Лиз Дженсен - Вознесение

• Название: Вознесение
• Автор: Лиз Дженсен
• Издательство: АСТ, Астрель, Полиграфиздат
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-071708-8, 978-5-271-35206-5, 978-5-4215-2222-5

Твоя работа — безумие других людей. Хаос их мыслей, путаница их слов, алогичность их поступков. А еще твоя работа — не потерять среди них себя. Но как это сделать, если одна из опаснейших пациенток — шестнадцатилетняя Бетани Кролл — изо дня в день твердит о наводнениях, пожарах, землетрясениях, цунами и ураганах? Списать все на диагноз: «навязчивые идеи различного рода апокалиптических сценариев»? Но ведь они начинают СБЫВАТЬСЯ!

Игнорировать?

Попытаться спасти?..

А Бетани уже предрекает: «Двенадцатого октября — КОНЕЦ СВЕТА».

---

На каталке ввозят Бетани, и в первый момент я ее не узнаю. На моей пациентке белый балахон, волосы стянуты на затылке. Без косметики она выглядит совсем юной. Заметив меня в глубине кабинета, она прикладывает палец ко лбу, чертит в воздухе стремительный зигзаг и улыбается с победным видом террориста, получившего все, чего он хотел.

Сам аппарат — прямоугольный ящик с ручкой и тянущимися из него цветными проводками — выглядит вполне прозаически.

— Ну что, Бетани, пора ставить капельницу, — говорит доктор Эхмет. И доктор, и пациентка деловиты и спокойны: они явно прошли через это много раз. Она послушно протягивает худенькую руку, покрытую следами от бритвы до самого плеча.

— Бревитал внутривенно, — поймав мой взгляд, поясняет доктор Эхмет одними губами. — Анестетик.

Едва игла пронзает вену, как веки Бетани закрываются, напомнив мне кукол, которые, стоит положить их на спину, тут же впадают в кому. Ее лицо, обычно подвижное, мгновенно разглаживается, словно отключившееся сознание позволило ее чертам подписать перемирие. Медсестра ставит еще одну капельницу.

— Мышечный релаксант, — подсказывает доктор Эхмет. — Переломы и смещения позвонков нам ни к чему. В конце концов, мы вызываем у пациента самый натуральный припадок.

Хассан принадлежит к породе тех людей, которые любят делиться познаниями. Поскольку я уже читала о предстоящей процедуре в Сети, ничего нового он мне пока не сообщил, но я рада возможности сравнить теорию с практикой и комментарии слушаю с интересом. Медсестра протирает лоб Бетани влажной губкой, потом мягко разжимает ей губы и вкладывает кляп — «чтобы не повредила себе язык», объясняет доктор Эхмет, намазывающий гель на два вложенных в подушечки электрода. Затем он накрывает нос и рот Бетани маской, закрепляет ее и; по сигналу анестезиолога, прижимает электроды к вискам.

Если что-то и происходит, я этого не замечаю.

— А сейчас, хе, мы подаем разряд тока в ее мозг, чтобы вызвать тонические судороги, которые продлятся ровно десять секунд. Время тут — самое главное.

Ничего особенного по-прежнему не происходит — ни конвульсий, ни подергиваний, ни каких-либо звуков, — однако от неожиданно накатившего отвращения меня чуть не выворачивает наизнанку. Впечатление такое, будто смотришь передачу о защите животных с любительскими кадрами, на которых, прикрученная к операционному столу, лежит крохотная макака с грустными глазами.

Доктор Эхмет привычно следит за цифровыми часами.

— И… время! — говорит он и убирает электроды.

Пальцы на ногах Бетани, скрытые простыней, сгибаются и разгибаются, словно ростки папоротника, которые в документальных фильмах разворачиваются в мгновение ока. Доктор Эхмет жестом приглашает меня подойти к каталке. Встаю в изголовье, и вдруг меня охватывает странное искушение — потрогать розовые кружочки на висках Бетани. Но я не поддаюсь.

