Робин Максвелл - Синьора да Винчи

• Название: Синьора да Винчи
• Автор: Робин Максвелл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54446-2

Италия. XV век. Катерина красива и своенравна. Она истинная дочь эпохи Возрождения: знает греческий и арамейский, читает Сократа и Платона, занимается алхимией. Полюбив, она, не считаясь с условностями, рожает ребенка вне брака. Молодую мать разлучают с сыном, по обычаям того времени мальчик должен воспитываться в семье отца.

Когда ее подросшего сына отдают учеником в мастерскую знаменитого художника Верроккьо, Катерина, переодевшись в мужское платье, отправляется вслед за сыном во Флоренцию. Там она знакомится с величайшими художниками и мыслителями того времени, становится близким другом Лоренцо Медичи и участвует во всех начинаниях герцога.

Материнская любовь помогла мальчику вырасти и стать гением, изменившим мир. Звали его Леонардо да Винчи. Этот роман рассказывает правдивую историю его настоящей матери.

---

— Это он вам все заново здесь расписал? — поинтересовалась я.

— Этот живописец уже четверть века трудится в Ватикане, — с улыбкой ответил Родриго и, искоса взглянув на меня, заметил:

— Он, конечно, не Леонардо, но, может быть, нам и впрямь пригласить вашего племянника в Ватикан?

— Простите, ваша милость, — кивком указала я на фреску над камином, — но не Исида ли та дама на троне?

— Она самая.

— В таком случае осмелюсь предположить, что муж по правую руку от нее — не кто иной, как Моисей, а по левую, как мне думается, должен сидеть сам Гермес Трисмегист?

— Ваш глаз падок на ереси, друг мой.

От изумления я лишилась дара речи. Предпочтения Родриго Борджа, разумеется, не были для меня тайной, но я никак не ожидала, что он решится так откровенно выставлять напоказ свою склонность к герметизму.

«В этом и состоит сущность абсолютной власти, — решила я. — Заняв высокую позицию, человек начинает верить в свою недосягаемость и непогрешимость. В свое богоподобие».

Я возблагодарила судьбу, что в создавшемся критическом положении обрела в могущественнейшей персоне всего христианского мира родственную душу, одержимую той же целью, что и я сама.

— Да, — беспечно повторил Родриго и, прищелкнув пальцами, заказал еще вина слуге в шелковом облачении. — Я потом покажу вам и другие фрески. Гермеса вы снова увидите в зале Сивилл, а позади вас, под драпировкой, — он указал на затянутую холстом стену, — воистину изумительная сцена. Бык — символ рода Борджа, и в Египте тоже был свой бык — Апис.

— Апису поклонялись как богу солнца Осирису, если не ошибаюсь, — сказала я.

— На моих фресках египтяне поклоняются и святому кресту, и пирамидам, и быку тоже, — кивнул Родриго.

— Кончится тем, что они обожествят и тебя, Родриго, — колко заметил Асканио Сфорца.

— Еще бы! — коварно ухмыльнулся понтифик. — А теперь, Катон, поведайте нам, как идут дела во Флоренции и у настоятеля монастыря Сан-Марко.

Смакуя подробности, я пересказала им проделки Леонардо с копией плащаницы. Папа и кардинал словно вросли в кресла и на всем протяжении моего повествования, пока я излагала им наши неудачи с разлагающимся на глазах трупом, алхимические экзерсисы и волшебство камеры-обскуры, они ни разу не шелохнулись.

— Когда же сей шедевр будет явлен публике? — поинтересовался Родриго.

— В праздник Пасхи в Верчелли Бьянка Сфорца, христианнейшая императрица Священной Римской империи, впервые за сорок пять лет представит паломникам реликвию савойского рода — Лирейскую плащаницу.

— Значительно усовершенствованную, кстати, — заметил с сардонической усмешкой понтифик.

— И превосходящую все мыслимые пределы, — добавила я. — Думаю, наше творение вкупе с маниакальным святошеством Савонаролы обеспечит первоначальный успех нашего сговора.

— Что ж, — выпрямившись в кресле, вымолвил Папа, — пришла пора мне ознакомить вас со второй частью его фабулы. Первая была, скажем так, научного свойства, а вторая, думается мне, по характеру скорее политическая, стратегического толка.

«Политическая?» — про себя озадачилась я. Из всех общественных наук политика, сильная сторона у Лоренцо, у меня оставалась самым слабым звеном.

— Мой братец Лодовико Il Moro, — сообщил Асканио, — из жадности и мести привел в действие цепную реакцию в высшей степени нежелательных событий, которые неминуемо скажутся на всей Италии. И поскольку остановить их никак невозможно, мы изыскали благоприятный способ употребить их себе на пользу. Но в этом нам снова понадобится художественный дар вашего Леонардо.

— Равно как и непомерный аппетит Савонаролы к самовозвеличиванию, — добавил Его Святейшество.

— И то и это мы имеем в избытке, — сказала я.

Родриго откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по его позолоченному подлокотнику в виде когтистой лапы.

— Что вам известно о французском короле Карле? — спросил он.

— Ничего, кроме его репутации завистника и распутника, — удивленно ответила я.

Родриго и Асканио заговорщицки переглянулись.

