Скарлетт Томас - Наша трагическая вселенная

• Название: Наша трагическая вселенная
• Автор: Скарлетт Томас
• Издательство: АСТ, Corpus
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-35674-2

Свой первый роман английская писательница Скарлетт Томас опубликовала в 26 лет. Затем выпустила еще два, и газета Independent on Sunday включила ее в престижный список двадцати лучших молодых авторов. Ее предпоследняя книга «Наваждение Люмаса» стала международным бестселлером. «Наша трагическая вселенная» — новый роман Скарлетт Томас.

Мег считает себя писательницей. Она мечтает написать «настоящую» книгу, но вместо этого вынуждена заниматься «заказной» беллетристикой: ей приходится оплачивать дом, в котором она задыхается от сырости, а также содержать бойфренда, отношения с которым давно зашли в тупик. Вдобавок она влюбляется в другого мужчину: он годится ей в отцы, да еще и не свободен. Однако все внезапно меняется, когда у нее под рукой оказывается книга психоаналитика Келси Ньюмана. Если верить его теории о конце вселенной, то всем нам предстоит жить вечно. Мег никак не может забыть слова Ньюмана, и они начинают необъяснимым образом влиять на ее жизнь.

---

А не бросить ли мне писательскую профессию — вот на какую мысль навела меня книга Ньюмана. Большая часть из того, что он говорил о стандартной повествовательной структуре квеста, комедии и рыцарского романа, была правдой: даже дзен-роман, который я читала для «Орб букс», был пронизан жаждой перемен и стремлением героев жить лучшей жизнью. Сначала главные персонажи мечтают вырваться со своего острова, но потом понимают, что, оставшись там, смогут достичь просветления и отбросить все желания, — и парадоксальным образом начинают хотеть именно этого. Любое повествование — это рассказ о том, что люди стремятся изменить свою жизнь к лучшему, но затем все их мечты разбиваются: либо главный герой сам все портит раз и навсегда, либо перемены на некоторое время откладываются из-за родителей главного героя, ну или кого-нибудь еще, кто их заменяет. Единственное, что требуется от вас, говорила я писателям, приезжавшим на мои семинары, — поймать одну из этих нитей, завязать ее в узел, расположить в центре повествования и потом добавить уже столько других нитей, сколько душе угодно, так чтобы в конце концов сплетенная из них ткань выглядела цельной. Когда я говорила это, я думала о свитерах в технике фер-айл,[32] которые когда-то вязала Либби, и даже показывала писателям-призракам фотографии этих вязаных узоров, чтобы они лучше уяснили мою мысль. Мои ученики вечно смеялись над свитерами и кофтами с гигантскими снежинками и оленями, и все мы чувствовали себя одной большой семьей.

Закрыв книгу, я снова сварила себе кофе и съела еще один мандарин. Сверху внутри у него был мини-мандаринчик: будто большой мандарин произвел на свет свое подобие, пока рос на дереве. Где же Кристофер? Наверное, все-таки надо было давно позвонить его отцу. У чайника лежала та самая банковская ведомость с незаработанными авторскими отчислениями. Я терпеть не могла подобные письма: в них ничего невозможно было понять, и денег там тоже не было. Иногда в таких письмах говорилось, что три экземпляра моей книги продалось в ЮАР и еще одиннадцать — в Канаде. Ух ты! Будто мне и без того не из-за чего было раскиснуть. Но в конце концов я все-таки распечатала конверт: я всегда это делала, надеясь убедиться по крайней мере в том, что хотя бы одна из моих книг не принесла издательству убытков. Когда я достала из конверта лист бумаги, мне сразу же стало ясно, что это никакая не ведомость с незаработанными авторскими отчислениями. В руках я держала уведомление о перечислении денег из моего литературного агентства. «Арлекин энтертейнмент», значилось в верхней части листа. «Ј28000, комиссия агентству Ј2800. Итого переведено на счет: Ј25200».

— Что за херня? — прошептала я.

Если это было правдой — а это не могло быть правдой, — то получалось, что я могла пойти на улицу и съесть там рыбу с картошкой, могла купить себе столько мандаринов, сколько душе угодно, могла в субботу захватить с собой к Либби букет цветов и бутылку вина, могла купить себе какой-нибудь одежды, могла починить машину, да бог знает сколько всего могла! Если это было правдой, то мне больше не стоило волноваться по поводу билетов в Лондон на мартовское заседание редколлегии. А еще можно было купить себе новую ручку. Положить денег на телефон. Снова подключить почтовый аккаунт. Заплатить за квартиру на несколько месяцев вперед и, может быть, наконец-то начать хоть иногда высыпаться. Можно было свозить мать и Тэза куда-нибудь отдохнуть. Им приходилось постоянно перезакладывать дом, чтобы помогать Тоби, и, хотя иногда Тэз зарабатывал неплохие деньги продажей своих картин, бывали месяцы, когда он сидел без гроша. Можно было все-таки слетать в Грецию и даже купить себе перед этим купальник. А еще наконец-то можно было сесть за роман и, ни на что не отвлекаясь, спокойно его дописать. Может, мне бы даже удалось снять себе небольшой кабинет, чтобы днем работать там, а не в библиотеке. Но, вероятнее всего, это были пустые мечты. Никаких денег, вероятнее всего, не было. Хотя вообще-то я ведь и в самом деле встречалась с Фред, и она наобещала мне золотые горы — просто я ей тогда не поверила.