— Ну вот и все. Сеанс окончен. Наркоз мы ей дали легкий, еще пара минут, и наша красавица проснется. Хотя вид у нее будет несколько пришибленный… Или нужно говорить «стукнутый»? Хе. А вот чувствовать себя она будет отлично. Будто заново родилась.

Минут через пять Бетани распахивает глаза, стонет, потом зевает. Как и предсказывал доктор Эхмет, вид у нее неважный. То есть прямо-таки чудовищный: помятая, заторможенная — прообраз себя в сорок лет. Зрачки вполглаза, безумный взгляд. Она пытается сесть и мотает головой, словно у нее нарушено чувство равновесия.

— Бетани, ты помнишь, как меня зовут? — спрашиваю я. Из всех побочных эффектов ЭШТ утрата памяти — самый серьезный. Как и следовало ожидать, Бетани меня не узнает, но, похоже, это ее ничуть не смущает.

— Я видела воронку. Вихрь, гигантский, — сипит она. — Офигительное зрелище.

После процедуры ее голос стал на октаву ниже. Такое ощущение, что он доносится из пещеры.

— Где?

Похоже, мой вопрос ее озадачил.

— Облака скручиваются в спираль. Потом карта. Разрушения такие, что просто улет. Записывай. Пиши: «падение Христа Спасителя».

— О чем это тебе говорит?

Мотает головой по подушке:

— И «кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное». Да ты сама скоро увидишь. — Моргает. — «Вот Господь опустошает землю и делает ее бесплодною; изменяет вид ее и рассеивает живущих на ней».

— Откуда у тебя эти воспоминания, Бетани?

— Эй! А я знаю, кто ты такая. Ты миссис Тра-ля-ля. Миссис Что-ты-чувствуешь-по-этому-поводу. Слушай, до тебя ведь так и не дошло. Дело не в том, что я там чувствую. А в том, что скоро случится. Ну-ка, тащи его сюда, — командует она, показывая на стену, где висит хлипкий бумажный календарь.

Поколебавшись, поднимаю руку и тяну его за край.

— Теперь ищи июль.

Послушно листаю календарь, потом протягиваю ей нужную страницу.

— Вот, — тыкает она в квадратик. — Двадцать девятое. Тот еще будет денек. — Тут она прищуривается и всматривается в календарь, как будто этот квадратик — окошко, сквозь которое она смотрит в неведомую даль. — Южная Америка. Бразилия. Ураган. Фью-ю-ю! Высоко-высоко, и тут-то всему и конец. Туча народу стерта с лица земли. Р-р-раз — и нету. Ни людей, ни скутеров их, ни курятников, ни дерьмовых заборов, ни сопливых детишек, ни любимой собачки по кличке Ублюдок.

— Откуда ты знаешь, что это случится?

— Откуда-откуда! Да оттуда, что я сама видела. Только что.

— Наверное, страшно на такое смотреть.

Пожимает плечами:

— А мне-то что?

— То есть?

— Тем, кто умирает, может, и страшно. А мне — нет. В том смысле, что мне-то до них какое дело? Да пускай себе мрут. Оно даже и к лучшему. Ты про проблему перенаселения слыхала?

Последняя реплика подозрительно похожа на ту догму, за размышлениями о которой я только что провела почти все выходные. «Меньше народу, больше кислороду. Органические болезни».

— Ты что-нибудь знаешь о планетаристах?

— О ком?

На ее лице возникает то ли недоумение, то ли скука — сразу и не поймешь. Бетани явно понятия не имеет, о ком я говорю. А может, не помнит. Или же ей попросту все равно. Через секунду она снова начинает тараторить — о магме, о газе под земной корой, о вулкане, который вот-вот проснется. Я киваю и помалкиваю. Есть такое русское слово — «изгой». Так называют людей, которые больше ни на что не годятся. Писатель, разучившийся писать, монах, ударившийся во все тяжкие, запивший шофер. Психотерапевт с больной психикой. Если честно, мне вообще не стоит работать. Не сейчас. Слишком мало прошло времени. Да это любому видно. Бетани со своей шкалой компетентности раскусила меня сразу.