— Умножьте это во стократ, — с натянутой улыбкой сказал кардинал, — и представьте себе действо, в котором и Il Moro, и король французский, и Савонарола станут невольными участниками, вместе приводя нашего любимейшего проповедника к трагическому финалу.

— Лучшее увеселение и придумать трудно, — заметил понтифик.

— В таком случае, — вымолвила я, — для выполнения подобного замысла мне остается лишь получить указания для племянника.

— Принеси письмо Il Moro, — попросил друга Родриго, — и посвяти Катона во все подробности.

ГЛАВА 37

В Милане к показу Лирейской плащаницы требовалась моя помощь. Мне и самой хотелось поскорее уехать на север: Флоренция с недавних пор стала для меня источником несчастливых, тягостных воспоминаний. Зато не было для меня на земле другого столь желанного места, как Милан: там теперь жили мои отец, сын и внук.

По приезде я застала у дворца целую армию работников, устанавливающих по углам глубоченной ямы, предназначенной для отливки бронзового коня, четыре большие печи. Гипсового слепка статуи, впрочем, я поблизости не приметила.

Леонардо в сильнейшем волнении, но не выходя из себя, руководил действиями дюжих кузнецов, указывая им, как нужно расположить плавильные горны. Поодаль возвышалась внушительная гора железных обломков.

— Он помешался на сборе металлолома, — сообщил подошедший Зороастр.

— И это только начало, — сказал подоспевший ко мне Леонардо. — И вправду свихнуться можно, если подумать, сколько мне нужно железа для статуи! Но Il Moro обещал мне его целую прорву!

— Точно так же, как он обещал заплатить тебе за отделку покоев Беатриче, — иронически поддакнул Зороастр.

— Лодовико задерживает вознаграждение? — спросила я сына.

— Лучше сказать, не спешит с ним. Но в Кастелле он самолично открыл памятник, пока только в гипсе, в честь бракосочетания Бьянки и Максимилиана.

— Он всем очень понравился, — добавил Зороастр. — Это позор, что Леонардо вынужден слать ему прошения выплатить причитающееся.

— Я придержу свое недовольство патроном до тех пор, пока он не вышвырнет нас из дворца, в котором мы все бесплатно живем, — сказал Леонардо.

— А что здесь? — поинтересовалась я, желая изменить ход беседы и указывая на исполинских размеров установку в дальнем углу бального зала, затянутую холстом.

Из-под чехла там и сям выдавались непонятные углы и выступы. Я обогнула зачехленную гору и подошла к стене, увешанную бессчетными эскизами крыльев разнородной принадлежности: птиц, летучих мышей, насекомых, ангелов — во всевозможных ракурсах, с акцентом на суставные членения. Леонардо встал позади меня и молча критически рассматривал наброски, словно впервые видел их.

— Кажется, излишне расспрашивать тебя, что под этой накидкой, — заметила я.

— Хочешь взглянуть?

Глаза Леонардо оживленно заблестели. Я кивнула, и холст в мгновение ока был сдернут.

Я уже видела первую попытку сына создать летательную машину, но, несмотря на это и на причудливые наброски крыльев на стене, при взгляде на очередное громоздкое изобретение Леонардо я не смогла удержаться от потрясения. Два распростертых, позаимствованных у летучей мыши крыла, сделанные из промасленной кожи и натянутые на сосновые рейки, приводились в действие слаженным механизмом из множества шкивов, проводков и пружинок. К этим готовым вот-вот взлететь крыльям была снизу приделана легонькая, хрупкая гондола с выпирающими из днища педалями-стременами. Замысловатая система парусиновых обвязок предназначалась для удержания человека внутри гондолы, а крыльев — на его спине.

— Ну не красавица ли? — спросил Леонардо.

— По-моему, твоя красавица просто страшилище!

— Но она точно взлетит, — заверил сын, не обращая внимания на мою тревогу. — В этом я не сомневаюсь. Все пропорции выверены, а правое крыло…

— Леонардо, — перебил его Зороастр, — не проводишь ли ты Катона в его покои? Он, наверное, измучен с дороги…

— Благодарю, дружище, — спохватился сын и повинился:

— Я сам знаю, что иногда чересчур увлекаюсь, так что приходится меня одергивать.

Мы взошли по парадной лестнице и миновали бывшие герцогские апартаменты, где в прошлый раз я ночевала вдвоем с Лоренцо.

— Я привезла все твои дневники и альбомы, которые ты отдавал мне на хранение, — сказала я.

— Почему именно сейчас? — удивился Леонардо.

— Я считаю, что теперь ты в безопасности. У тебя есть дом. Кроме того, они твоя собственность.

— А вот это, — сын открыл передо мной дверь спальни, — твоя собственность!

Я словно попала в гарем к восточному султану. Вся комната была затянута полотнищами алого шелка, которые, переплетаясь, образовывали под полотком складчатый шатер. На ярком узорчатом турецком ковре были в изобилии разложены парчовые, с драгоценным отливом подушечки. На одной стене висели два скрещенных ятагана, а на другой — диковинный струнный инструмент с черепаховой инкрустацией. Решетчатое окно отбрасывало блики на низкое, крытое атласом ложе, рядом с которым приютился кальян. Его длинный, безвольно повисший мундштук, казалось, приглашал насладиться праздностью.