного масштаба, на какое-то время подорвал деловую репутацию воротилы теневого бизнеса и отбросил его на социальное дно. С прежним промыслом было покончено. Трудоустройство на новое хлебное место тоже оказалось затруднено, ибо пострадавший министерский чин постарался употребить всё свое влияние, чтобы если уж не посадить, то хотя бы основательно перекрыть обидчику кислород. Этот чиновник оказался чрезвычайно влиятельной персоной, связи которого уходили под самые облака, к кремлёвским звёздам. Он и сам ел чёрную икру ложками и поставлял деликатесы на княжеские столы советской партийной, военной, торговой и прочей элиты. Говорили, что после всей этой истории на одном из банкетов рыбхозовский туз будто бы заявил, что закатает обокравшего его негодяя в бочку с сельдью и пустит на консервы. Лёня и в самом деле чувствовал себя опутанной сетью рыбёшкой, которую вытащили из родной стихии на палубу траулера.

Именно в такой сложный для неисправимого авантюриста период Борис и повстречал его в прошлый раз.

В то утро Лёня стал обходить знакомых, чтобы достать деньги на бутылку. В нескольких домах ему отказали. Многие прежние приятели теперь отмахивались от, как многим тогда показалось, окончательно обанкротившегося знакомого, словно от приставучей уличной псины. Когда по дороге от подъезда к собственной «Волге» к тебе вдруг подваливает заросший щетиной тип с мутным взглядом и пытается общаться как с равным, это неприятно задевает самолюбие. И не важно, что ещё полгода назад он у тебя на глазах небрежно прикуривал от сторублёвой купюры и мог ногой распахивать двери в высокие кабинеты. С тех пор всё изменилось. Лёню списали как серьёзного делового человека. Многие из тех, кто недавно настойчиво искал дружбы «того самого Одессы», теперь, завидев его издали, спешили перейти на другую сторону улицы…

Чтобы найти в этот день деньги на выпивку, Лёня отправился на Новодевичье кладбище. Там должно было состояться торжественное погребение скончавшегося от инсульта генерала и аса. Немного постояв в толпе родственников и сослуживцев, пришедших проститься с покойным, и послушав наполненные пафосной пустотой речи ораторов, Красавчик тоже попытался взять слово. Он хотел рассказать этим напыщенным индюкам и прочей публике, среди которой вкраплениями попадались люди с наполненными искренней печалью глазами, каким славным и свойским парнем был Васька Белокопытов, когда они познакомились и начали вместе летать. Их обоих вместо пехотного штрафбата забрили в особую эскадрилью. Откуда и за что, это теперь уже было неважно. Главное, что с первого дня в штрафниках воевали они геройски, в иные дни совершая до шести вылетов! После тяжелейших воздушных каруселей с «мальчиками Геринга», заходя на посадку, часто они почти ничего не видели из-за крайней физической и эмоциональной измотанности. Порой молодые ребята возвращались вечером в землянку седыми. И всё-таки сам чёрт им был тогда не брат.

Штрафников всегда перебрасывали туда, где жарче всего, где обычные полки за неделю «стачивались» до «последнего пилота» — под Харьков и в Сталинград в 1942-м, на Курскую дугу в 43-м… Тем, кому везло пережить очередной боевой день, иногда с горькой иронией называли себя «самыми усталыми людьми войны». Их спасало только то, что они были молоды и дьявольски везучи, а ещё талантливы, как боги войны, ибо в мясорубках с асами Люфтваффе выживали только самые способные. Штрафникам крайне редко утверждали одержанные победы, зато за малейшее проявление трусости их приговаривали к расстрелу перед строем товарищей…

Лёня собирался поведать сыну умершего друга, солдатикам из почётного караула и всем тем, кому действительно было важно услышать живое искреннее слово из уст однополчанина умершего отца, мужа, командира и просто честного и очень порядочного человека, что тот, который лежит теперь в дорогом гробу в окружении бархатных подушечек с орденами, когда-то тоже был молодым — злым в драке, верным в дружбе и по-юношески трогательным в своих первых любовных переживаниях. Любил он выпить вечером после полётов. А когда положенных ста грамм не хватало, то по-тихому от начальства гнал с верными дружками самопальный ликёр из авиационного технического спирта. За что, кстати, неоднократно сиживал на «губе»… Закончить же свою речь стихийный оратор собирался стихами молодого поэта, фамилии которого он, к сожалению, не знал, но перед чьим творчеством преклонялся:

Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, —
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.

Не будет утром траурных газет,
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.

Я никогда не ездил на слоне,
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.

Однако кто-то из высоких начальников распорядился не пускать к трибуне плохо одетого оратора, которого даже некоторые фронтовики, чья послевоенная судьба складывалась в целом благополучно, считали изгоем в своей среде. Тогда в озлоблении, вместо приготовленных торжественных стихов в память о друге Лёня громко процитировал другое сочинение своего любимца:

У лошади была грудная жаба,
Но лошадь, как известно, не овца,
И лошадь на парады приезжала
И маршалу об этом ни словца…

А маршала сразила скарлатина,
Она его сразила наповал,
Но маршал был выносливый мужчина
И лошади об этом не сказал…

Борис в тот день не успел проститься с фронтовым товарищем, в последний раз взглянуть ему в лицо. Родственники генерала стыдились его короткого штрафного прошлого (хотя восемь месяцев пребывания в штрафной авиачасти можно было приравнять к трём годам службы в обычном фронтовом авиаполку) и поэтому не поставили Нефёдова в известность о дате и времени похорон. В последний момент Борису позвонил один знакомый и сообщил ему, куда надо ехать. Когда Нефёдов шёл от кладбищенских ворот по главной аллее, в глубине погоста за высокими мраморными обелисками уже гремели залпы воинского салюта. Случайно подняв глаза, Борис увидел высоко в небе широкую белую полосу, расходящуюся на два ответвления. Случайный пролёт этих реактивных машин выглядел очень символично. Лучшего прощального салюта для лётчика быть не может.