Геза Сёч - Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

• Название: Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи
• Автор: Геза Сёч
• Издательство: Иностранная литература журнал
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

В романе «Лимпопо» — дневнике барышни-страусихи, переведенном на язык homo sapiens и опубликованном Гезой Сёчем — мы попадаем на страусиную ферму, расположенную «где-то в Восточной Европе», обитатели которой хотят понять, почему им так неуютно в неплохо отапливаемых вольерах фермы. Почему по ночам им слышится зов иной родины, иного бытия, иного континента, обещающего свободу? Может ли страус научиться летать, раз уж природой ему даны крылья? И может ли он сбежать? И куда? И что вообще означает полет?

Не правда ли, знакомые вопросы? Помнится, о такой попытке избавиться от неволи нам рассказывал Джордж Оруэлл в «Скотном дворе». И о том, чем все это кончилось. Позднее совсем другую, но тоже «из жизни животных», историю нам поведал американец Ричард Бах в своей философско-метафизической притче «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». А наш современник Виктор Пелевин в своей ранней повести «Затворник и Шестипалый», пародируя «Джонатана», сочинил историю о побеге двух цыплят-бройлеров с птицекомбината имени Луначарского, которые тоже, кстати, ломают голову над загадочным явлением, которое называют полетом.

Пародийности не чужд в своей полной гротеска, языковой игры и неподражаемого юмора сказке и Геза Сёч, намеренно смешивающий старомодные приемы письма (тут и найденная рукопись, и повествователь-посредник, и линейное развитие сюжета, и даже положительный герой, точнее сказать, героиня) с иронически переосмысленными атрибутами письма постмодернистского — многочисленными отступлениями, комментариями и цитированием идей и текстов, заимствованных и своих, поэтических, философских и социальных.

---

Голос в ночи.

Боже грозный!

Господи, есть ли Ты или нет Тебя, ты скользишь в ночи в поисках жертвы, боже, отвороти лицо мое от себя, дабы я, направляясь к Тебе, не узрел Тебя, дабы не ужаснулся Тебя, Господь мой!

Господи, есть ли Ты или нет Тебя, это Ты, вместе с ветром, свищешь на закате жизни, Боже, занеси песком следы ног моих, когда я направлюсь к Тебе, чтобы мне не найти дороги, если вздумаю повернуть назад, Господь мой! (Угасающим голосом.) Боже, не допусти того…

133. Страус Мефи

Не всем страусам суждено оказаться в Небесных саваннах. Кое-кто попадет во власть страуса-мефистофеля.

Страус-мефисто имеет черное оперение, на голове торчат рожки, сзади болтается хвост, вроде как у зебры, на ногах — большие копыта.

Каждому страусу однажды в жизни является страус-мефисто и обещает исполнить любое его желание. И если тот соглашается, то много лет спустя — «по скончании времен», как он выражается, — страус Мефисто опять появляется и говорит: сударыня — или сударь, — прошу за мной. Отныне вы — моя собственность.

А если ты воспротивишься, то он выхватит договор, который ты подписал, толком не прочитав его. Тебе даже припоминается, что это вовсе не договор был, а так, что-то вроде прошения или заявки на грант; но факт, что ты этот текст не читал, в особенности те его части, что напечатаны мелким шрифтом.

— Куда ты меня ведешь, Мефи? — расспрашиваешь ты явившегося за тобой.

— Я не обязан тебе отвечать, — говорит он, сверкая начищенными копытами; дыхание его отдает серой. — Но так уж и быть, скажу. Мы идем в Коложвар.

И больше не произносит ни слова.

— А что там? — спрашиваешь ты, заикаясь, и при этом не можешь решить, надо ли угостить его ментоловой жвачкой. Из-за серы, понятно. — Где это? И что там будет происходить?

Но в ответ — молчание.

Хотя кое-что все-таки просочилось. Говорят, что этих несчастных страусов Мефи превращает в тыквенные фонарики, которыми освещает подвал коложварской оперы. А потом бросает их в пруд на прогулочной площади, где они становятся золотыми рыбками. Коложварцы вылавливают их и после воскресного променада готовят дома уху, добавляя в нее розовые лепестки, лаврушку, львиный зев и шиповник, весьма богатый, как общеизвестно, витамином С. Удивительно только, что никому никогда не приходит в голову приправить уху чертогон-травой.

Но стоит лишь коложварцу, помешав уху, поднести ко рту первую ложку, как время оборачивается вспять. «И тогда вы освободитесь, превратившись сначала из золотых рыбок в тыквенные фонарики, а потом снова в страусов», — доносится до меня чей-то успокаивающий голос.

Но, конечно, возможно, что все это небылицы, и в действительности тех, кто окажется в руках страуса-мефистофеля, ожидают ужасы куда более страшные. Этого мы не знаем.

А вообще-то, я бы не возражала, чтоб этот рогато-копытый Мефи здесь объявился. Верни нам способность летать, скажу я ему, если он предложит сделку.

— И пусть пропадаю, пусть стану тыквенным фонарем в подвале оперного театра, пусть разварюсь до пюре в коложварской ухе, — говорила я Нуар.

— Душа-то заглядывает в тебя еще только знакомиться, а ты уж готова ее продать?! — обрушилась на меня Нуар. — Разбазарить ее почем зря?!

— Нет, нет, я не душу, ни в коем случае… — залепетала я, — а остальную себя… свое тело. Пусть тело мое пропадет…

— Что значит — остальную себя? Ты — это твоя душа. Вон Петер Шлемиль у Шамиссо продал только тень свою — и перестал быть самим собою. Потому что вместе со своей тенью он продал именно самого себя, ту часть, в которой была его самость. А ты говоришь, что хочешь продать не душу… А что же тогда? Да кому твое тело нужно? Кому нужен самолет, который разучился летать?