В тот год, когда началась Национальная лотерея, я была в Брайтоне — писала там дипломную работу. По выходным я обычно ездила в Лондон, чтобы бесплатно обедать у матери, да и к тому же зимой там было теплее. Тэз говорил, что лотерея — это пустая трата времени и налог на оптимизм, но мы с матерью обе купили себе билеты первого тиража. Перед этим мы потратили почти целый день на то, чтобы спланировать, как мы распорядимся миллионами, которые наверняка выиграет одна из нас. Мы представляли себе огромные дома с бассейнами, путешествия и все, что принято себе в таких случаях представлять. Но еще приятнее было рассуждать о том, что часть выигранных денег мы раздадим. Мать говорила, что откроет женский приют с дизайнерской мебелью и кучей дорогой косметики. А я говорила, что найду студентку, которая, как и я, пишет диплом, но не имеет ни карьерных перспектив, ни денег, ни собственного жилища, и отдам ей сто тысяч фунтов. К тому моменту когда я перебралась в Дартмут, я уже много лет не приобретала лотерейных билетов, но не уставала удивляться, почему люди бросаются их скупать именно под конец розыгрыша, дожидаясь джекпота. Конечно, если ты и так миллионер, то особой разницы между пятью миллионами и одним для тебя нет. Однако, по-моему, во всех остальных случаях миллион — сумма более чем достойная. Но почему же тогда я сама ни разу не купила билет?

Я поднялась к себе в кабинет и зашла на сайт банка, ни на секунду не позволяя себе поверить в то, что это могло быть правдой. Но это все-таки было правдой: в графе «бизнес-счет» значилось Ј22340 — видимо, до перевода денег я ушла на этом счету в минус, но теперь долг был покрыт. Я перевела немного средств на личный счет, чтобы погасить долг и на нем, ну и чтобы иметь кое-какие карманные деньги. Когда с этим было покончено, на бизнес-счете лежало пятнадцать тысяч и еще около пяти — на личном. У меня еще никогда в жизни не было такого количества денег. Я оплатила через «ПэйПал» почтовые услуги своего провайдера, а затем положила небольшую сумму на телефон и смогла наконец получить сообщения от моего агента о том, что деньги поступили и их переводят мне на счет. Он писал, что волнуется, потому что я так и не ответила на его письма о предложении написать очередную книгу, и спрашивал, не сержусь ли я на него за то, что он сам подписал за меня контракт. Еще он интересовался, не стоит ли нам встретиться и обсудить наши нынешние и будущие проекты.

Я собралась было написать ему ответ, но тут снизу кто-то начал скрестись, сердито и настойчиво. Беша часто нечаянно закрывалась в ванной и потом скребла когтями дверь, чтобы я пришла и выпустила ее. Но когда я подошла к ванной, дверь оказалась открытой: Беши там не было. Я спустилась на первый этаж и обнаружила ее спящей на диване, а скребущиеся звуки стихли.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Если моему терьеру дают кусок черного сухаря в момент, когда он не голоден (я слыхал и о других подобных примерах), то он сначала швыряет его и треплет, точно это крыса или другая добыча; потом он несколько раз катается по сухарю, как по падали, и наконец съедает его. Похоже на то, что ему нужно придать куску воображаемый вкус; чтобы добиться этого, собака действует по привычке так, как будто сухарь — живое существо или имеет запах падали, хотя она лучше нас знает, что это не так.

Чарльз Дарвин, «Выражение эмоций у человека и животных»

Около десяти часов вечера раздался телефонный звонок. Это был Джош.

— Ты не могла бы приехать к папе? — попросил он. — Кристофер тут, и он не в себе.

Так вот где он.

— Что случилось? — спросила я. — Почему он не в себе?

— Милли переселяется к папе. Ты можешь приехать?

— Да, конечно. Увидимся.

Я заправила машину, купила две бутылки антифриза и, вылив одну из них в радиатор, поехала по полосам в Тотнес. Мои руки, совсем не похожие на большие мужественные ручищи, нарисованные на бутылке с антифризом, пахли автомобильным двигателем. Ночью по полосам вообще можно ехать очень быстро, потому что там кромешная темнота, и огни встречных машин видны за много миль. Правда, следует остерегаться ночных животных и пешеходов с фонариками. Но в тот раз я не разгонялась. Я ехала с такой скоростью, с какой обычно езжу днем. Стояла прекрасная ночь, чистое черное небо было усеяно тысячами звезд. Конечно, все звезды, которые я видела, давным-давно умерли, если только мы не жили во Втором Мире. А в таком случае какими бы они были сейчас? Снова живыми? Придуманными кем-то? Фоном для героических путешествий давно умерших людей? Впрочем, в ту ночь не так уж и много я размышляла о звездах. По ночам на полосы из-за деревьев с обочины выскакивали барсуки. Я подумала: интересно, каково это — оказаться в семье барсуков? Если бы сейчас у меня сломалась машина и я заползла к ним в нору, они бы меня приняли? Очень может быть, что в конечном итоге Кристофер и его семья забудут, что ждали меня. Но я, конечно, туда приеду и уж как-нибудь все улажу. Кристофер будет рад, что я пришла ему на помощь, он увидит в этом драматическое проявление моей любви, а потом я расскажу ему про деньги и про то, что теперь мы можем перебраться на ферму, и тогда он обрадуется еще больше. Вдруг я почувствовала, что мне катастрофически не хватает воздуха: пришлось даже съехать на обочину и остановить машину. Я выключила фары и несколько секунд просидела в полной темноте. И тут мне стало ясно: я не буду говорить ему про деньги. Скажу, что получила немного, самую малость. А остальное содержимое своего счета оставлю в секрете. Никакой фермы не будет.