Но — вот она я, горе-психолог, который пытается помочь девочке, только что вернувшейся с того света с целым ворохом идей.

— Двенадцатое октября. Вот когда настанет полная жопа, — говорит она, листая страницы. — Это тоже запиши. На календаре отметь. Есть у тебя ручка?

— Нет.

Ну тогда так запомни. Я обычно запоминаю. И запиши про ураган. Рио, двадцать девятое июля. Не забыть бы добавить в блокнот.

Бетани широко улыбается. Ярко вспыхивают скобки. Я уже вижу, что ее ждет. Следующий этап — клиника для взрослых, Сент-Дени или Карвер-плейс. Или же, не дай бог, Киддап-мэнор, жалкое существование, изредка скрашиваемое периодами буйства и попытками самоубийства. И все же бывает, что хочешь помочь кому-то из страдальцев, невзирая на то, во что ты превратилась, прекрасно при этом понимая, что пациент пропащий, как, впрочем, и ты сама. Даже изобрети ты какое-нибудь новое средство, его ждет свой путь, а тебя твой, и изменить их нельзя — хотя все же пытаешься, снова и снова. Крутишься как белка в колесе. А вернувшись домой, приканчиваешь бутылку австралийского вина, глядя в пустые глаза Фриды Кало с ее ручной обезьянкой, с ее мертвой колибри, с ее черной кошкой, с ее терновым ожерельем. Листаешь художественные альбомы, разглядываешь картины, которые еще способны тебя пронять, и пьешь, пьешь, пока темнота не накрывает тебя с головой, и снится, что летишь в стратосфере или занимаешься любовью с мужчиной, думать о котором нельзя ни при каких обстоятельствах, потому что прошлое, где когда-то были ростки будущего, исчезло без следа.

А потом просыпаешься.

Глава третья

Самоанализ — дурная привычка, которой я предаюсь под предлогом «работы над собой». Главный мотив, толкнувший меня переехать в первое подвернувшееся место и обречь себя на одиночество, мне уже ясен: желание что-то доказать. Но что? Свою независимость? Способность перевернуть страницу и жить как ни в чем не бывало? Или свою извращенность? Глядя на то, что творится в мире, я спрашиваю себя: переношу ли я свои драмы на социальный ландшафт, или в эти знойные летние дни в воздухе и правда витает ощущение всеобщей неприкаянности? Предчувствие беды, которое на сей раз кажется глубже и сильнее обычного, охватило не только Европу, но и всю нашу планету — перегруженную, задыхающуюся, жаждущую все новых благ? Надо бы перестать смотреть новости и читать газеты, но я уже не могу обходиться без ежедневной дозы ужасов. Главные заботы человечества остаются все той же неустойчивой, ядовитой смесью: деньги, которых вечно не хватает, болезни, которых слишком много, территориальные конфликты, этнические чистки, головокружительный рост цен на газ, сетевые маньяки, исламистский террор, малярия, которую переносят теперь и мухи, тающие полярные шапки, воинствующие китайские секты, махинации с квотами на выброс углекислого газа, рост влияния планетаристов, повсеместное введение теории «разумного начала» в школьную программу, перенаселение и новое движение откровенно фундаменталистского толка. Только в Великобритании насчитывается уже пятьдесят тысяч церквей «Жажды веры» вроде той, в которой выросла Бетани. Десять лет назад их было пятьсот. А тем временем кровопролитие в Иране и Израиле остается вечно незаживающей темой новостей, столь привычной, что изуродованные дети и воющие женщины превратились в зрелище, над которым ужасаешься с минутку, а потом переключаешь телевизор на какое-нибудь японское шоу. На фоне жестокой реальности оптимизм этих развлекательных программ, с их бойким паясничаньем и грубоватыми приколами, — будто яркий контрапункт к главной теме. Пока я проплываю свои двадцать кругов, отдельные сценки мелькают у меня в голове, столь же трогательные в своей бесполезности, как моя испанская мантра или обрывки абсурдной эротической фантазии.