— Так в том все и дело, — пролепетала я. — Я хочу летать. И именно потому готова пожертвовать даже…

— У птиц летать может только тело, — заключила сова. — А у тебя, если хватит выдержки… я думаю, ты это заслужила… полетит и душа. Так что побереги ее. Если не хочешь быть «как тень и призрак» в «зияющих степях», как выразился поэт, то забудь о сделках с нечистым.

Я взглянула на небо. И на память пришли слова неопознанного немецкого поэта:

В час, когда на горизонте не горит еще денница
И лишь тонкою полоской тьма по краю серебрится…

Ну а что касается тела, то Нуар, по всей видимости, права. Еще в переработочном цехе я обратила внимание, что несчастные коровы — это вовсе не коровы. Под шкурой у них — какие-то большие, темные кровяные пустоты, скользкие потроха, мослы с синеватыми округлостями, жилы, ошметки, словом, совсем не то, что со стороны кажется нам коровой.

135. День треволнений

На рассвете опять появился зловещий олдтаймер — черная «победа», арендованная у предприятия ритуальных услуг «Закат». Я слонялась поблизости и слышала каждое слово, поэтому сразу узнала, какая нелегкая их сюда принесла.

— Глухаря брать приехали, — похвастал осведомленностью Михай Дубина. — Прознали, что трансильванский-то князь глухарем прикинулся и в нашем лесу под большой лиственницей схоронился. И баламутит отселя народ супротив власти. Он же и могиканов энтих сюда призвал, за свободу бороться. Что тоже доказанный факт.

Сломя голову бросилась я на поляну.

— Князь, спасайся! — крикнула я, став под лиственницей. — За тобой на черной машине приехали!

С соседнего дерева сонным голосом отозвалась сова — днем она вечно сонная.

— Да ведь тут живет только привидение. Как они будут его ловить?

— Привидение?

— Именно.

— Так, может, князь в привидении спрятался?

— Нету здесь никакого князя! — отрезала Нуар, метнув взгляд на сорок, что галдели поблизости на орешнике.

— Ага, поняла, — ответила я.

А сыскари были уже тут как тут.

Удалились они много часов спустя, пыльные, грязные, с чертыханиями и с пустыми руками, с колючками в башмаках и репейниками на штанах, толкая перед собой небогатый улов — двух связанных чернокожих скульпторов.

И при этом кляня своего информатора — одного из доверенных людей князя, который его и выдал, позарившись на солидный куш за голову невидимки.

Да выяснилось еще, что этот доносчик, по которому плачет веревка, этот иуда, раскрывший лесное инкогнито князя, этот подлый и низменный, вероломный и алчный тип не кто иной, как наш вертухай.

Один из охранников страусиной фермы.

Кто именно, этого я не знаю.

Но князь, я надеюсь, знает.

Говорят, что, пока я была в зоопарке, крот Игэлае съел кузнечика Сабо, так как тот оказался плохим наставником, не оправдавшим надежд ученика. Крот убедился в этом на собственном выступлении, на которое он пригласил избранную публику, сплошных знатоков-меломанов.

Перед сегодняшним совещанием ко мне подошла Бойси и, угостив персиком («…классный фруктик, отведай»), опять попросила не забывать о ней в Африке. Мы говорили недолго, потому что началось собрание.

Наш вожак, страдающий дислексией Капитан, попросил нас собраться после обеда. Все думали, ч. будут даны какие-то разъяснения насчет панических слухов о том, что ферма якобы заключила с бойней контракт на поставку девятнадцати взрослых страусов и шести малолетних. Вместо этого Сквалыга и страусиная ведьма тетка Лула набросились на меня, обвиняя во всех смертных грехах. Отвечать на такую подлость я считала ниже своего достоинства. Максико, разумеется, попытался меня защитить, но ему быстро заткнули клюв. И тогда слова попросила Бойси, моя подруга детства и главная героиня нашей авантюры с аистами, та самая, что минуту назад угощала меня персиком. Какое-то время она только разевала клюв и пробовала голос. А потом вдруг запела, да как!

И как бомба, разрываясь,
Клевета все потрясает
И колеблет мир земной.

Тот же, кто был цель гоненья,
претерпев все униженья,
погибает в общем мненьи,
пораженный клеветой,
Да, клеветой!

Так значит, Бойси тайком продолжала ходить на пение. Интересно, к кому? Загадка.

Замечу, что этот фрагмент знаменитой арии она исполняла, как и положено, басом.

— Львы совсем не такие, какими они нам кажутся, — сказала сова, когда я спросила, что она думает об этих ночных голосах в лесу.

И еще пояснила, что где-то недалеко от нас идут съемки фильма, и, возможно, кто-нибудь из актеров, ну тот, кто играет льва, репетировал за деревьями роль. Но не исключено, что здесь оказался и настоящий лев, что в принципе то же самое, учитывая, что жизнь — скорее всего или в самом деле — всего-навсего симуляция: генеральная репетиция, в которой задействованы дублеры, кагэмуси, альтерэго, каскадеры и двойники, так как жизнь штука слишком опасная, чтобы в ней выступали сами актеры. Поэтому настоящие львы, кузнецы, страусы и индейцы сидят в зрительном зале и наблюдают за нами, оценивая критическим взглядом, достоверно или фальшиво мы их играем.